И сердце леденеет

Моргауза долго не открывает глаза. Слишком долго. Моргана с ужасом осознает, что ей понадобится все ее магическое мастерство, которого не так уж и много, чтобы заставить сестру проснуться. Она перемещает их в небольшую пещеру, вход в которую спрятался между валунами, поросшими мхом, далеко в лесу. Пару лет назад, когда она впервые пришла к друидам за помощью, дезориентированная и обезоруженная, она случайно заметила это место и заприметила его. Не зря, как оказалось. Тело обволакивает слабость, и Моргана вспоминает, что, вообще-то, только что разрушила тронный зал и переместилась на много миль, чего никогда раньше не делала. Она опускает взгляд на Моргаузу, которую все еще держит на руках и пытается успокоиться. Ее клонит в сон, но она лишь отмахивается, иногда бьет себя по щекам, чтобы проснуться, и вспоминает. Вспоминает все, что говорила ей сестра, каждое слово, каждое заклинание. Должно было быть хоть что-то. Иначе Моргана отказывается верить, что в мире осталось хорошее. Она пробует одно заклинание, потом еще и еще раз, потом принимается за другое. Пальцы немеют от ночного холода и постоянного вытянутого положения, но Моргана только изредка дышит на них и продолжает попытки. Она бы не дышала, если бы не была уверена, что они покроются льдом. Тонкой-тонкой прозрачной корочкой, жесткой и шершавой, вспарывающей кожу, пробирающейся под нее, внутрь, плотно прирастающей к костям, замораживающей кровь и пробирающейся в самое сердце. И никто не растопит его, никто не возьмет ее руки в свои и не согреет, не прижмет ее сердце к своему, чтобы не дать ему заледенеть. Единственный человек, который мог это сделать, лежал у нее на коленях. И она не могла помочь ему. На рассвете она склоняется к лицу Моргаузы, сгибая ноющую от постоянного напряжения спину, и тихо плачет, прижимаясь к ее лбу своим. Слезы, бегущие по щекам, кажутся огнем. Она ведь почти заледенела, все-таки не смогла сохранить тепло, утекающее сквозь холодные-холодные пальцы платиновым золотом. Ей больно, страшно, и одиноко, ей ужасно-ужасно холодно, но сердце ее все еще горячее. И потому она не сдастся. И не собиралась никогда, ей просто нужно поплакать, выбросить накопившиеся эмоции, вывернуть душу наизнанку, встряхнуть, и вставить ее обратно. Все еще будет хорошо. Моргана всхлипывает в последний раз, вновь выпрямляется, морщась от боли, вытирает слезы и, протягивая руку над сестрой, вновь выговаривает заклинания. К следующему утру они заканчиваются. Она пробовала каждое из них, наверное, по сотне раз. Голос сел от того, что она меняла интонации, то повышала его, то говорила почти шепотом. Моргауза была неподвижна. Плакать из-за сорванного горла больно, ей как будто сдавливают его железной рукой и сворачивают набок, и она даже тянется рукой к шее, обнаруживая, какая у нее, оказывается, холодная кожа. Утреннее яркое солнце бьет в глаза через вход в пещеру, красным золотом заливает безмятежное лицо Моргаузы, и Моргане хочется выть раненным зверем, потому что ей вдруг становится так тоскливо, так тоскливо, как не было еще никогда раньше. Она засыпает от усталости, крепко сжимая светловолосую девушку в объятиях. Во сне ей снится лицо Моргаузы, живой Моргаузы. Она нежно улыбается Моргане, совсем, как раньше, обнимает и целует в лоб. Моргана плачет, не просыпаясь, и дрожит от холода, потому что знает, что это всего лишь сон. И что, когда она проснется, она вновь останется наедине с сестрой, умирающей от проклятья, слишком сильного для нее. Она переходит к зельям. Их она знает хуже, чем заклинания, потому что ей всегда не хватало терпения, в отличие от сестры. Но другого выхода не остается, и Моргана впервые благодарит, а не клянет судьбу за то, что ей удалось поспать и восстановить силы — иначе бы ее не хватило на столько перемещений, сколько ей пришлось совершить за день. У нее ведь нет ни одного ингредиента, но они находятся в бескрайнем лесу, где можно найти многие из них, и она не жалеет себя, благодаря Моргаузу за то, что та заставляла ее выучивать составы всех зелий, что они проходили. Перед тем, как уйти, она с помощью магии сооружает что-то вроде кровати из мха и поваленного дерева, расположенного неподалеку от пещеры, переносит сестру на нее, укрывает собственным плащом — единственным, что ей удалось захватить из замка перед спешным уходом — и мягко целует в лоб. Она ранена в самое сердце, но это ничего, только бы Моргауза открыла глаза. Иначе это самое раненное сердце высохнет, как пышущий жизнью молодой цветок под жестоким летним солнцем, и рассыплется в пепел, который уже никогда не станет снова огнем. Зелья, так же, как и заклинания, отметаются одно за другим. Моргана старается не замечать пробирающего до костей страха, охватывающего ее каждый раз, когда очередная приготовленная смесь оказывается бесполезной, и переходит к следующей. У нее дрожат руки от усталости, и она чуть ли не силой заставляет себя поспать еще немного, потому что, хоть время и слишком дорого, кроме нее, спасти Моргаузу некому, и она должна быть в порядке. Она плачет, заглушаемая шумом ручья, журчащего неподалеку от пещеры, когда очередное зелье оказывается бессильным. Она устала, так устала, как не уставала еще никогда в своей жизни, она хочет заснуть рядом с сестрой без страха, что опоздает, хочет снова увидеть ее глаза, карие омуты с отблеском пламени, ее улыбку, услышать ее голос, ощутить прикосновение рук на своих, ведь иначе они покроются льдом, обязательно покроются. Моргана чувствует, что до этого недалеко. Она почти отчаивается, когда, наверное, двадцатое зелье срабатывает. Сестре становится лучше — она дышит глубже и размеренней, ее руки, которые Моргана прижимает к губам, теплеют, лицо становится чуть менее бледным. Лед, подобравшийся было к самому сердцу, отступает, и Моргана снова может дышать. Все же она справилась, не заледенела. Сработавшее зелье довольно непростое в приготовлении, и ей приходится отлучаться довольно надолго, да и работает оно крайне медленно, но это единственное оружие, которое у нее есть, и она не намерена его терять. Она каждый день готовит его, вливает в приоткрытые губы сестры и каждый раз ждет, что карие омуты все же откроются, взглянут на нее и вдохнут в нее жизнь. Но Моргауза по-прежнему лишь глубоко дышит и не просыпается. Однако Моргана не теряет надежду. Когда это, наконец, происходит, она не верит своим глазам. Моргауза вымученно, но все еще нежно улыбается ей, чуть крепче сжимает ее руку своей, которую Моргана держит в ладонях. Лед разбивается вдребезги, разлетаясь сотней осколков-брызг. — Сестра… Это единственное слово — словно удар куда-то под ребра, оно выбивает из нее слезы, сдавливает горло, лишает воздуха, но перевязывает кровоточащее сердце, давая надежду на исцеление. Моргана сжимает ее в объятиях крепко-крепко, нежно-нежно, прячет лицо в платиновом золоте ее волос и не отпускает. Ей страшно, горько и легко, и, наверное, поэтому слезы не останавливаются слишком долго. — Ты все сделала правильно, — говорит ей Моргауза, когда Моргана рассказывает ей обо всем, что перепробовала и что пыталась сделать. — Я горжусь тобой. Моргана выдавливает тень улыбки, потому что ей кажется, что это звучит как прощание. Может быть, только кажется. — Это зелье… оно… достаточно сильное, чтобы вернуть тебя в сознание, но оно не сможет поднять тебя на ноги. Мне нужно что-то сильнее… лучше, но у меня нет ничего… — У нее снова дрожат руки, и она скрещивает пальцы, до боли сжимая их. — Я даже не знаю, что это за проклятье, я бы нашла какое-нибудь противоядие, что-нибудь, но… я не знаю… Она вдруг чувствует себя отвратительно жалкой и беспомощной. Такой, какой еще никогда не чувствовала. Какая же она еще, если это все, что она смогла сделать? Разве она может считаться сильной, если она не может даже вылечить собственную сестру? Моргауза сильнее сжимает ее руку в своей и, хотя ей стоит это немалых усилий, подносит к губам. — Ты сделала все, что могла, Моргана. Я говорила это много раз, но скажу еще раз: ты сильная и очень способная волшебница, милая. Я горжусь тем, что могу называть тебя своей сестрой. Моргана вымученно улыбается на выдохе и гладит ее по щеке легким прикосновением пальцев. Она ведь так не хочет, не хочет терять ее, ту единственную, что приняла ее такой, какой есть, что любила ее с первой же встречи. Судьба не может быть настолько жестока к ней. Моргауза растягивает губы в грустной улыбке. — Есть одно заклинание, которое может помочь. Оно древнее, сложное, но оно не сможет излечить меня полностью. Я буду жить, но… я не проживу долго. От проклятья, что Мерлин применил против меня, не излечиться… У Морганы сердце болезненно бьется о ребра и мир, мерцая, тускнеет. — Нет… Нет, этого не может быть… от всего можно вылечиться, должен же быть хоть какой-то способ… Слова вылетают прерывающимся шепотом, прозрачно дрожат в воздухе, словно трепыхающиеся в сетях ловчего птицы. Она и сама сейчас как птица, раненная, замерзшая и измученная. Она не верит сестре, не хочет верить, хотя и знает, что это правда, что есть проклятья, от которых нет спасения, но это ведь не могло произойти с ней, только не с ней, только не сейчас… — Ты должна применить его, Моргана. — Нет, нет-нет-нет, я найду другой способ… Должен быть другой способ!.. Она выбегает из пещеры, сама не замечает, как оказывается у ручья, падает на мокрые камни. Ей снова ужасно холодно, страшно и больно, ее сердце разрывается и болит слишком сильно для одного человека. Она касается ладонями груди, хватается за ткань платья, словно хочет его разорвать. Она и раненое сердце свое хотела бы разорвать, чтобы то не болело так сильно, чтобы не было так невыносимо ужасно думать, что она не может сделать ничего. Что она все равно потеряет самого дорогого, единственного дорогого ей человека. Моргана возвращается, когда уже темнеет, обессиленная, опустошенная и уставшая, опускается рядом с уснувшей Моргаузой и долго смотрит на нее, разглядывая каждую черточку лица сестры. Моргауза, как будто чувствуя ее взгляд, приоткрывает глаза и поворачивает голову к ней. Темные омуты ее глаз не такие, как прежде, в них нет отблесков пламени, которые всегда вселяли надежду в Моргану, и от этого болит душа. Моргана засыпает на груди у сестры, не уверенная в том, стоит ли завтрашний день своего появления. Утром она просыпается от внимательного взгляда, направленного на нее. Она открывает глаза, немного жмурясь ото сна, и смотрит в ответ. Моргауза ничего не говорит, и Моргана тоже. В воздухе чувствуется утренняя свежесть, по ощущениям еще очень рано, и в лесу стоит тишина. Она хотела бы просыпаться так каждое утро. Моргауза едва заметно мягко улыбается ей, Моргана чувствует прикосновение к своей руке и переплетает их пальцы. Она окончательно просыпается и вспоминает все, что произошло вчера, что происходило до этого, и что должно произойти. И в сердце вновь начинает пульсировать боль. Она закусывает губу, не спуская взгляда с сестры. Та открывает рот и говорит так тихо, что Моргана читает по губам: — Ты должна применить его. Моргана не отвечает, долго, пронзительно смотрит на нее, закусывает губу еще сильнее, чуть ли не до крови, но все равно не получается: в глазах становится мокро, в горле — горько, а на сердце — отвратительно, адски невыносимо. Она так ничего и не отвечает. Не может. Знает, что надо согласиться, но холода слишком боится, слишком боится льда, который скрежещет за спиной, поджидает. Она продолжает давать сестре зелье, которое долгое время было ее единственным оружием против проклятья, отлучается на полдня, устает. Моргауза выпивает все, что дает ей сестра, но каждый раз выразительно, долго смотрит на Моргану. Моргана вздрагивает внутри, сжимается взглядом и уходит к ручью, шум которого так успокаивающе отвлекает. Она не готова терять все, что обрела с новым рождением. — Со всем на свете когда-нибудь приходится расставаться, — многозначительно замечает Моргауза как-то вечером, когда они долго рассматривают друг друга перед сном. Но, если она потеряет сестру, что у нее останется? Только холод. Вечный, нескончаемый лед, ледяное царство внутри нее, застывшее, неживое, в котором любые чувства, кроме самых острых, колючих, уничтожающих, застынут навек и испарятся потоком маленьких-маленьких снежинок. Моргане страшно. Она не хочет замерзнуть. Она высказывает свой страх сестре, сбиваясь и стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Моргауза ласково смотрит на нее и дарит на миг появившееся пламя в глазах. — Ты используешь это заклинание, и я научу тебя кое-чему. Тебе предстоит еще многое узнать. А потом мы сделаем кое-что, что поможет тебе завладеть троном Камелота, сестра. Моя смерть не будет напрасной. Моргана впитывает ее слова, представляет их у себя в голове. Она думает о том, как сядет на трон перед сотнями людей, как тяжелая украшенная драгоценностями корона опустится на ее голову, как зал вспыхнет хором голосов: «Слава королеве!», как алые знамена под потолком всколыхнутся, и как рядом с ней не будет сестры, и на чересчур долгое мгновение все это блекнет, сереет, покрывается ржавчиной и тяжелыми, будто дождевыми, густыми каплями и рассыпается в прах, как только что сгоревшая сухая бумага. — Стань королевой ради меня, Моргана, — просит Моргауза, как будто читая ее мысли, и Моргана вглядывается в ее лицо. Она, конечно, обещает себе, что не даст сестре умереть напрасно, что сделает все, что нужно, тем более, что сама ведь этого хочет… Она соглашается использовать заклинание только потому, что так и не смогла поверить в то, что Моргауза не излечится до конца. И они начинают подготовку к его применению. Моргана наизусть выучивает, как оно произносится, так, что, кажется, даже во сне шепчет заветные слова на древнем языке, ведь это очень важно, ведь если она сделает что-то не так, все может быть еще хуже. Она очень боится сделать что-то не так. И вот наступает момент икс. «Пора», — говорит Моргауза и отводит взгляд в потолок, будто зная, что Моргана ничего сделать не сможет, если она будет смотреть на нее. Моргана выдыхает, нервно сжимает и разжимает пальцы и протягивает руку. Она чувствует магию, струящуюся по телу. Эта магия древняя, дикая и темная, но сильная — Моргана чувствует это, но не позволяет трепетному страху закрасться в сердце. Она не может позволить себе бояться. Магия охватывает Моргаузу диким потоком, ее тело вздрагивает, сжимается — проклятье и противное заклинание слишком сильны, чтобы сосуществовать в одном теле, и одному из них придется покинуть его. И проклятье неохотно уходит, растворяется в воздухе дымом, но оставляет напоминание о себе, которое растекается по телу Моргаузы шрамами и раздирающей на куски болью. Моргана готовит зелье, которое должно помочь ей справиться с последствиями хотя бы частично и которое сестра научила ее изготовлять еще до использования заклинания. Дает его Моргаузе, с отчаянием смотрит, как та дрожит от боли, как ее рот приоткрывается, но оттуда не вырывается ни звука, и прозрачные невысказанные крики вздрагивают в воздухе, словно порванные струны. Потом зелье начинает действовать, боль отступает, и Моргана может чувствовать, как сестра свободнее дышит, и сердце бьется размеренней. И да, Моргана осознает, что все это сотворила она сама. И да, она винит себя. Но гораздо больше она винит Мерлина, того отвратительного мальчишку, что наложил на Моргаузу такое чудовищное проклятье, по чьей вине она изуродована и страдает от ужасающей боли. Моргана скрипит зубами от ненависти и сжимает руки так сильно, что, кажется, кожа вот-вот лопнет. Она отомстит ему. Отомстит Артуру, Утеру, им всем. Обязательно отомстит за боль сестры и свою собственную боль. Наконец, Моргаузе становится лучше. Настолько, что она может встать с кровати. По крайней мере, она пробует, и Моргана подхватывает ее, когда ослабевшие ноги не сразу слушаются, и она падает, едва поднявшись. Моргана дает ей опереться на свои руки, и, когда чувствует, как крепко держится за нее сестра, некогда сильная, стойкая, способная нести ее на своих руках без особых усилий, биться в доспехах на лошади наравне с мужчинами и оставаться при этом ослепительно прекрасной, ее душе становится больно, как будто кто-то грубо сжимает ее в железной хватке. Но она не плачет, даже не изменяется в лице. Сейчас нельзя. Постепенно Моргауза все же возвращает себе способность ходить даже без посторонней помощи, но это все еще дается ей нелегко, и сердце Морганы все еще болезненно сморщивается при ее виде. — Мы начнем завтра, — говорит Моргауза как-то вечером, когда они едят что-то наподобие ужина. Первое время, когда они только переместились сюда, Моргане было не до еды, но, когда ей все же удалось пробудить сестру и дело пошло немного лучше, ей пришлось научиться добывать хоть что-то, чтобы не умереть от голода. Не то, что бы она не умела делать этого раньше, но ее положение никогда не было настолько плохим. Хотя магия помогла и здесь. — Ты уверена? Эффект проклятья до сих пор не исчез до конца. — У нас не так много времени, сестра. Сейчас мне лучше, но рано или поздно проклятье убьет меня. Мы должны успеть сделать то, что задумали. Моргана до сих пор не знает как следует, что именно они задумали, но кивает, кидая на Моргаузу внимательный взгляд. Если сестра говорит так, значит, так нужно, так правильно, и так все получится. И завтра они начинают. Моргана действительно не знает многого. Если раньше она училась лишь тому, что знали большинство магов, бытовым и полезным в повседневной жизни заклинаниям, то сейчас Моргауза говорит ей о темной магии, самой древней и самой опасной. Той, что может навредить ее врагам по-настоящему, убить, причинить страдания и боль, каких они еще не знали. У Морганы появляется все больше способов мести, и она тихо смеется. Если уж она потеряет то, что ей дорого больше всего на свете, из-за них, они заплатят за это своими жизнями. О да, они все заплатят за это… Она засыпает подле сестры и, закрывая глаза, видит, как убивает их всех одного за другим, как Утер корчится от боли, хрипит и оседает на пол, залитый кровью его солдат, и корона с его головы слетает и со звоном ударяется об пол, как глаза Артура стекленеют в ужасе, когда она пронзает его насквозь его же мечом, и как Мерлин задыхается, не в силах совладать с ядом, овладевающим его телом. Тем же самым, что он отравил ее тогда. Моргана хорошо помнит, как сильно сдавливает горло, словно высушивает его до конца, как ужасающе больно будто сотни игл впиваются во все тело, и предсмертная дрожь пробегает по нему. И нет воздуха, совсем нет, словно его вдруг высосали из пространства вокруг без остатка… Она вздрагивает и просыпается. Моргауза наблюдает за ней, когда Моргана повторяет одно из заклинаний, что выучила на днях. Она шепчет слова на языке Древних, и перед ней постепенно вырастает смерч, бушующий, бешено крутящийся. Она затылком чувствует восхищенный взгляд сестры, и это придает сил. Смерч разрастается, но она останавливает его взмахом руки, и он разлетается холодным острым ветром, всколыхнув ветви деревьев вокруг. Моргана глубоко вздыхает, давая воздуху медленно наполнить легкие, и поворачивается к сестре. — Ты очень быстро учишься, Моргана. — Моргауза смотрит на нее ласково и торжественно, и Моргана улыбается ей, чуть нервно, потому что все еще чувствует магию, не улегшуюся дремать внутри, чуть болезненно, потому что ей больно видеть, как шрамы прорезают лицо сестры, но все еще нежно, потому что в темных родных глазах видит отблески пламени, совсем как прежде. Однако, даже при том, что она быстро учится, на все, что рассказывает ей Моргауза, уходит много времени. Много дней, как кажется Моргане, потому что она потеряла счет времени с тех пор, как переместилась сюда из дворца. И однажды утром, едва проснувшись, Моргауза, поворачиваясь к ней, говорит: — Нам пора отправляться. — Куда? И Моргана наконец-то узнает, что на уме у сестры. Узнает, что именно она хочет сделать, и что Дорока, как называют умершие души, обитающие в мире духов, уничтожат людей, заморозят своим ужасом, как только вырвутся в этот мир. Что, конечно, прекрасно, потому что все они получат по заслугам, как думает Моргана. Но… — За то, чтобы открыть проход в мир Духов, нужно заплатить. Человеческой жизнью. Умереть за месть? Настолько ли сильно она хочет отомстить? Моргана колеблется. — Ты должна будешь убить меня. Сердце Морганы покрывается льдом. Она может поклясться, что слышит острый скрежет, что чувствует ужасающий холод внутри, хотя руки ее теплые, и хочет вырвать сердце, растоптать его, чтобы не ощущать пробирающего холодом ужаса. — Я не стану… Я… я не смогу… Она открывает рот, как будто хочет сказать что-то еще, но слова не находятся, язык не слушается, голос пропадает. — Мы можем убить кого угодно. — Я все равно умру, сестра. Мой конец близок. Так зачем ждать, если я могу помочь тебе? Лед наискось ровно пронзает сердце, заставляя биться быстрее. Оно надрывно, рвано колотится, отчаянно отзывается ужасающей болью в ребрах. — Не оставляй меня… «Кем я стану, если рядом не будет тебя?» Она так хочет сказать это, так хочет, но все-таки не говорит. Только глотает слезы, открывает рот, хватая воздух и надрывно вздыхает. Это слова так и остаются невысказанными, но они красноречивее любых эмоций отражаются в ее прозрачных блестящих глазах и скатываются одной-единственной слезой по щеке. Моргауза ничего больше не говорит, только по-покровительски любовно смотрит на нее и обнимает, позволяя сестре спрятать лицо в собственном плече. Моргане кажется, что это самое безопасное место в мире, и она так не хочет его лишаться. Они могут отправиться в путь в любой момент, потому что Остров Благословенных не так уж и далеко — дня четыре пути на лошади и недели полторы для них. Но Моргана оттягивает этот момент всеми возможными способами, потому что прибытие туда означает потерю последнего луча света в этом мире для нее. Она чувствует себя пустой внутри, потому что столько времени смаковала отдающуюся эхом в груди боль, что ее почти не осталось, она распалась по частичкам и затаилась где-то в самых отдаленных уголках сердца. Моргана знает, что она еще вернется, и вернется в самый неподходящий момент. Она сидит у излюбленного живо бурлящего ручья, прижав колени к груди и обхватив их руками, и наблюдает, как вода несется в потоке, окрашиваясь золотом и хрусталем в лучах утреннего солнца, когда слышит за собой шаги и чувствует руку Моргаузы на плече. Моргана поднимает голову и встречается со взглядом темных сестринских глаз, таким обнадеживающим, что задумывается, неужели она и в самом деле так сломано выглядит, раз нуждается в нем. — Нам нужно идти, сестра. — Зачем? Она и правда не знает, к чему все это. Она не сможет убить собственную сестру, нет, на такое она не способна. Легче убить все королевство, проведя перед этим его через круг пыток. — Мы должны открыть портал в мир Духов. Только так ты сможешь сесть на трон Камелота. — Мне не нужен трон, если рядом со мной не будет тебя. Моргана произносит это едва слышно, ее слова тонут в бурлящем шуме ручья, но Моргауза понимает ее. Она поверить не может, что вот-вот потеряет сестру, что ей придется научиться жить без нее очень скоро, и знает это, как и знает, что Моргауза знает это тоже. Потому и смотрит на темноволосую сестру так нежно и так тоскливо, словно в последний раз. Моргане хочется снова чувствовать пустоту. Она готова цепляться за землю руками, чтобы не двигаться с места, врасти в нее прочно, как дерево, чтобы остаться здесь навсегда, проливая свои смоляные слезы в землю, но в итоге это она помогает Моргаузе забраться в подобие повозки, что сделала сама же, и она же везет ее, все дальше уходя от места, ставшего почти родным для нее, потому что именно в нем она провела с сестрой последнее время ее жизни. В воздухе тоскливо и пронзительно кричат вороны. В первый день она все еще отказывается принимать то, что случится. Она засыпает в объятиях Моргаузы, и в них чувствует себя защищенной, не думает ни о чем, кроме того, что они вместе, и все хорошо. На второй день ничего не меняется. На третий тоже. Но на четвертый что-то происходит. Что-то меняется. Моргана меняется в лице, когда видит, как Моргауза сгибается и шипит от боли. Она осторожно хватает сестру за плечи, чувствуя первые трещины паники на сердце. — Тебе больно? — Проклятье постепенно убивает меня. — Моргауза слегка приподнимается, держа руку где-то под ребрами и тяжело дыша, и поднимает взгляд темных глаз на нее. — Мы должны поторопиться, сестра. На пятый день Моргана уже не отрицает того, что должно произойти. Но теперь она не хочет, чтобы это произошло так скоро. Она панически боится дня, когда они достигнут Острова Благословенных, так боится, потому что она ведь умрет в этот день тоже. Замерзнет насмерть. Потому что в этом мире не останется ни клочка тепла. Шестой, седьмой, восьмой дни, как и все остальные, проходят одинаково. Одинаково страшно и холодно. Разница только в том, что трещин на сердце Морганы все больше, спит она все беспокойнее, Моргауза сгибается от боли все чаще и все больше, и идут они все быстрее. Все бежит слишком быстро, смазано, Моргана не успевает разглядеть, понять, насколько близки они к цели. Но она чувствует насквозь потрескавшимся сердцем, что очень близки. Все отчаяннее смотрит она на сестру и все навязчивее становятся мысли о том, что скоро она останется одна в этом мире, совсем одна, против стольких ненавидящих ее людей. Их слишком много, как она справится? Что ей делать, когда у нее не останется никого? Ночью накануне ей снится, как она убивает Моргаузу, вонзает клинок в сердце собственной сестры, глядя ей прямо в глаза. Ее тело рассеивается пеплом по ветру, оставляя в памяти Морганы лишь последний любящий взгляд карих омутов, и она остается одна посреди полуразрушенного каменного замка, слыша только резкое карканье ворон, отчаянные крики стражей Острова и похоронный шелест ветра. По пальцам стекает что-то теплое, и, поднимая руки, Моргана видит, что это кровь. Она просыпается, поднося руки к глазам. Конечно же, на них ничего нет, но в памяти так живо стоит картина собственных пальцев, по которым стекает багровая жидкость, что ее колотит. Что-то теплое стекает по щекам, и она в ужасе касается лица, но обнаруживает, что это всего лишь слезы. Она проснулась в слезах… Моргауза лежит рядом с ней и спит так спокойно, как будто не она умрет завтра от рук собственной сестры. Моргана долго рассматривает ее лицо, на котором держится умиротворенное выражение, едва-едва касается длинных шрамов, идущих от виска через скулу до носа. Ей все еще больно видеть Моргаузу такой, но та все еще сильна внутри настолько же, насколько была раньше, за что Моргана любит ее еще больше — хотя, казалось бы, куда больше, когда сердце из-за нее разбилось уже несколько раз, — и даже с этими шрамами она свыклась. Все в Моргаузе такое родное, знакомое и нужное, такое необходимое и любимое, что Моргане кажется, будто она знает ее всю жизнь. Так и получается ведь, но эта вторая жизнь слишком короткая, слишком стремительная и слишком обрывочная для Морганы. Впрочем, ей никогда не будет достаточно времени, проведенного с сестрой. Она больше не засыпает, закутавшись в плащ и глядя на спящую Моргаузу, до самого утра, до тех пор, пока солнце не поднимается над землей, заливая золотом лес. Когда сестра просыпается, она встречается с ней взглядом и хочет улыбнуться, правда хочет, но не может. В груди что-то невыносимо колет, по горлу поднимается сковывающий лед, и она ничего не может сделать, кроме как виновато отчаянно посмотреть на Моргаузу и встать, чтобы помочь ей подняться. Она и правда чувствует, что сегодня настанет конец чему-то. Моргана слишком хорошо знает, чему именно, но то, что она чувствует это, заставляет думать о неизбежности. Она всегда предчувствовала плохое и не только благодаря снам. Она чувствует каждую секунду, словно где-то в голове тикают невидимые часы, отсчитывая время до конца. Истрескавшееся сердце не может больше вместить в себя ничего, ни новые трещины, ни боль, ни ужас. Она чувствует только обреченность, и теперь ее ужасает только то, что она приняла происходящее. Остров Благословенных, окутанный туманом, гуляющим над зеркалом воды, кажется Моргане страшным, мертвым местом, от которого сердце сжимается, и трещины на нем углубляются. Когда они спускаются к воде, садятся в лодку и постепенно приближаются к нему, лишь устрашающим. Крики стражей острова дергают за самые тревожные струны в ее душе, и ей становится по-настоящему страшно. А еще ужасно тоскливо. Моргауза кладет голову ей на плечо, Моргана чувствует, как ее тело подрагивает от сдерживаемой боли, крепко сжимает руку сестры, переплетая их пальцы и мысленно просит потерпеть еще немного. Она сделает все, что нужно, раз это так нужно, и… останется одна против побледневшего до белизны мира. Лишь за несколько минут до конца она колеблется. Принятие раскалывается, боль лавиной затопляет сердце, и она чувствует ее так остро, так отчаянно, и так же отчаянно не хочет отпускать свет из своей жизни. Но Моргауза сама вкладывает в ее пальцы кинжал, такой же, какой Моргана видела во сне, ободряюще сжав ее руку, и ложится на каменный парапет. Моргана со странным интересом рассматривает кинжал, его идеально острое ровное лезвие, механически медленно поднимает его ровно над грудью Моргаузы и вспоминает заклинание. Древние запутанные слова как-то сразу вспоминаются, и она нервно усмехается. Все-таки она очень быстро учится. В голове Морганы отпечатывается, словно железом выжигается, последний вздох сестры. Потом раздаются душераздирающие крики тысячи голосов, но этого она не запоминает и даже толком не слышит. Ей, собственно, и дела до них особого нет. Ведь она заледенела навсегда.