Ресорт руссо

— Слушай, слушай, я говорю: весь город как свои пять пальцев знаю. — те самые пальцы с кольцами стучат по столу, привлекая внимание собеседника. Кэйя уже второй час почти без перерыва пытается вытащить Дилюка на улицу, уверяя пройти по самым прохладным местам, где растёт шелковица и орех. Теней в этом городе, кажется, не бывает, но Кэйя точно каждую улочку знает, потому что Дилюк уже сам всё запомнил. Пялился с окна на те три улицы, что ведут вниз и все к морю, такому странному, тихому сейчас, горячему, как утренний кофе в пасмурный день. Кэйя зовёт его ещё и на канатную дорогу, на пивную вечеринку и на колесо обозрения. Всё в один день и всё в два часа дня. — Не пойду я в такое пекло на улицу, у меня после вчерашней прогулки до магазина все локти чешутся. Дилюк обгорает с ног до головы, а Кэйя на это солнце лишь фыркает; на смуглой коже загар катается бронзой, местами она цвета сушеных апельсинов для глинтвейна, переливается в лучах, что так и хочется потрогать, лизнуть и поморщиться от соленого вкуса. Потому что потеют как при марафоне и потому что Кэйя бультыхается в море чаще, чем пьёт краснодарское вино с самых лучших виноградников. На них, или почти, они тоже смотрели; Кэйя потащил их к автобусу, где еле работал кондиционер и места были узкими, что приходилось тесниться и тяжело вздыхать. Кэйя тогда проснул ноги в проход, закинув одну на другую и покачивал так мерно, что, казалось, прямо сейчас заснёт блаженным сном, пока Дилюк сгорал от солнца, что грело сквозь бордовые шторы. Виноградники были не те, вряд ли из них получилось бы такое вино, они были закрыты, и парни просто стояли у остановки Марьиной рощи, глядя на ровные ряды и бегающую рядом собаку. Сзади всё время проезжали машины, а деревья шатались от тёплого ветра; тени не было даже внутри остановки, а Кэйя не переставая болтал и болтал, словно сам все эти виноградники и засадил, следил за ними из своей глуши и привезёт сюда Дилюка на свадьбу, на чью, конечно, не уточнил. Кэйя вёл себя как аниматор, экскурсовод и любовник в одном лице. Утром курил на балконе глядя на горы, что были ближе чем море, на огромный крест и надпись «Геленджик», словно находил в этом какой-то свой глубокий смысл. Днём пытался затащить Дилюка на пляж, или поесть мороженного, в итоге спускаясь вместе в магазинчик около их гостиницы, закупаясь водой и каким-то ужином, и после они уезжали на самый край бухты. — Тут море чище. Видишь. — он щурится, притягивает к себе Дилюка и тычет пальцем в камни. — Это почти самый конец бухты, здесь течение ближе всего. — В Краснодарском крае особая физика, что ты мне разъяснять решил? Оба фыркают, а Дилюк нехотя выворачивается из крепких объятий, слушая лепетания про открытое море Дивноморска, куда обязательно надо доехать, только в какую сторону почти ни один местный житель не помнит. Дилюк любит прыгать, прямо с каменного пирса в тихую воду, скручиваясь правильно, чтобы случайно не удариться. Рыжие пряди липнут к лицу, капли с ресниц всегда попадают в глаза, но на губах — довольная улыбка. Мимолётный момент — от прыжка до погружения — вызывает целую бурю эмоций, от которых просто хочется разлечься на спине и позволить телу двигаться в такт волнам. Кэйя же напротив сигать, как он выражается, не любит. Сейчас лежит на животе, свесив свои руки с пирса, будто пытаясь дотянуться до огненной макушки. Он словно из тех, что ходят на пляж часов в двенадцать, валяются, как камни на солнце, позволяя ему прыгать от тёмных очков, а после все в песке идут в соседнее кафе танцевать под ремиксы каких-то песен нулевых. — Эй, Дилюк, Дилюк, слушай…. Пальцы все также скользят по водной глади, а волны притягивают Дилюка к берегу. Он как масло на сковороде кружится, а взгляд направлен в небо, где видны пару звёзд и луна, что как солнце днём в зените. Кэйя рассказывает много и как всегда не правду. Навлекает акул из открытого моря, наравящих укусить, и медуз, что спокойно передвигаются по течению. А потом рассказывает про звёзды, про то небо, что Дилюк в своей жизни никогда не видел, а кто-то наблюдает ежедневно. То небо, на которое смотришь, пока ветер перебирает твои волосы, или то, которое кружится в глазах, когда ты пьян и, задрав голову, бегаешь туда-сюда. — Такие даже здесь не увидеть. Огни с набережной все затмевают, понимаешь о чём я? И Кэйя зовёт его с собой, куда-то за город, в лесной дом с беседкой, посидеть на нагретой днём земле и лицезреть на миллионы сверкающих тел. С придыханием и ухмылкой, с нежными движениями рук и сверкающими глазами. — У тебя у самого эти твои звёзды в глазах. — Дилюк щурится на мгновение, отплывая чуть дальше, пытаясь забраться на пирс. — Либо это твоя попытка быть романтичным, либо предложение руки и сердца, я ничего другого не принимаю. — Я чувствую запах вина, что ты спёр из холодильника в номере. Ты вроде собирался выпить его за ужином. Они оба фыркают, смех и возмущение Дилюка расстворяются в легких поцелуя на щеках и шее. Влажные ладони щекочат живот, и Кэйя прижимается крепче, пытаясь обнять, расцеловать и потрогать каждый открытый сантиметр. — Не возмущайся. Пляж дикий, вряд-ли кто-то придёт, а если что — слышно будет. Он ощутимо кусает покрасневшие щеки, поглаживает за ухом и вновь сцеловывает каждую эмоцию. Дилюк задыхается и от нетерпения, и буквально, чужая рука давит на живот, шорты скользят по пирсу. Они вот-вот свалятся в воду. А после поедут в тот домик, с домашним вином и звёздами. Пока Дилюк будет смотреть на их отражения в чужих глазах

***

— Мой дед основал Геленджик. — Я думал, что твой дед умер. — Конечно умер, Геленджик-то в 1915 году основали. Дилюк, поморщившись, смотрит на раскрывшего глаза Венти и на ухмыляющегося Кэйю, а после — сочувственно на толпу отдыхающих рядом. Он коротко вздыхает и собирается оставить своего верного спутника с позором, пока за спиной не слышит: — ПРАВДА? Я почему-то думал, что курорт лет сорок назад открыли. — мужик смеётся, хлопая Кэйю по руке. — ЭТО МИНИ ГИТАРА? Можно сфотографировать? Он слышит позади возмущения Венти и затылком чувствует зубастую улыбку Кэйи. Этот юноша, на вид лет шестнадцати, а на деле, кажется, был старше самого Дилюка, приехал из Ростова с маленьким чемоданом, в странных зелёных пляжных шортах и с приятного древесного цвета укулеле. Играет на улице, подальше от администрации, пьёт домашнее вино у продавцов фруктов и вечно попадается им с Кэйей на глаза. Он, как говорит, человек свободный, а город его — отдельная свободная страна. Да что уж там, Дилюк из своей столицы и Кэйя из своей глуши знают, словно сами бывали там. В девяностые и по сей день с той же атмосферой; точно свобода и демократия. Но с Кэйей Венти водит дружбу и на пьяную голову рассказывает про свою компанию. Вечером они с Дилюком гуляют около центрального пляжа, где шум кафе приглушенный, и на песке сидят лишь человек пять. Их уличный музыкант возникает всегда из ниоткуда, словно закапывается у берега и ждёт, когда те пройдут. Всегда с вином и всегда с укулеле. — Хорошо, что вы, голубки, по ночам гуляете. Вечером у меня концерты, редко бы виделись. В тот день они с Кэйей напились сильнее, чем обычно. Кэйя за долгую дружбу, Венти — за свободу. Дилюк жевал чурчхелу, что музыкант принёс как сувенир, и слушал их пьяные песни. Какие-то мужики крутились рядом, то ли пытаясь забраться на закрытый причал, то ли прыгнуть в море. Ругались и, кажется, пили коньяк. Воняло от них хуже, чем от Венти вином в тот жаркий день, когда Кэйя в плюс сорок, вытащил Дилюка загорать. Смуглые пальцы перебирали влажный песок, пачкали рукава красной рубашки, пытаясь обвести запястье целиком. Игрались как дети в песочнице: Венти ковырял бутылкой яму, а Дилюк с Кэйей сжимали ладони друг друга за его спиной. — Парни, одолжите-ка сигаретку. Венти тогда кинул в них зажигалку и сказал, что сигареты портят вкус вина. Дилюк не успел заметить как пальцы Кэйи отпустили его, а мужики начали материться и, кажется, засрали его рубашку. — Не позволю! — Венти замахнулся укулеле, целясь прямиком в чужую макушку, крича что-то про капитализм, а после ударяя кулаком по плечу. — Не трожь мою небесную лиру! В их «компании» никто, кроме Розарии не курил. Она работала в магазинчике, продавала пиво, брелоки и кальмаров сушёных. Всегда говорила, что ненавидит жару, осуждала Венти за плохой вкус в алкоголе и выслушивала жалобы, что музыкантам нынче платят не много. — Это вообще законно? Дилюк осматривал её ларёк в тени, двигаясь дальше от двух приятелей, рассмаривал кружки и рамочки с камушками. На каждой курсивом было написано «Геленджик», а на некоторых еще добавлено «Рай на Земле». — Что, по-твоему, незаконного в сушёной рыбе? Этот пацан в шортах, который брелок у меня украсть хотел, больше незаконных делишек творит, чем мой ларёк. — Он, мне кажется, сказал, что тебе в отцы годится. — Дилюк следит за движением её пальцев, которыми она тычет в Венти, и фыркает. — Нам всем, точнее. Привычки у всех свои, и тут не о желании носить всё черное в пекло. Розария курила толстые сигареты с кнопкой и никогда не «лопала» её, а по праздникам и, когда настроение было выше чем в минус первой степени, покупала chapman, которые с вишней. И каждый раз бровь у Дилюка дёргалась чаще. Курить в жару, когда воздух расплавлял лёгкие или собирал в себе капельки воды — самая отвратная вещь, с которой он сталкивался. Дым, казалось, был ещё горячее, а сладкий или терпкий запах, вынуждал чихать раз десять подряд. — Может тебе в поликлинику сходить? — Венти задумчиво чесал подбородок. — Я правда не знаю надо ли тебе на гору или в ту, которая в центре. — На гору? У них там геленджикские целители? — Не-не, больница там и роддом. Дилюк всегда с осуждением и задумчиво оглядывал каменный крест в горах, который будто ночью светил прямо в их гостиничный номер, освещая смуглую голую спину. На третий день их курортного путешествия все массивы закрылись «бородой» — тучами, которые так прозвали местные и которые предвещали грозу. Детскую ковбойскую шляпу, что Кэйя скоммуниздил в магазинчике Розарии, сдуло ветром, а их романтическая поездка на другой конец Геленджика отменилась, стоило выйти на улицу. — Просто очень душно. Ветер потихоньку стихал, становясь все более и более тёплым, словно прогреваясь под закатным солнцем. Сигаретный дым всегда попадал в глаза и иногда в гортань, при попытке Дилюка удрученно вздохнуть. Ему притащили виноградный сок, а Кэйя сегодня пил пиво, они переговаривались с Венти об экономике и невозможной жаре. Комары в этом месте словно свили гнездо, облепили Дилюка с ног до головы, выпивая, возможно, даже его напиток. Он постоянно вставал с астфальта, стряхивая что-то с шорт и притворяясь, что слушает Розарию. — Тут даже до и после сезона невыносимо. В прошлом году, в апреле, было так жарко, что мы всем офисом купили дополнительный кондиционер в кабинет. Дилюк оторвался от разглядывания своих шорт и уставился на девушку. Бутылка в её руках уже была пустая, а волосы завязаны в лёгкий пучок. Вгляд соскользнул на серебряные кольца, чуть ли не такие же, что носил Кэйя. — Так ты работаешь в офисе? А зачем в том ларьке сидишь? — Откуда ты приехал, напомни? — девушка фыркает и едва заметно улыбается, закидывая бутылку в мусорку. — Ты ни в одном офисе столько не заработаешь тут, сколько за сезон на подобной работе. Дилюк только понимающе кивает, вспоминая сколько они с Кэйе потратили на одни билеты и гостиничный номер. Ему хотелось сидеть в столице, с чашкой кофе и под пасмурным небом, а Кэйе хотелось почувствовать южное солнце, пропитаться магнием и запахом волн. Так они и оказались в самолете, чтобы через два часа прибыть в аэропорт, где здание похоже на коробку три на три, а окрестности рядом — на выгоревший Дикий Запад. Венти встретил их с каким-то знакомым на машине, и в тот же вечер после заселения они отправились на Кручу. Раньше, как расказывал Кэйя, здесь был обрыв и сомнительный спуск, люди пытались добраться до маленького берега у самой скалы, держась за веревку и скользя по песку. Сейчас там продолжение набережной, красивый фонтан и детская площадка, на которой они сидели и пили пиво. Тогда Дилюк хотел завалиться спать и замёрзнуть под кондиционером. Непривычный летний вечер и зной вызывали неприятную дрожь по телу, а испарина то и дело скатывался по спине и лбу. Он впервые надел шорты вместо брюк и футболку, что Кэйя подарил перед отъездом. Тёмно-синюю, легкую и со странным цветком на спине. — Какие у тебя странные шорты, Дилюк. — подвыпивший Кэйя жался к спине и дёргал за тёмную ткань. Горячо дышал на ухо и смеялся над шутками Венти. — Ты их со Скарамучча снял? — Он мне в пупок дышит, я его шорты только вместо банданы повязать могу. Дилюк кидает банку в мусорку и переглядывается с хихикающим Венти, парень роется в телефоне и вызывает такси на два адреса. За такую сумму Дилюк доезжал до Химки в час пик. В такси закрыты окна и пахнет одеколоном, водитель слушает завывания Венти, иногда отвлекается на его шутки. Кэйя просовывает голову вперёд и рассказывает, что здесь дышать легче, чем в столице. Ладонью Дилюк выводит по чужой обтянутой рубашкой спине узоры и смотрит в окно. Здесь темнеет раньше, фонарей не так много. Люди в пляжных шортах, полотенцах и платьях идут со стороны моря вверх, потому что все дороги от моря ведут в гору. Он щурится и пытается рассмотреть сквозь затонированное стекло улицу, когда Кэйя треплет его за плечо и тыкает пальцем, пьяно говоря «Вот мой лучший друг! Бросил офис и поехал на море со мной!». Рагнвиндр носит кожаные сандалии, от которых хочется поёрзать и поморщиться от неприятных ощущений. С непривычки на коже появляются мозоли, а ступни устают как после подъёма в горы. Уже в гостиничном номере, залитым фонарным светом, после душа Кэйя мягко пробегается пальцами по щиколотке, стараясь не задевать пятку, потому что Дилюк боится щекотки. Расслабленная улыбка расползается на лице от едва заметного вздоха сверху. — Массаж бывает даже необходим, знаешь? Что же ты бы без меня делал, Дилюк? Пальцы надавливают на нужные точки и хочется лишь растянуться на кровати и заснуть, под расслабляющими прикосновениями. Дилюк прикрывает глаза и дергается, когда чувствует дыхание и легкий укус, а за ним — беспорядочные поцелуи и приятный смех. Все кажется невесомым, пока кровать не прогибается под телом, а щекочущие пальцы не сжимают талию. Они теснятся на односпальной кровати, делясь сквозь приоткрытые губы вздохами и едва слышным шёпотом. Ведь снимать номер для парочек странно, а Кэйя на голову выше и слегка вдавливает Дилюка в кровать. Ночами тут также жарко как днем, от кондиционера мёрзнут уши, а от поцелуев горят щеки. Волосы Кэйи пропитались морским воздухом и слегка пахнут тиной даже после душа, Дилюк тычется в них носом, крепче держась за чужую шею. Мокрые поцелуи расползаются по груди, а укусы покрывают шею, в номере слышен скулёж, скрип кровати и гудение сплит системы. Венти подмечал, что Альберих со своими пальцами похож на пианиста. Они у него длинные, узловатые, а кожа мягче и на пару тонов смуглее, чем у Дилюка. Поэтому, когда Кэйя паучьей хваткой сжимает их вместе и медленно проводит вверх, Дилюк под ним не сдерживает судорожного вхлипа, пробегаясь ногтями по бицепсу. Укусы и следы всегда тускнели на солнце на загорелой коже, скрываясь под прядями и лёгким слоем одежды. Кэйя разлегся у Дилюка на коленях, мазнув кремом по чужому носу, слушая брынчание укулеле и наровя дотянуться до сигареты Розарии. Летом найти пустой пляж практически невозможно, заехать куда-то в рощу — уже попроще. Погода пасмурная, а оттого и влажно, кажется, ловишь капли в воздухе, растирая меж пальцев. Кэйя ворочается и мурлычет в такт музыке, изредка кусая Дилюка за оголённое бедро и, высовывая язык, возмущается на солёный привкус. Венти скулит и просит Розарию намазать ему спину кремом или подключить Кэйю к этому занятию. Ведь друзья должны помогать друг другу. Они перекидываются фруктами и запивают смех тёплым вином, изредка бросая взгляд на светящуюся надпись «Геленджик» на вершине горы.