5.10.2012 (14 часов 44 минуты)
Вокруг — противный писк мониторов, регистрирующих сердцебиение и прочие столь необходимые для поддержания жизни показатели. Тихие разговоры врачей и интернов, переругивание медсестёр за дверью прозрачного бокса. Каждодневные обходы и непрекращающиеся вопросы. Вопросы-вопросы-вопросы, куда же без них. И чистота, стерильная чистота. И ведь даже какой-нибудь хиленькой фиалки нет, и принести не дадут. Моя работа напрямую связана с природой, и я так соскучилась по ней. Мне непривычно так надолго оставаться вдали от глины и скал. Нигде в палате не найти ни соринки, ни пятнышка. У грязи здесь нет и шанса. Сколько я уже тут? Дни сливаются в общее, неделимое пятно. И радует лишь одно — положив увитую проводами руку на живот, я чувствую слабый, но оттого не менее уверенный толчок в ответ. «Я всё ещё здесь, я всё ещё жив», — напоминает мне мой малыш, и мои обескровленные, потрескавшиеся губы сами собой складываются в улыбку. Моя храбрая фасолина, мы ещё с тобой повоюем, ведь так? Боже, неужели хоть что-то в этой жизни мне удастся наконец не похерить? — Как мы себя чувствуем? — В палату с улыбкой заруливает доктор Ким со своей неизменной свитой из испуганных детишек-интернов, готовых выпрыгнуть из штанов за похвалу. — Сносно, как для пациента из онкологии, док, — огрызаюсь я в ответ. Сегодня это уже третий такой обход, и каждый раз эта улыбчивая сволочь начинает его одинаково. Совсем фантазия отсутствует, видать. Врач вздыхает, молча ожидая, пока один из стажёров закончит быстрый осмотр, и сверяет данные. — Что ж, на удивление, результаты у вас и правда… сносные, пока что. Но больше тянуть нельзя: мы дали вам все шансы, дорогая, как вы и хотели. Я назначу процедуру на шесть вечера. — Доктор Ким ободряюще улыбается, а у меня всё внутри буквально переворачивается от ужаса, пока он выносит свой вердикт. — Поверьте, Алиса, семьдесят процентов — уже отличный результат. Вы хорошо сражались, но теперь пора позаботиться и о вас тоже. Что? Опять он?.. Ну уж нет. — Пять недель назад, на осмотре, вы говорили мне, что у этого ребенка нет ни единого шанса, что я не успею его выносить, — медленно проговаривая слова, замечаю я. — Потом, когда мы с вами снова встретились на двадцать второй неделе беременности, вы утверждали, что дела мои настолько плохи, что мне и думать о будущем не стоит. Что лечение начинать нужно немедленно. И вот мы с вами здесь, спустя почти три недели. И дела у меня очень даже сносные. Всё ещё сомневаетесь во мне, а? По глазам врача вижу, что ещё как сомневается. Тяжёлый вздох лишь подтверждает мои догадки. — Послушайте, Алиса, то, что рак ещё не перешел в некурабельную фазу — чистой воды чудо, величайшее для вас чудо. Но… — Ещё две недели, — обрываю я его. — Две недели, и я вся ваша, обещаю. Семьдесят процентов меня не устраивают. Я сильная, в отличие от той фасолины во мне, и пока у меня ещё есть эти силы, я подожду. Этот ребёнок заслуживает того, чтобы мы подождали ещё чуть-чуть. — Но у вас нет этих двух недель, Алиса, как вы этого не понимаете?! — подпускает врач побольше профессиональной строгости в голос. — Пока счёт шёл на месяцы — я мог закрыть глаза на вашу браваду, на ваше нежелание принимать обезболивающее и проходить химиотерапию. Но теперь счёт идет даже не на недели, а на дни. Вы понимаете это? — Понимаю. Но согласитесь, «девяносто» всё-таки звучит куда надёжнее, чем «семьдесят», а? — усмехаюсь я, опять нежно накрывая свой живот и переводя взгляд на один из мониторов. Он, присоединённый ко мне тонким проводом, показывает частый-частый ритм маленького сердечка, успокаивая и давая надежду. Я подожду. А боль… Она пройдёт. Всё обойдётся, фасолина. Даже если твоя мама мало что смогла в этой жизни сделать правильно, с тобой она не проебётся. Ни за что. Доктор Ким вздыхает и словно нехотя говорит: — Я позову отца ребёнка. Может, хоть он сумеет вас убедить. — Ещё некоторое время он ждёт от меня хоть какой-то реакции, но её нет и не будет. Я продолжаю завороженно следить за тонкой полосочкой на мониторе, старательно поспевающей за моим малышом. Ничто в мире не изменит моего решения — я дождусь двадцать седьмой недели беременности. Во что бы то ни стало. Врач ещё раз вздыхает, но, наконец, покидает нас. Вслед за ним выходит и его свита, тихо перешептываясь и наверняка строя предположения насчёт того, как меня можно было бы переубедить. В палате сразу же становится легче дышать. Но, к сожалению, ненадолго. — Алисия! — Чак, как всегда, импульсивен и шумен и опять зовёт меня этим мудацким аналогом моего имени, но даже это служит приятным разнообразием в моей до ужаса стерильной рутине. — Алисия, немедленно перестань. Хватит, довольно геройствовать. — Чак, — пытаюсь я его прервать, но тщетно. — Что «Чак», что «Чак»? — Громко хлопает стеклянной дверью блондин. — Ты что, хочешь оставить меня отцом-одиночкой? Конечно же нет, кто доверит тебе ребёнка, идиот? Да я даже в обычный поход с тобой не пойду, не говоря уже о полноценном восхождении. А ты тут мне про отцовство заливаешь. Наивное трепло. Я уже давным-давно договорилась с братом, что он, в случае чего, возьмёт этого ребёнка себе. Да и его дочь сейчас как раз в подходящем возрасте… Но говорю я, конечно же, совсем не это: — Ты ведь меня знаешь, дружище. Я справлюсь. — Да ни черта подобного! Он делает ещё шаг вперёд, и я невольно с надеждой кошусь на его ноги, обутые в тяжёлые зимние сапоги, — из моего окна открывается вид на унылый мегаполис, где нет ни грамма зелени, так что, может, хоть этот визитёр принесет мне немного земли? Но на дорогой даже с виду обуви кокетливо красуются розовые бахилы. Что и следовало ожидать, у грязи нет и шанса попасть сюда. — Ты! Ты совсем уже рехнулась с этим материнством. Как вернулась из отпуска, так с цепи сорвалась. Завязывай уже! Я, мне… Мне насрать на этого ребёнка, слышишь меня?! Я ни в жизнь не буду платить за любое лечение, хоть как-то связанное с ним, так и знай! Ах, сколько экспрессии, сколько эмоций… Как бы не заржать над ним, а то тут и до рукоприкладства уже недалеко. — И чего ты лыбишься? Что такого смешного я тут сказал, Алисия?! Мне и в самом деле насрать на этого ребёнка. Мне вообще на всё насрать, кроме тебя. — Чак с размаху опирается рукой о головную секцию чуть выше моей подушки и мрачно нависает надо мной. — Только посмей отправиться на тот свет, сволочь, и твой ребёнок прямо из отделения поедет в приёмную семью. Помяни моё слово, так и будет! Ох, как же я на это надеюсь. Расти рядом с таким неуравновешенным уродом было бы для тебя куда хуже, фасолина. Поверь маме, мама проверяла эту гипотезу лично, так что уже обо всём позаботилась. И этот дядя совсем даже не твой настоящий папа, не переживай. Мама делала тест, так что ничего этот придурок тебе не сделает. Обещаю. Я отрываюсь от мысленного воркования, напрягаясь из-за внезапной паузы. Чак молчит, с ужасом глядя куда-то вниз. Чуть наклонившись, вижу мочесборник, и всё внутри резко обрывается. Коричневая, уходящая в грязно-красный жидкость, стекая вниз по трубке, медленно капает вниз, мимо прозрачного мешка, тонкой вязкой струйкой прямо на пол, нарушая стерильность помещения. Нет. Нет-нет-нет, не надо! Ещё рано, ещё слишком рано! — Врач… Позовите врача! — Чак отработанным движением долбит по тревожной кнопке, и мир вокруг взрывается тревожным писком сирены. Всё вмиг завертелось, понеслось по какой-то неправильной, сумасшедшей орбите. Медсестра по приказу Кима вкалывает мне какой-то препарат, и, уже почти ничего не видя, я нахожу руку своего врача, требовательно в неё вцепляясь. Что со мной будет? Что будет с фасолиной? — Какой… Какой у нас план, док? — заплетающимся языком спрашиваю я, пытаясь поймать взгляд внимательных карих глаз. — Спасти вас обоих. Похоже, ваше время и вправду пришло. Готовьтесь, Алиса, скоро вы увидите своего сына. Я предупреждал — мы слишком затянули… с лечением. Теперь вам придётся жить с последствиями своих решений, — с каждой секундой становясь всё мрачнее, отвечает врач, отцепляя мои пальцы от своего рукава. — Задайте там жару, док. Я верю в вас, — только и успеваю сказать я, прежде чем меня вкатывают в операционную и всё вокруг заливает яркий свет.***
— Пульс не… — Начинайте делать… — Интубируйте… — Что с?.. — Сэр, прошло больше двадцати минут… Сэр, остановитесь. Сэр, это бесполезно, сэр…***
Я открываю глаза в уже привычной палате. Растерянно оглядываю потолок, пытаясь найти ответы, но тут… Живот, что с животом? Почему он такой небольшой? Фасолина… Где, где мой ребёнок?! Нервно бью несколько раз по тревожной кнопке, оповещая всё отделение о своём пробуждении. — А-алисия, — облегчённо раздаётся со стороны. — Алисия, ты наконец просну… — Где он? — перебиваю я тупые блеяния. — Где мой ребёнок? По глазам влетевшего в палату доктора Кима я уже знаю ответ, но… — Где мой малыш, док? — Мне очень страшно услышать ответ, но он мне нужен. — Я… Мне очень жаль, мисс Селезнёва… — переходит врач на официальный тон впервые с нашего первого знакомства. — Мы сделали всё, что могли, реанимировали его в течение… Я не слышу. Не могу. Не хочу. Лишь молча смотрю, как две молчаливые медсестры оттирают с пола уже почти засохшее грязно-красное пятно. — Покажите. — Хватаясь руками за поручни, я сажусь, несмотря на все возражения и крики вокруг, макнув одну из ступней в собственные отходы жизнедеятельности. Боли нет, осталась лишь чёткая цель. И если потребуется, я поползу по этому грязному теперь полу, лишь бы добраться туда, куда мне было так нужно. — Покажите мне его. — Но… — Мне это нужно. Прошу, просто покажите мне моего мальчика. Прижимая к себе холодный комочек с мягкими чёрными волосиками на макушке, я могу думать лишь об одном: я была неправа. Я была так неправа, малыш. Грязь всё-таки смогла пробраться в ту палату. Более того, она была там с самого начала. Спала, ела, шутила… Любила тебя. Но от этого менее грязной не становилась… Мой малыш пах весной, горной свежестью луга с кровавым металлическим отзвуком. Прижав к себе самое родное существо в последний раз, я аккуратно положила его обратно в люльку из-под инкубатора, без сил оседая рядом на холодный пол и медленно зарываясь пальцами в растрёпанные волосы. Я всё проебала. На этот раз — окончательно.12.5.2021 (21 час 38 минут)
— Алисия, да дался тебе этот Непал? Ну что с тобой в последнее время происходит, а? На работе годами без отпусков и выходных пропадаешь, с долгом этим носишься, вместо того чтобы решить всё по-простому, по-семейному… Потом внезапно месяцами не выходишь из своей халупы, поглощая тонны фастфуда и сажая зрение на каких-то тупых японских мультфильмах, а теперь и вовсе срываешься по первому же зову своего бывшего тренера в какую-то задницу мира. — Чак прерывисто выдохнул и нервно зачесал противно пшеничного цвета волосы назад. Сейчас от обвинений и давления должен перейти к нравоучениям и мозгоёбству, тут и к гадалке не ходи. — Повзрослей уже наконец и научись здраво смотреть на реальность вокруг себя. — Ну говорила же. — Я знаю, что рак вернулся, и готов снова финансово помочь, так что… Ага, плавали, знаем. Я ж ещё прошлый долг всего год назад выплачивать закончила. Неужели этот придурок и в самом деле мог рассчитывать, что я снова наступлю на те же грабли? Ладно, мне просто нужно обойти его и... Этот придурок крепко схватил меня за руку, резко дёргая назад и насильно разворачивая лицом к себе. — Забудь ты уже про все свои глупости с альпинизмом. Тебе себя сейчас спасать надо, а не других страховать. — Чак вдруг резко смягчился, отпуская моё запястье и нежно проведя ладонью вверх, до лямки моего рюкзака. — Я уже всё рассказал твоим родителям и связался с твоим новым боссом, так что проблем на работе у тебя не будет. Он сделал что? Нихуя себе в этот раз он расстарался. Так, блять. — Ты же ведь не была дома уже хрен знает сколько лет! Поехали домой, твои родители… Всё. Довольно. С меня хватит. — Чак. Заткнись и уйди с дороги. Сейчас же. То, что ты каким-то чудом поддерживаешь связь с моими предками, несмотря на свой ублюдочный характер, ещё не даёт тебе право свободно срать мне в уши. Долг я тебе вернула, и снова на ту же уловку не попадусь, не дождёшься. Что с работы меня, судя по твоему тону, уволил… Спасибо, давно сама хотела это сделать: платили там всё равно хреново. Я усмехнулась, смело шагая вперёд, вплотную к этому кретину. Пусть только попробует ещё раз обосрать мне последний месяц нормальной жизни. — Так что отъебись-ка ты по-хорошему, пока я запрет на приближение не запросила. Я в курсе, что ты охуеть какой юрист… по прошлому опыту помню. Но даже ты оспорить временный запрет сможешь не сразу. Меня попросили быть инструктором у студентов-спасателей. Там сильная команда и сильный стратег. Так что я еду в эту экспедицию, хочешь ты того или нет. Дом стоял без меня двенадцать лет. Простоит и ещё немного. А вот «богиня плодородия» без меня совсем зачахнет. — Ты… Ты же ведь не собираешься вот так просто… — Это не твоё дело, Чак. Мои предки могли бы позвонить мне хоть раз за все эти сраные двенадцать лет, а не присылать тебя как гребаного посла доброй воли всякий раз, как придёт время оплачивать счета. Твоё счастье, что они не знают про ту тонну говна, которой ты щедро сдобрил мою жизнь. Но к твоему неудовольствию, в этот раз я со всем справлюсь сама, так или иначе. И начну с того, что сгоняю в горы и получу неплохой гонорар за любимую работу. Уж если я справилась с грёбаным раком в одиночку в первый раз, то с каким-то плёвым маршрутом и подавно разберусь.24.6.2021 (17 часов 52 минуты)
«Охрененно разобралась, — под грохот лавины думала я, вместе с группой молча наблюдая за приближающимся белым ужасом гор, — просто на высший, мать твою, балл». — Красиво идёт, чёрт возьми, — крикнул мне на ухо напарник, торопливо раскурив сигарету. — И ведь сейчас совсем не сезон. Как специально нас ждала, родимая. — Красиво, — тут же согласилась я, отбирая драгоценный источник никотина и в последний раз затягиваясь. Бежать было бесполезно, прятаться на открытой местности — невозможно. Нам оставалось лишь отдать должное красоте природы. А дальше было больно, холодно и… И странно.