Надо ввести сухой закон

      У Малины была проблема. Огромная проблема. Малина последние недели две пялился на Стрельникова намного дольше, чем позволяли приличия. Нет, пялиться на него было приятно: Гриша всегда смазливым был, как баба, но теперь уровень его смазливости резко скакнул аж до небес, настолько, что Малина давился слюной. И в отнюдь не переносном смысле. Но чем дольше он пялился, тем сильнее замечал, какой Стрельников, оказывается, красивый — и рот, и шея, и плечи, и… Короче, со всех сторон хорош, так и хотелось сделать с ним что-нибудь эдакое — развратное, неприличное и нехорошее. Причём нехорошее — это не ларёк какой отжать или за несчастный магазинчик около заправки пособачиться, а прям такое… такое, ну, чтобы там с поцелуями как минимум.       Короче говоря, нежданно-негаданно в Малине проснулось острое желание зажать Стрельникова в каком-нибудь тесном тёмном уголке и злостно над ним надругаться. Так надругаться, чтобы… ну вообще прям… что именно «вообще прям», Малина не особенно понимал, но это явно должно было быть что-то масштабное.       Проблема была громадной. Он так и заявил, когда ворвался в табор, распугав во дворе половину цыганят, перевернув какое-то корыто с грязным бельём, получив в спину сорок проклятий (самое страшное звучало — «писька-отвалиська»).       — Лало, у меня проблема!       Лало глубокомысленно затянулся кальяном. Он возлежал на продавленном диванчике с чудно изогнутыми когтистыми ножками, как Шахерезада, забросил ноги на низкий столик и выпускал изо рта тёмно-розовые вишнёвые клубы дыма. Весь шатёр сверху донизу пропах пряной сладостью, повсюду валялись яркие цветастые накидки и меха.       — Какая у тебя проблема, Романэ? — поинтересовался он отстранённо, глядя в потолок — над его головой дым плясал диковинными змеями.       Малина помялся и буквально нырнул в омут с головой.       — Я Стрельникова выебать хочу!       Неожиданно раздался страшный грохот, кто-то глухо выматерился, и, обернувшись назад, Малина узрел Тончика в откровенном неглиже и с глазами по пять копеек. В шатре повисло какое-то нехорошее молчание. Лошало выдохнул остатки дыма и всё так же невозмутимо добавил:       — Ну так выеби. В чём проблема?       Тончик, который уже спешно укутался в какую-то штору и даже успел собрать уроненное ранее блюдо (благо, миска с виноградом была железная, а не стеклянная), уронил его ещё раз.       — Ляль, я это… Короче… Ну я пошёл, да? — помялся Тончик, кося глазами в сторону молчащего Романа. Тот скрестил руки на груди и нехорошо прищурился. Такого он явно не ожидал. От Лало — от Лало ладно, с ним всё ясно было, эти его цыганские фокусы никого не удивляли, но чтобы Тончик пидорством таким занимался…       — Ты очень вовремя, — деликатно намекнул цыган и вздохнул. — Дай мне минутку, Романэ!       Удивительно, но теперь Лало ожил — гибко вскочил на ноги, развёл руками — воздушные шёлковые рукава алой рубахи едва не мазнули охуевшего Малину по лицу, подскочил к Тончику… Короче говоря, Малина моргнул, а цыган уже куда-то уволок малого, только его и видели. Вернулся через минуту с бутылкой водки.       — Слыш, Ло…       — Не слышу, — мгновенно открестился цыган, в пальцах, увитых перстнями, мелькнула рубашка карты, он наклонил вихрастую башку, вгляделся, хмыкнул, — ничего я не слышу, Романэ. Ты ко мне зачем пришёл?       Малина благоразумно позволил утащить себя на диван, плеснуть сто грамм и даже влить их в себя. Потом ответил:       — Стрельникова хочу.       Лало задумчиво покивал, мол, знаем-знаем, понимаем. Это нормально — хотеть Стрельникова, всё в порядке.       — Стрельникова, говоришь, хочешь? — он вытянул карту из середины колоды; Малина смотрел за этим фокусом очень заинтересованно, будто судьба его решалась. — Будет тебе Стрельников. Приворот?       Малина нахрен подавился второй чекушкой водки. Закашлялся, как курильщик со столетним стажем, согнулся, захрипел… Цыган очень заботливо похлопал его по спине, так, что Малина чуть свои лёгкие не выплюнул.       — Какой ещё приворот?!       Лало изогнул бровь. Под тёмной чёлкой, едва тронутой серебром, блеснули лукавые зелёные глаза. Понятливо спрятал карты в карман своих странных золотистых шароваров.       — Понял, Романэ. Никакого приворота. Ну тогда пойдём другим путём…       Малина очнулся на конце второй бутылки в обнимку с цыганом. Разомлел уже весь, осторожненько справился о Тончике: «Ты его чё, ебёшь?», остался доволен положительным ответом и теперь мечтательно пиздел о том, что он со Стрельниковым столько лет!..       — …Столько лет, слыш, Ло! За руку с ним здоровался, когда малой пешком под стол ходил… Он ещё не женат даже был, на стерве этой, Натке, — после упоминания Натки Малина посмурнел, хмуро хряпнул заботливо подлитой водочки, — служили вместе! Ты понимаешь, кусок хлеба на двоих делили, а теперь ларёк поделить не можем, такие вот дела… Он ещё и красивый — ну пиздец какой, вот что мне с этим делать-то, Ло?       Лошало хмыкнул и втиснул ему трубку в руку. Подмигнул всезнающе:       — Действовать, Романэ, действовать.       И утёк куда-то, как гулящая кошка, только его и видели. Малина со вздохом набрал давно знакомый номер.       — Слыш, — вдумчиво просипел он, когда на том конце низкий глубокий голос холодно сказал «Слушаю», — слыш, Стрельников, а какого цвета у тебя глаза?..       Он и правда не помнил, так давно Гриша перед ним снимал очки и перчатки. Казалось, что в прошлой жизни. Стрельников помолчал. Потом трубке зашуршало.       — Приезжай, посмотришь. Адрес напомнить?       Малину как ледяной водой окатило.       — Ну напомни, чё б нет.       Стрельников любезно напомнил, и он поехал. Лошало усадил его в машину, помахал рукой и напоследок что-то прокукарекал по-цыгански. Малина сначала принял это за очередное проклятие, взбесился, забычил, хотел вылезти из гелика и разобраться, но Лало мгновенно успокоил его тем, что это было пожелание удачи. «Удачи, Романэ» - и по плечу похлопал, хотя скорее уж погладил.       Ну, Малина и правда поехал. Удивительно, что доехал и не помер по пути. Припёрся куда-то непонятно куда, в потёмках хуй поймёшь где ты, доковылял до подъезда, забрался на пятый этаж пешком… Ещё и подумал как-то отстранённо: надо же, не в Канарейку позвал, как обычно делишки обкашливать, а в ебеня какие-то… Побарабанил, постоял и уже хотел съебаться, но потом дверь резко распахнулась и Стрельников возник на порохе мрачной чёрной тенью, вынырнул из распахнутого зёва квартиры, будто рыба из тёмной гущи пруда, цепкими пальцами — странно, что без перчаток — хватанул его за блестящую золотую цепь, вечно лежащую поверх водолазки, и силой втянул внутрь, не дав даже «Здрасьте» сказать.       — Стрельников, ты чо… — успел пробормотать Малина, осоловело моргая, когда его жёстко вжали в стену прихожей. Всё происходило очень быстро.       — Опаздываешь, Роман Михалыч.       Малина обалдел. Куда опаздывает? Он же сам только что позвонил, и двадцати минут не прошло.       — Какой опаздываешь, я ж это…       В губы ему нагло упёрся стрельниковский палец, заставляя умолкнуть.       — Как говорят американцы, кто в гости опаздает, тот пули глотает, а ты будешь не только пули глотать.       И глотал.       Всё это Малина предпочитал вспоминать с блаженной счастливой улыбкой. И как Стрельников его из пиджака вытряхивал, и как целовал — будто душу высосать хотел, и как на постель опрокидывал, и как цепь на кулак наматывал, управлял, будто самолично ошейник на него нацепил, на поводок взял. Откуда только столько силы взялось?       — Стрельников, — неожиданно нахмурился Малина, когда они валялись на разворошенной мятой постели, липкие, разгорячённые, тяжело дышащие; хмель из головы выветрился с первым же поцелуем, — погодь, а куда я опоздал?       Тот безмятежно закурил.       — Ко мне.       Малина аж приподнялся на локте.       — И на сколько?       Стрельников хмыкнул. Подвигал челюстью, задумался, словно даты считал. Потом ответил негромко, хлестнул:       — Лет на десять точно, если не больше.       — О как, — уважительно протянул Малина и полез целоваться. Уважал по полной программе целую ночь — и стоя, и лёжа, и на боку… По-всякому, короче. Предавался страсти и разврату со всем пылом, на который только был способен.       Глаза у Стрельникова, кстати, светло-голубые оказались. Нежные такие, мягкие, беззащитные даже, как у бабы. Правда, когда Малина это сказал, то Гриша (оправдывая свою кликуху) мгновенно отвесил ему железного леща. Ажно зубы клацнули.       На следующей стрелке проблема исчезла сама собой: Малина всё ещё собирался пялиться до посинения, отвлекаться и страдать, но зато теперь знал, что после окончания мегаважного собрания можно будет пососаться, когда все съебутся по домам.       Стрельников подошёл поздороваться последним, когда он очень удачно опоздал, подал руку для рукопожатия и чуть позже, пока никто не видел (а все видели), умудрился погладить по коленке под столом, потом и вовсе намотал цепь на палец. Флиртовал так по-дурацки. Повезло, что Алик уже уехал, а цыган с малым почти съебались, поэтому Стрельников и хмыкнул игриво, уверенно:       — Опаздываешь, Роман Михалыч.       Малина мгновенно потянулся его поцеловать, но вдруг за его спиной из полутёмного коридора кто-то странно забулькал.       — Ляль, а это правило такое новое? Они теперь всегда так будут, или чё?.. — испуганно прошептал Тончик.       — Цыц, — ещё тише прошелестел Лало, раздалось шуршание… Подглядывали и подслушивали, заразы. Один-один.       — Ляль, а…       — Тише будь, Анатоль.       Малина не обернулся. Он был очень занят — целовал Стрельникова так, будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. А она, между прочим, и правда зависела. Гриша та ещё проблема, хотя и очень приятная.