Беседка 2.0. Я бы предложил мороженое

      – А на рассветы у тебя тоже аллергия?       Мягкий и томный голос обаял в очередной раз своей безмятежной находчивостью и несомненной силой неиссякаемых шуток едва ли не огорчённую девушку.       Сонный оттого, что ассоциировался лишь с вечерними (вдобавок - одинокими) прогулками, запах хвои тянул оставшееся время до конца этого странного дня нелепых поводов для свидания. Прохладный ветер укутывал в свои объятия, как окутывает самая первая и честная любовь. Родная. Голос звучал чисто, откровенно честно и неподкупно. Ветер, в который она уже начинала влюбляться, стремительно прихватил с собой и нёс на крыльях вот-вот прошедшего дождя не только зловредную пыльцу, но и любовь. Как положено майским ветрам. Было очевидно: она влюбилась. Впервые за двадцать шесть лет.       Нет, нельзя было заявить, что в двадцать шесть жизнь уже заканчивались в своём романтическом роде. И все песни, исполненные, точно та самая серенада глубоко влюблённого в принцессу Трубадура, под старым окном школьным или университетским поклонником, себя изжили. И Рита, как девочка, которой явно не хватало пустой бутылки рома и пары мыслей на двоих в момент особенного заката, особенного, как никогда мороженого и робкого, как осенние вьюги, поцелуя, была до колких ощущений в ступнях и стука под грудью уверена, что жизнь её на полных правах только начиналась. И не имела права закончиться. Здесь. Сейчас. По утру. Под сквозным солнцем, явившим свои признаки существования едва ли минуты назад. Ветер. Щекочет. Ей больно и холодно. Было. Или уже нет?..       – Так что, закончим эту весну, как полагается? Хочешь попрощаться со своей утратой? - Хочет. Очень хочет. - Чтобы с чем-то встретиться, надо обязательно с чем-нибудь расстаться.       Жизнь достаточно раскидала по углам её хрупкое счастье. Сейчас она хотела расстаться. Со всем, что уже давно не было в душе, а на уме. С людьми, которые разбивали, а уходили, дабы не склеивать. Она готова была бы отдать всё. За новую попытку и веру полюбить. Юру.       Горечь от пройденного и забытого, но не в конец, не хотела отступать от горла, судорожно сжимая её в комок. Всю. Тело продрогшее. Усталое. Вымученное. Жизнью и всем. Всеми. Кто окружал, был рядом… и ушёл. Девушка, которая украла её счастье, но была после достаточно ценным кладом, чтобы о таком подарке вспоминать со скорбью, ушла в воскресенье. Её любимый день недели, когда папа шёл с работы, а мама ещё была похожей на счастливую в те минуты, когда он покупал ей цветы и мороженое. Вот откуда она так любила этот весенний (хоть и вся весна была для неё противна и долга) продукт. Таящий и тонущий во рту. Сладкий вкус и цвет детства. Жизни. Беззаботства. Быстрой смены карт и ролей, когда всё ушло.       Беззаботность улетучилась. Ветер перемен подул так же скоро, как порвала мать с отцом после того, как застала "на новой женщине". Рите неоднократно было рассказано про отца. Про страсти. Про похождения. Будучи маленьким ребенком, та вбирала в себя тихую, но не злобную в открытой мере ненависть к отцу за развал семьи, мамины срывы и ужасы жизни вдвоём. Потом - втроём. Недолго опекая отцовское ложе и право на воспоминания о нём в семье, где Ритина мама пребывала в свете глубоко верной и неветренной женщины, та привела домой мужчину. Появление которого надолго (судя по сегодняшним дням - кажется, навсегда) убедило Риту в том, что лживость, лицемерие и игра в двух личностей одновременно - верный или, по крайней мере, спокойный ход жизни, идти которым вслед за ограниченным примером в лице, собственно, матери, было надёжно и безмятежно. К тому же - скрытно. Если спросят - тебя не было. Это была не ты. Твоё второе, более сильное, вездесущее и непобедимое альтер-эго. Что уж тут взять.       Мороженое из воскресений ушло на второй план. Ушли забота, трепет о каждом члене семьи, когда вас всего трое, ласка. Терпение выносить новую, нисколько не полюбившуюся, а, напротив - изрядно износившую, собственную жизнь. Пришли встречи с папой раз в месяц, два, полгода. Пришли парни. Один, другой - новые "перчатки". Алкоголь и контрацепция. За которыми настоящего желания создать семьи не было. А зачем, впрочем, создавать по неудачному примеру?       Лёша. Вспышка. Удар. Отчаяние. Всё и так знаете. Кратко: разбилась очередная, но такая особенная и, непохожая на прочие прежние, попытка вообразить и воплотить счастье.       И она. Завгородняя. Горько растопившая всё, что застывало годами. В нём и ней.       Её жизнь она разбила тем, что вмешалась в почти крепкие отношения. Но слова "почти" Рита не знала, как и то, что оно может означать. А надо ли было ей? Или стремящемуся влюбиться всё нипочем? Да, так.       А Юре она разбила сердце. Просто так. Обыденно. Будто сделала это вместе с чередой остальных рутинных действий того же, слепого на разум и кровожадного на человеческие нервишки, дня.       И ушла. нет...       Так же стремительно и строго, гордо, как пришла. В его и без того безнадёжно хрупкий мир. Он бы пережил. Если бы она не стала его лучиком жизни.       Она бы тоже пережила. Если бы Ксюша не ушла в то воскресенье. Если бы да кабы.       Она слишком дорожила детством, воспоминаниями. Слишком долго и мерзко для самой себя хранила, чтобы потом, как оказалось, разбрасываться ими так ущербно для себя. Но ей пришлось забыть выходные. Всю неделю. Которую она, одна за другой, лихо и неустанно пропивала за баром. Алкоголь, по-прежнему, был её (одним из) лучшим другом. Вторым была контрацепция. Да, тоже по-прежнему. Это она знала.       Но детство самодовольно быстро уходило из-под пяток и сердечных тайн и вечных желаний. Грело, но не оставляло на этой планете. Где было много всего, что не оставляло. А он оставил…!       Она бы пережила её уход. Если бы та не была по уши влюблена, до потери пульса и самоконтроля. А она, в ответ, не воспользовалась бы ей и не станцевала на её костях. Как танцует сейчас, мечтая безутешно о мороженом на плече виновника торжества и их сладкого, спелого яблока раздора. Она бы пережила, если бы та не поддержала её в последние дни своей жизни, если бы сближения не произошло, если бы вражда продолжилась, не затрагивая те последние дни с неделями, которые хоть и существенно ничего не решили. Но усугубили вину всей жизни. Если бы она вновь не "упала" на того же, что и покойная, парня. Если бы он не был тем самым запретным фруктом. Если бы не влюбилась.       До дрожи в коленках первоклассницы перед "рандеву" в тёплом сквере, за руку, с НИМ. До боли в сердце за эту, прежде неповиновавшуюся, ненайденную на протяжении стольких лет, ЛЮБОВЬ. До колкости после каждого ранящего слова, которое являлось беспрекословной правдой всех недолгих, но несносных двадцати шести лет. ВСЁ. Всё в его устах было истиной. Ещё больше самой, уже давно глубоко спрятанной истины, ранила открытость сказуемого им. Его бесцеремонность и в том, одновременно, жестокость и жалость к ней за то, что она скрывает от самой себя нужную правду для воскрешения или ещё более быстрой смерти. А она бы наступила.       Рита с лёгкостью могла уйти вслед за ней. Не знаю, почему. Неужто "прикипела" так, что ни на Земле, ни на небе не может не оставаться рядом и не мстить. Или благодарить. Правды нет на поверхности ни у Федотовой, ни у нас. Так, говорить с точностью не о чем.       А рассвет наступал. Приходил в гости, зазывая в гости в ответ. Как тот самый доброжелательный, а, скорее, всего-навсего щедрый человек, что не может оставаться без взаимности.       В рассвет было идти не трудно. Было идти легко. Уходить трудно было с закатом. Из весны - в лето. Из лета (что ещё хуже) - в осень…       Мысли сменялись поочередно. Аллергия на пыльцу деревьев постепенно прошла. Ох уж этот неспокойный и неблагодарный май. Как и мы все, люди. Как и та, что влюбилась тогда, когда уже с университетской скамьи сходят женатыми и при детях. В её судьбе не было университетской скамьи (была скамья профессиональных и недолгих курсов).       Не было той юношеской, беззаботной и безбашеной любви, которая обычно "выбивает" все мозги, и из которой ты выходишь либо зрелым, с полученным новым опытом, либо им и отбитый. Либо вдобавок к одному из вариантов ставился "плюсик" - дети. У Риты были, как и сейчас (до этой поры), знакомства на одну ночь, бар, в котором она эти знакомства брала, беспощадные ночи, после которых она получала разочарованное утро, друг - тридцатилетний Шотландский, и контрацепция.       А так не хватало слов, без которых всё понятно, ветра, разносящего пыльцу, от которой приятно чешется в носу (то ли от аллергии, то ли от необычно доброго предчувствия), и… мороженого..?       – Завтра сходим к Ксении на могилку. Я цветы хочу подарить. - Недоверчиво обычно звучало каждое её уверенное слово о том, что она не гневается его памяти Ксюши. Но, признаться, формулировка "Ксения" вовремя прозвучала весьма убедительно для неё, даже обрадовав. Могила бывшей управляющей переполнялась цветами. Он предложил принести ей букет первый раз. - Пошли, покажу одну уютную беседку.       Волнения стёрлись нахлынувшим подступившим счастьем. По траве, через весь лес пригорода шумной столицы, было приятно и трепетно добираться до очередного места уединения и покоя, но первого для них. Они танцуют на костях, пока не понимают, как им почтить память верно и, в то же время, не свернуть со своего пути. Они танцуют на костях. Но, может быть, только так иногда (а то и вовсе - часто) приобретаются половинки? Лёгкость? Любовь? Спустя сотни часов горя другой любви.       – Почему ты не любишь виски?              – Почему ты не любишь мороженое и правду?..       – Я люблю мороженое. - Казалось, она первый раз кому-то об этом объявила, кроме отца, за двадцать шесть лет. - А правды слишком много. Мне по душе виски.       Непринуждённый смех. Ещё не такой открытый, чтобы стать одной из сущностей любви. Ещё не закон жанра. Ещё не спасение от всех напастей.       Каждый раз, как первый, головокружительный секс. Эмоции, которых не хватает только в остальной, обычной жизни.       Угольки под их ногами как остаток прошлой жизни и вечное напоминание. Память. Неугасаемая и нерушимая память. Как ни крути, этот человек будет вечно находиться с ними, в двух шагах от них, присутствовать в каждой мысли обоих и наблюдаться в каждом действии. Девушка, имя которой на мемориале Гранда, за главным входом, почти на самой видной части территории отеля. Её голос. Её смех. Её упорство и гордость. Благодаря которой она так достойно ушла. Хоть и слишком рано оставила этот мир. Явно пропавший без её находчивости, улыбки и способности в корне смотреть на непрозрачную ситуацию. Без её профессионализма и стремления всегда "пробиваться" дальше. Достичь, во что бы то ни стало. Росчерк. Оставшийся от неё на каждой росписи, на всех подписанных жирной пастой самых важных бумагах Гранда. Большая часть из которых не была передана в оборот, а осталась, как память. Память. Вечная и всемогущая, сочинившая и воплотившая все права, память.       Их гордость.       Их объединяющее одиночество на двоих.       Фронт работ отеля. Папа её один не справится. Он слишком горько жалеет, ибо слишком скорбно дорожит "Симпапулькой" и "Мелочью в туфельках". Как одно целое в борьбе с загнивающим отелем, полным и обвешанным проблемами, как натянутая верёвка чистым, необсохшим бельём.       Как те, кому суждено соединиться.       Станцуя на прощание в её цветах. Цветах её любви, почёта среди родных и жалости среди коллег. На могиле. Которая стала уже традиционным местом прощания с едва найденным счастьем и обретения новых, воскресших печалей.       – Что сказал Лев? - Он помнит громкий разговор в холле и вскользь открывшуюся в начальнике потребность вновь кого-то защищать, опекать, спасать. Как её. Потому, вполне логично спрашивал, за что отец позволил себе взъестся в очередной раз на хрупкую внутри и, равнодушную к его учениям жизни, дочь. Всех можно было понять. Лев срывался в оправдание потери близкого человека - Ксении, которая была недолгое время ему ближе, чем дочь, на непосредственной дочери. Та желала любви, кажется, всё ещё детства (и папы из детства)… И мороженого. Бывает, что ты сильно чего-то хочешь, без причины на то. Ярко и неотступно. А у Риты, к тому же, была причина.       – Я хочу к рассвету. - Беглая просьба взамен на неинтересный и хмурый вопрос.       Она не осталась незамеченной.       – Мы почти там. В беседке рассвет будет лучше виден, а беседка через двести метров. Осторожно, кочка.       Багровые лучи солнца охватывали горизонт, как мощные лапы огненного льва. Беседка спутывалась в чарующем сиянии раннего, прежде несуществовавшего для неё, утра. Его рука незаметно "шмыгнула" за спину, обхватывая её талию.       – Зачем ты водишь меня смотреть на рассветы? - Безответный вопрос. - Снимем квартиру на двоих? Надоело люкс снимать. В этом пустом и невероятно одиноким номере только сильнее хочется виски.       – Тяга к восполнению недопитой вчера бутылки и сексуальной неудовлетворённости от очередного "спутника одного вечера"?       – Снова желание заткнуть весь мир метящейся в цель правдой? Задолбал.       – Давай снимем. Решу обе твои проблемы в первый же день. Выкину из домашнего бара все нечаянно появившиеся запасы портвейна "на чёрный день" и…       – Я скучала по тебе. Всё это время. И хочу к тебе.       – Хочешь в никуда?       – Я же сказала: "к тебе". "Никуда" - это бесцельно. У меня вполне конкретное направление. Ну, и, конечно, хочу тебя.       – Для начала я бы предложил мороженое.       – Но потом ты ведь предложишь себя? Ты всегда знаешь, чего я хочу. И что мне нужно. - А внутри уже всё загорелось вечной любовью к этому мужчине в сиреневой рубашке и обтягивающих джинсах и первому упоминанию о лакомстве, которое, хоть и не доставляло, отныне, таких светлых наслаждений, но нескончаемо подкупало, тая во рту, как все заботы этой дряной жизни.       Всё-таки, не хватало выхода сексуальной энергии. ***       – Я хочу с тобой сидеть в этой беседке. Вечность.       – Какие жертвы.       – По-моему, я уже обожаю то, как ты странно шутишь.       И, наверное, такой исход бы понравился не многим, но, однако, тем, кто готов видеть жертвы в любви и ради любви. Всё в этой реальности стоит жертв. Они пришли к этому. Их ждёт победа чувств над контролем, обидами, болью, многочисленной болью и ими же придуманными образами друг друга. А Лев Глебович, наверное, будет рад такому зятю и выбору сердца своей любимой дочери.