Во власти громовых раскатов разума

— Ра-зу-мов-ский, — прошептал мужчина, медленно наклоняя голову вбок. Затем он поднял взгляд на Рубинштейна. Тот выглядел спокойно и, казалось, даже не моргал на протяжении всего того времени, что находился здесь. — Сергей, — начал тот приятным голосом. Даже нет, не так… Его сладкий голос тянулся, как мёд. Настолько сладкий, что становилось приторно и мерзко, — вы понимаете, о чём я вам говорю? — ответом ему было молчание. Разумовский изучал своего доктора взглядом, начиная от седины в его висках и заканчивая крайне ухоженными ногтями на недлинных кривоватых пальцах. — Если вы сделаете шаг, то я стану вашей верной опорой. Я стану вашим костылём, который поможет вернуться в нормальную жизнь.        Сергей отвёл взгляд в сторону. Мужчина стал всматриваться в свет, падающий из окна, находящегося в самой верхней части стены. «Как птица в клетке…» — это сравнение он находил даже забавным. Миллиардер, филантроп, основатель самой популярной социальной сети, покровитель детского дома и других проектов, связанных с помощью обществу. И этот человек сидит тут, в безжизненной серой камере с запахом спирта, который был присущ всем больницам. Сергей не любил больницы, ведь они напоминали ему о том, как хрупко и несовершенно тело человека, а также о его нужде в защите и безопасности.        Он стал вспоминать те дни, что он провёл в приюте. Со своими трудностями, но хорошие времена миновали. Первый друг, искра желания того, чтобы помочь чуть ли не всему миру, — вот, что обрёл мальчик в этом месте. — Красиво, — проговорил тихо Разумовский, тем самым вызвав лёгкое непонимание Рубинштейна. Тогда мужчина повернулся в сторону доктора и улыбнулся, словно дитя. — Светит так красиво, — Вениамин ещё какое-то время смотрел на своего необычного пациента, затем перевёл взгляд на окно с решётками. — Вы находите это красивым? — задал вопрос доктор, сделав небольшую заметку в какой-то странной книжке. — А вы не находите? — Разумовский наблюдал за тем, как на желтоватой бумаге появлялись закорючки. «А ведь они… обо мне» — думал он про себя, натирая свои коленки под столом медленными и плавными движениями. Казалось, что разодрать их в кровь не позволяли все те препараты, что вкололи ему перед очередной беседой с Рубинштейном. За спиной у доктора виднелись двое мужчин в белых одеждах, которые внимательно следили за движениями пациента. — Что, по вашему мнению, можно назвать красивым?        «Странный вопрос…» — в очередной раз подумал про себя Сергей, прокусив нижнюю губу. Металлический привкус во рту вернул ему ощущение реальности. Он снова посмотрел на свет из окна. — А разве не у всех нас одинаковое чувство красивого, доктор? — задумчиво ответил он. Сделав небольшую паузу, он с лёгкой улыбкой продолжил. — Все мы находим красивым что-то близкое к совершенству, нечто без изъянов. Нам нравится, когда наши потребности удовлетворены, когда мы сыты и обуты. Нам нравится ощущать тепло или лёгкую прохладу. Мы поражаемся тому, как красивы бескрайние золотые поля пшеницы. Мы всматриваемся в бесчисленное количество волн Невы и то, как в ней отражается голубое небо, находящееся над нашими головами. «Красиво» — это не то слово, которым можно описать подобное. Более подходящим будет слово «прекрасное».        Разумовский прикрыл глаза, представляя всё то, что сейчас назвал. Он видел те самые золотые поля, голубое небо и яркое палящее солнце. Палящее солнце…        В следующий момент Сергей нахмурился. Ему стал вспоминаться приют и дети, живущие в нём. Вспомнилось и то, как всё вокруг было серым и холодным. А затем — свет. Свет от пламени, поднявшегося высоко-высоко над ростом маленького Серёжи. Пламя, поглотившее воспитанников детского дома. И это чувство, о, это чувство. Чувство свободы, восторжествовавшей справедливости и того, как мир хоть и на крупицу, но был очищен от его загрязнителей. Но в голове Сергея до сих пор был этот детский крик, этот вопль предсмертной агонии. Под столом он до хруста сжал ткань своих светло-голубых штанов, а губы его сомкнулись в тонкую полоску. — Сергей? — осторожно позвал Рубинштейн. — Разумовский? — более требовательно продолжил звать он. — Скажите, доктор, — робко начал Сергей, — имеет ли право человек убивать других людей? — повисла гробовая тишина. — Я думаю, что нет. — А если убивать тех, кто сам отнял жизни многих невинных? — Убийц меньше не станет, — сделал ещё одну заметку, даже не глядя на своего пациента. — Как же так, доктор, — продолжал бормотать Разумовский. — Это ведь простая арифметика, — он нервно усмехнулся. — Если убить террориста, отнявшего и продолжающего отнимать десятки невинных жизней, то это будет один к, скажем, пятидесяти. Мир лишится одного вместо пятидесяти. — А почему он должен его лишаться? — Как это «почему»? — растерялся тот. — Разве вы не понимаете, что если убрать такую фигуру с доски, то партия будет выиграна? — Но с чего вы вдруг решили, что вы в праве быть тем, кто уберёт эту… фигуру? — начав говорить о людях, как об игре в шахматы, Рубинштейн слегка поёрзал на месте. — Кто-то ведь должен, — Вениамин всматривался в лицо Разумовского, наблюдая за тем, как его черты лица на глазах сменяются. Из более мягких и даже детских они стремительно становились более резкими и, будто бы, резаными. Тогда Сергей поднял взгляд, но в нём не было прежней растерянности и печали, что была буквально минуту назад. Казалось, что даже его глаза, которые были близки по цвету, разве что, к сапфиру, сейчас отдавали цитриновым блеском. Это было даже прозаично, ведь полудрагоценный камень цитрин обладал весьма занятыми магическими свойствами. Например, его носили те, кто хотел развить хитрость и ловкость, а также драгоценности с этим камнем носили публичные люди, политики и ораторы. Последнее сказалось особенно сильно в данной ситуации, ведь на какой-то момент внутри Рубинштейна что-то согласилось с Сергеем. Даже нет, не с ним. С Чумным Доктором. — На сегодня всё, — отрезал Вениамин, захлопнув книжку в чёрной кожаной обложке. — До завтра.        Такая же серая и безжизненная комната. Казалось, что они все здесь были сделаны под копирку. Разумовский отказывался лежать на кровати, находя её не мягче пола, на котором он расположился теперь. Он не чувствовал себя пациентом. Он был узником. Разумовский был орлом, вскормлённым в неволе, но птицей, которая смогла вырваться из клетки. Ненадолго. И вот он снова за решётками, снова в клетке. Роскошь, богатство, статус, — всё это испарилось по щелчку.        Тишина, прерываемая голосами врачей где-то далеко-далеко по коридору, усыпляла Сергея. Сонно он продолжал глядеть на свет из окна. Хоть это и была другая комната, но сделано здесь всё было по аналогии, что и расположение окна не шибко-то и изменилось. «Перемен требуют наши сердца…» — шептал он едва слышно.        Вдруг Сергей почувствовал головокружение. Приложив ко лбу ладонь, он стиснул зубы. Боль. Он чувствовал боль.        Мы почти уболтали его — Снова ты, — устало проговорил Разумовский. Голос, что он слышал теперь, был похож, скорее, на шипение змеи, нежели на речь.        Ты видел, как в его глазах появилось сомнение?        Сергей молчал. Он даже доктору не говорил о том, что слышит с недавних пор. О том, что некая сила, подобная демону на плече, указывает ему, что делать, и нашёптывает страшные вещи.        Сергей, Сергей… Если бы не твоя пресловутая мягкость, то мы бы не были сейчас здесь — Это ты виноват. Ты убил тех людей, — напротив Сергея в тени началось какое-то движение. Мужчина поджал к груди коленки и со страхом начал смотреть в тёмный угол, из которого материализовалась высокая чёрная фигура. Это был Сергей. Другой Сергей. Существо с насмешкой сверху вниз смотрело на несчастного пациента. Затем, вытянув вперёд руку с длинными когтистыми пальцами, замотало указательным.        Нет-нет-нет. Мы убили тех людей. Не забывай. — Я никогда не хотел этого. Я бы не причинил зла другим людям.        Хотел. Причинил. Это твоё желание, сокрытое глубоко внутри тебя. Похороненное под грудой комплексов, страхов и принципов.        Фигура медленно подошла к Сергею и присела на корточки. На это Разумовский лишь зажмурился и отвернулся. — Уходи… Уходи… Тебя нет. Тебя нет…        На это существо лишь распластало руку на груди мужчины, слегка впиваясь когтями через футболку в его бледную кожу.        Вот здесь, Сергей. Здесь и было твоё желание.        Тогда Разумовский медленно и осторожно повернул голову и посмотрел своему страху в глаза. Два цитрина, сияющих во тьме, смотрели на него кошачьим взглядом и выжидали ответа. Только их он видел. Он не видел лица, не видел тела. Казалось, будто перед ним стояла сама тьма с глазами. — Я хотел мира… мира для всех людей.       Мир для всех людей неосуществим, пока среди них есть чернь, отравляющая общество. Вот только… — Что?.. — спросил с опаской.        Мы отдали своё сердце ради общества, а общество посадило нас в клетку, словно зверя. Сровняло нас с этим сбродом, что лишает людей покоя и жизни. Разве это справедливо, Сергей? — Мы убийцы. От этого не деться.        Нельзя это так оставлять. Нельзя позволять людям нацеплять пелену на глаза и переставать различать добро и зло. — И что ты предлагаешь? — на это фигура хитро прищурилась и растворилась.        Бешено колотящееся сердце Разумовского пришло в нормальное состояние. Он расслабился и устало прикрыл глаза. Но уже через несколько секунд он начал истошно кричать, вопить и царапать стены ногтями.        В помещение моментально забежали врачи, пытаясь вколоть знаменитому Сергею Разумовскому очередной препарат, что был хотя бы ненадолго способен заглушить личность Чумного Доктора.