***
Постепенно Юджи начинает привыкать. Работы немного, и в перерывах он забирает швабру у старенькой уборщицы и сам намывает коридоры, заходя в пустые палаты у лифта. Постепенно он продвигается дальше, заходя в жилые помещения к девушке-байкерше со сломанным ребром и старичку-гроссмейстеру с титановыми имплантами в раздробленном колене. Последний на очереди — Годжо. Итадори громко стучит по полу, предупреждая о своем приближении, и без разрешения входит внутрь. Мужчина спокоен, как удав: насвистывает себе что-то тихонько, барабаня пальцами по одеялу. Юджи смотрит на него краем глаза, орудуя шваброй, а Сатору не обращает на него внимания. — Эти книги какие-то слишком тонкие для тех, что написаны шрифтом Брайля, — невзначай проронил он, заметив стопку литературы на тумбочке. — Потому что они написаны обычным текстом для зрячих, — пожал плечами Годжо. — И поэтому я не могу их прочитать. Они были со мной, когда меня привезли сюда — вот и остались лежать. Итадори бросил взгляд на корешки: «Призрак оперы» Леру, сборник рассказов Хемингуэя и что-то еще, что Юджи не может разобрать из-за перевернутого корешка. Книги совсем новые, даже запах типографской краски еще не выветрился. И черт дернул парня предложить: — Я могу вам почитать вслух, если хотите. — Это было бы очень мило с твоей стороны, Юджи, — проникновенно шепчет Годжо, подвигаясь чуть в сторону на постели, призывно хлопая по нагретому месту рукой. — Что вы хотите послушать? — спрашивает Итадори, усаживаясь рядом и собираясь прочитать названия книг с корешков. — На твой вкус, — чуть улыбается Сатору, и Итадори спешит отвести взгляд, надеясь, что он не услышит его сбитого дыхания. У слепых чертовски хороший слух — понимает парень, разворачиваясь с французским романом и наталкиваясь взглядом на странную улыбку, застывшую на губах пациента. Юджи отводит взгляд, прочищает горло и начинает читать, не с первого раза открыв книгу на нужной странице. На «Призрак Оперы» уходит неделя. В ближайшие дни Годжо снимут швы, но выпишется он не скоро — впереди еще полное заживление, реабилитация и социальная адаптация. Юджи долго расспрашивал Ягу, лечащего врача Сатору, о его выздоровлении. Сначала снятие швов, потом уменьшение воспаления, восстановление мышечного тонуса лица и остального тела, а затем курс обучения в школе для слепых при больнице: ходить с тростью, писать и читать без глаз, опознавать предметы через прикосновения, ориентироваться в пространстве и многое другое. Но это будет когда-нибудь там, в обозримом будущем. Сейчас же Итадори сидит в ногах Годжо, дочитывая последние строки: «А что теперь делать с этим скелетом? Нельзя же бросить его в безымянную братскую могилу… Я думаю об этом так: место скелета Призрака Оперы — в архивах Национальной академии музыки, ведь это необычный скелет.» Вслух читать труднее: пересыхает в горле, интонация не всегда совпадает с текстом, язык заплетается, перед глазами все плывет. Но они смогли прочитать. Наступила тишина. Юджи с тяжелым вздохом закрыл книгу, отложив ее на тумбочку и протерев пальцами глаза. Он забросил помогать старушке-уборщице, все свое свободное и даже нерабочее время просиживая на постели Годжо. Книга — настоящая трагедия, прекрасная в своих страданиях и атмосфере. Итадори читал с упоением, ощущая огромный наплыв эмоций — что-то привычное рядом с Сатору и необычное во все остальное время. Пару раз ему приходилось останавливать чтение на напряженном моменте и идти домой, но парень никогда не читал без пациента — Годжо, когда впервые это осознал, приоткрыл рот, на пару мгновений зависнув в таком положении, после тепло улыбаясь тонкими белыми губами. И вот, дочитав книгу, Юджи умолк, пытаясь пережить это. Атмосфера не отпускала, и палата до сих пор виделась подземельем Opéra de Paris: вместо пола — вода, вместо стойки капельницы — Кристина, вместо Сатору — Эрик. — Как тебе книга? — вдруг спросил он, прервав молчание. Итадори поднял глаза на пациента. Сатору сидел с серьезным лицом, заинтересованно наклонив голову к плечу. Юджи почему-то подумалось, что его проверяют. Не так, как делали преподаватели в колледже, не так, как при приеме на работу. Было чувство, словно он мог сказать что угодно, и при этом ответить верно, но что-то в Годжо изменилось бы к нему. В худшую или лучшую сторону. И почему-то эта проверка казалась самой сложной. — Ну, это очень трагичное произведение… — промямлил Итадори, неловко почесав затылок. Мороз пробежал по коже при мысли, что Сатору неотрывно наблюдает за ним своими пустыми глазницами. — И это все, что ты можешь сказать? — улыбнулся Сатору, подперев подбородок ладонью. Юджи прикрыл глаза, думая о том, что вызывает у него эта книга. Из-за Эрика он ощущал сострадание, и даже его поступки не могли это чувство искоренить. Несчастный и одинокий, отвергнутый всеми, он виделся Итадори тем, о ком надо заботится, а не отворачиваться. — Мне очень жаль Эрика. Он поступал плохо, но он просто был глубоко несчастен и искал любви, — наконец сказал он, взглядом возвращаясь к Сатору. Раньше Юджи было страшно смотреть на мужчину, но сейчас он привык и избавился от навязчивых картин того, что под бинтами. — Кристина стала смыслом его существования, но он смог ее отпустить, несмотря на это. Выглядело как жертва собой во имя любви. — Интересная точка зрения, — прокомментировал Годжо все с той же улыбкой. — А ты не думаешь, что он был ей одержим? Похитил, держал подле себя, отпуская только ради того, чтобы она вернулась и потешила его эго? Разве это та любовь, во имя которой жертвуют собой? — Но благодаря ему Кристина прославилась на театральной сцене, — возразил Юджи, нахмурившись. Поступки Эрика сомнительны, но Итадори, привыкший верить в людей, придавал им светлую окраску любви. Ему хотелось, чтобы это была любовь. — Он ей наврал, чтобы она оставалась с ним, — напомнил Годжо. — Кристина страдала из-за него, его манипуляций и прочего. И пусть его мысли были заняты ей, он делал все это лишь для себя. Если это любовь, то я не хочу, чтобы меня любили. Юджи молчал, отвернувшись к окну. Он уже научился читать эмоции Годжо по нижней половине его лица, и сейчас видел мужчину в том настроении, которого никогда у него не замечал. Подбородок Сатору почти что доставал до его груди, поджатые губы и скрещенные руки. Пациент был будто одновременно зол и грустен, думая о чем-то своем. — А какой же любви вы хотите? — спросил Итадори тихим шепотом, замирая в ожидании ответа. Годжо на вид остолбенел: замер натянутой струной, уставился повязкой впереди себя, задержал дыхание. А потом просто пожал плечами, отворачивая голову в сторону. Юджи чувствовал странную смесь вины и любопытства. Кажется, не стоило задавать Сатору этот вопрос — наверное, больная тема. Но и узнать, что за этим скрывается, хотелось. Итадори молчал, Годжо не спешил что-то говорить. Этот разговор так и остался незаконченным.***
— А как ты ешь? — спросил Юджи у мужчины, моя руки в раковине, что располагалась напротив кровати в больничной палате. Спустя пару дней после снятия швов он попросил не «выкать» ему, и теперь ел палочками бенто, принесенное кем-то из его друзей в часы посещения. Итадори по негласному правилу вежливости больницы в это время оставлял Годжо, даже если он предлагал посидеть с ними, и шел помогать в прачечную, кухню, операционную — хоть куда-нибудь. После, прождав полчаса с окончания приемных часов, он возвращался, чтобы продолжить читать и разговаривать. О посетителях Юджи не спрашивал, а Сатору не говорил. Зато сейчас, кажется, будет. — Ртом, наверное? — предположил пациент, и Итадори весело усмехнулся. — Я про то, что ты не видишь, где лежит еда, и тебе приходится палочками ее выискивать, а потом умудряться захватывать. Это не сложно? — уточнил он, почесывая затылок. Годжо ел медленно, и в какой-то момент Юджи даже пожалел его, хотя рис со свежими овощами и тушеным мясом выглядели вкусно и, что самое главное, согласованно с диетой. — М, нет, скорее непривычно. Но я уже почти наловчился, смотри, — с усмешкой ответил Сатору, быстро подцепляя палочками кружок огурца и отправляя себе в рот. Правда, потом он поджал губы — видимо, мышцы все еще болели после разработки с реабилитологом. — Да и я уже научился ориентироваться. Очень помогают всякие повреждения. — Повреждения? — переспросил Юджи. — Ага. Например, на тумбочке рядом со стопкой книг есть царапина примерно в указательный палец длиной. А в двух шагах до туалета проседает плитка, — пожал плечами мужчина, палочками ровно указывая сначала на ту самую царапину, о существовании которой Итадори как-то и не подозревал, и в сторону плитки. Юджи встал с кровати, подошел и наступил. — И правда проседает, — удивленно отозвался он, шагами измеряя расстояние. Получилось чуть больше двух шагов, но это никого не интересующие мелочи. — Так ты и правда видишь руками? — Да, глазами что-то не выходит, — усмехнулся в ответ Годжо. Итадори позволил себе короткий смешок. — Кстати, я еще не рассматривал тебя. Юджи смешался. Сатору же намекал, что хочет прикоснуться к нему. Для чего? Итадори не сильно сторонился прикосновений, но все равно как-то не хотелось. Вернее, самому трогать хорошо, но когда его — это непривычно. Да и тем более Годжо будет «смотреть»: запоминать неровности, температуру, складки и шероховатости. — Прости-прости! — примирительно поднял обе руки Сатору, услышав его неловкость. И хоть он улыбался, Юджи заметил, что пациент несколько сник. — Я просто хотел научиться отличать тебя от других не только по шагам и голосу. — А как я хожу? — поинтересовался Итадори, желая отсрочить принятие решения. — Легко и энергично, но шумно очень, — поморщился Годжо. — Я так топаю, чтобы ты знал, что я иду к тебе, — улыбнулся на это парень. — Нет, по палате ты тоже как жеребенок цокаешь, — фыркнул в ответ Сатору, но Юджи не обиделся. Вместо этого он отложил пустую коробку из-под бенто на тумбочку к книгам и, схватив пальцы мужчины, положил их на свою ладонь. Рот Годжо приоткрылся в удивлении, но он тут же его захлопнул, подсаживаясь ближе. От легких прикосновений по коже Итадори побежали мурашки: Сатору вел пальцами аккуратно, невесомо, оглаживая каждую выпирающую косточку или мышцу, шепча себе что-то под нос. Так он постепенно дошел до плеча, перешел на шею, а потом и на лицо. Юджи напрягся, когда пациент мазнул пальцами по шрамам на скулах. — Ты поэтому не хотел, чтобы я смотрел? Стесняешься шрамов? — полюбопытствовал он. — Зря. Благодаря им я вижу тебя. — Что ты этим хочешь сказать? — Ну, я не смогу понять, какого цвета твои волосы. Не замечу загара или бледности. Круги под глазами — тоже не ко мне. Да и рост с телосложением сложно оценить. Не знаю, есть ли родинки или веснушки. Может, румянец? Мне все равно — я не смогу это увидеть, — нараспев ответил Годжо, пожав плечами в конце. А потом тепло улыбнулся. — Зато я вижу неровности. Шрамы, мурашки, гусиную кожу на плечах. Мощные мускулы и остро выпирающие кости. Может, для других это уродство, не спорю. Может, ты и сам так думаешь. А для меня это и есть ты: топот активных ног, улыбающийся заботливый голос и шрам от ожога на предплечье ближе к запястью. — А для меня ты три оттенка белого, — улыбнулся Итадори, поглаживая полоску на коже, оставшуюся от утюга. — Три оттенка белого? — переспросил Годжо. — Снежные волосы, замызганные бинты и бледная кожа? — Ага, три оттенка белого, — кивнул Юджи, не особо веря, что мужчина уловил его движение. А потом процитировал, поддаваясь какому-то одухотворенному чувству: — «Может, для других это уродство, не спорю. Может, ты и сам так думаешь. А для меня это и есть ты».***
Вскоре Сатору разрешили гулять около больницы. Итадори перед этим самолично довез мужчину на кресле-коляске до их склада тростей и помог выбрать подходящую. Вместо бинтов теперь на переносице сидели солнцезащитные очки в круглой оправе. Без поддержки повязки волосы Годжо упали на лицо, распадаясь веточками чистого инея, припорошенного снегом. Начинали они постепенно. В первый день походили у палаты, пока пациент считал шаги и запоминал все неровности. Потом все дальше и дальше, пока Сатору не смог без поддержки Юджи зайти в лифт и спуститься на первый этаж. Естественно парень был рядом с ним все это время, но держался в отдалении, напряженно следя за мужчиной. Но у него получилось, и они перешли к следующему этапу — прогулке на улице. Было сложнее: посторонние звуки, наклонные поверхности, близость ноябрьских холодов — все препятствовало Годжо. Но Итадори помогал, чем мог, и вскоре у Сатору получилось сдать второй мини-экзамен: выйти из больницы и дойти до раскидистого дуба по аллее, растущего неподалеку от аптеки. Годжо теперь держался намного увереннее — шел быстрее, почти наравне с Юджи, легче опирался на него, не поджимал губы в напряжении. И вот они в очередной раз прогуливались после обеда по аллее. Сатору стучал тростью перед собой, подставив лицо ветерку. Шагающий с ним под руку Итадори с удовольствием отметил улучшение цвета кожи около глаз. Да и вообще Годжо больше не выглядел бледным, сохраняя при этом свою аристократичность. Юджи с приятной теплотой наблюдал за дурачествами Сатору: кончиком трости придавить летящий навстречу лист, шуршащий по камням, стукнуть парня под колени палкой, начать отбивать ей какой-то незамысловатый ритм. Мужчина будто расцветал. Вдруг откуда-то со стороны раздался громкий крик: — Хорошей вам прогулки! Когда Итадори посмотрел в ту сторону, его сердце оборвалось. Милая девочка в забавном розовом парике выглядывала из окна первого этажа и радостно махала им рукой. Юджи едва нашел в себе силы ответить тем же. Годжо же приветственно поднял трость, на секунду замерев, и продолжил идти с улыбкой. — Там педиатрия? Надеюсь, эта малышка сможет быстро поправиться: голосок-то у нее звонкий, наверняка скоро выписка, — с по-отечески нежной заботой сказал Сатору, безмятежно наслаждаясь осенним ветерком. — Это не педиатрия… — надломленно пробормотал Итадори, силясь не оборачиваться. — Это онкологический центр. Парень наблюдал, как улыбка Годжо мгновенно застывает, а потом постепенно сползает, будто течет акварельная краска по холсту. Он продолжал смотреть вперед, но больше не проявлял той беззаботности: не опирался на Юджи, не ловил листья, не отстукивал мелодию. — Детей ведь не кладут в больницы без срочной необходимости, да? — безэмоционально спросил он, и Итадори не нашел в себе воли сказать это вслух. Сатору ответ не требовался. Какое-то время они шли в неуютном молчании, погруженные в свои нерадостные мысли. Затем Годжо вздохнул и тихо проронил: — Жаль, что смерть иногда забирает молодых… — А как же старики и взрослые? — вскинулся Юджи, тревожно глядя в его лицо. Разговор принимал неприятные обороты. — Они закостенелые, уже застывшие в той форме, которую имеют, — ответил Сатору, пожав плечами. — Если они до этого возраста ничего важного не сделали, то уже и не сделают. Дети, подростки и молодые люди — совсем другой разговор. Вы гибкие, любознательные, амбициозные, смотрящие на мир через розовые очки. Вы можете стремиться к разным высотам. Но, что важнее — вы можете их достичь. Поэтому я сожалею о смертях тех, кто мог совершить что-то стоящее. — Что по-твоему стоящее? — напряженно спросил Итадори. — Явно не то, что можно купить за деньги, — фыркнул Годжо, презрительно сморщив нос. — Идеи, например. Мечты. Ну, знаешь, такие, прям мечты-мечты. Типа погулять по Марсу или остановить время, оставив все магазины открытыми и безлюдными. Помощь тоже того стоит. — А разве взрослые не могут помогать? — выгнул бровь парень. — Могут, конечно. Но я говорю про бескорыстную помощь. Покажи мне хоть одного взрослого или даже старика, который поможет тебе по доброте душевной? — с кривоватой ухмылкой спросил Сатору. Юджи предпочел не придираться к этому «покажи», а просто ткнул пальцем мужчине в грудь. — Я? — Ты мне помогаешь, и ничего не имеешь взамен, — просто ответил Итадори, без страха всматриваясь в стекла очков, будто мог увидеть за ними чужие глаза. — Ты рассказываешь мне много всего нового, убеждаешь, что шрамы — это не так уж и плохо, помогаешь понять, что я имею гораздо больше, чем мне кажется — ты делаешь из меня человека, Годжо. — Но ты делаешь для меня гораздо больше, — возразил Сатору. — Потому что мне платят, — улыбнулся Юджи, насмешливо щелкая мужчину по носу. — Что, и за собачий выгул? — ухмыльнулся Годжо. — Да, за него тоже, — кивнул Итадори. — Как-нибудь распечатаю тебе на принтере Брайля свою зарплатную выписку — будешь учиться читать. — Вот ведь жук, — тихо рассмеялся пациент. А потом улыбнулся так, что Юджи стало одновременно и тепло, и холодно на душе. — Думаю, ты из тех, кто будет хорошим взрослым. — Жизнь каждого важна, — возразил парень, крепче цепляясь за руку Годжо на своем предплечье. — Ты так уверен? — вскинул брови мужчина. — Однажды мой племянник рассказал мне такую историю. Он попал в больницу с открытым переломом. Все аккуратненько сделали, и он спросил у врача, доводилось ли ему спасать преступников. Доктор кивнул. А мой племянник задал еще один вопрос: «Были ли среди них те, кто убивал после этого снова?». Врач на это ничего не сказал. Может ли такое быть, что сейчас ты спасешь одну жизнь, а в будущем она отнимет две? — Ты говоришь, что надо помогать… — медленно прохрипел Юджи. — Но при этом утверждаешь, что не о всех надо переживать. — Я рассказал это не для противоречия себе, — прервал его Сатору. — Просто значение жизни сильно переоценивают. Как и отдельных ее частей. Ты когда-нибудь задумывался, как так вышло, что ножи оказались у меня в глазах? Сердце Итадори сорвалось в бездонную пропасть, гулко стуча в каньоне его души. Следующие слова Годжо перевернули весь его мир с ног на голову: — Я сделал это сам. У парня перед глазами все поплыло. Теперь не Сатору опирался на него, а наоборот. Юджи снова боялся посмотреть мужчине в лицо. Почему-то перед мысленным взором встала картина, где Годжо в приступе шизофрении хватает со стола кухонный нож и по очереди пронзает им свои глаза. Итадори едва не стошнило. — Зачем?.. — убито прошептал он, со слезами поднимая взгляд на мужчину. — Зачем ты сделал это?.. — Чтобы видеть.***
— А все же, какого цвета у тебя волосы? — спросил однажды Годжо, не отрываясь от попыток письма. Получалось косо, но он занимался этим всего три дня — Итадори не требовал быстрых побед. — Розовые, — с усмешкой ответил парень, пожав плечами. — Розовые? — удивленно переспросил Сатору. — Ну да, мне нравится. Затылок и виски натурального черного, а остальная репа нежно-розового цвета. Как сакура, — пояснил он, подняв палец вверх. — Ты ведь помнишь цвет сакуры? — Конечно помню! — возмущенно нахохлился мужчина, не переставая улыбаться. — Я слепой, а не тупой! — Не кипятись, я все еще пытаюсь видеть мир, как ты, — ехидно протянул Итадори, насмешливо глядя на показавшего ему язык Сатору. — Тогда я должен извиниться, — улыбнулся в ответ Годжо, а потом вдруг скис. Юджи удивленно склонил голову к плечу, но торопить не стал. — Я соврал тебе. На самом деле я начал готовиться к слепоте еще за год до этого: учил язык Брайля, ходил в темной повязке на глазах, подобрал себе трость и очки. Когда ты сказал, что мне предстоит пройти программу обучения и социадаптации, я сначала хотел ответить честно, что мне это не надо. Но потом подумал, что тогда нам придется расстаться. И я решил прикинуться дурачком, чтобы быть с тобой подольше. — Да ты мегамозг, — присвистнул Юджи, не особо-то удивляясь. Все же Сатору двигался слишком легко для только-только ослепшего человека. — Не люблю ум, он препятствует креативности, — поморщился мужчина. — Еще Эйнштейн говорил: «Воображение важнее, чем знания. Знания ограничены, тогда как воображение охватывает целый мир, стимулируя прогресс, порождая эволюцию». — Ну да, тебе понадобилась огромная фантазия, чтобы придумать весь этот план, — улыбнулся Итадори. — Ты так и не понял, да? — разочарованно спросил Годжо. — Не понял чего? — Что значит видеть, — каким-то изменившимся голосом сказал Сатору. — Будь я зрячим, я бы увидел твои розовые волосы, но не заметил бы шрамов. Не понял бы, что тебя тобой делают именно они. И я бы не осознал, что мир такой многогранный. Глаза видят то, что снаружи, но без них я могу заметить то, что таится внутри. Это был последний день пребывания Сатору в больнице. Юджи вышел его проводить до такси. Обнял на прощание и услышал тихие-тихие слова: — Если бы я не лишился глаз, я бы никогда не понял, что хочу громко топающую любовь.***
Итадори скидывал постельное белье прямо на пол, выполняя стандартную процедуру уборки после пациентов. На наволочке он заметил белые волосы, а от одеяла до сих пор пахло чем-то свежим, словно снег на горной вершине. — Что же ты не остался поговорить?.. — прошептал Юджи, устало садясь на спружинивший матрас. Вдруг что-то прошелестело по воздуху и заскользило по кафелю прямо к его ногам. Парень наклонился и подобрал сложенный вчетверо листок, на одной из сторон которого было написано его имя — почерк кривой, будто человек только учился писать. Внутри же было всего пара аккуратных строк:«Знал, что ты вызовешься убирать палату вместо меня) После смены приходи в книжный в паре кварталов от больницы А, и да, вот мой номер. Можешь даже писать смс-ки, я скачал специальную прогу для слепых — иначе как бы я тогда слушал музыку в день нашего знакомства?)»
— Вот ведь Годжо, — с улыбкой покачал головой Итадори, бросая взгляд на настенные часы. Ждать осталось совсем чуть-чуть. Юджи еще никогда так поспешно не уходил с работы. Обычно ему нравилось быть в больнице — навевало воспоминания о его ворчливом старике. Но сейчас хотелось умчаться в книжный магазин как можно скорее. И вот Итадори замедляет шаг, приближаясь к одноэтажному зданию. Крошечное, но довольно уютное — Юджи часто там покупал самую разную литературу, половина которой до сих пор служит домом пауку, которого парень после долгих лет совместной жизни прозвал Сукуной. Хотя это, скорее всего, были разные пауки, сменяющие друг друга, но Итадори предпочитал об этом не думать. Он глубоко вдохнул, словно перед погружением в воду, и вошел в знакомый книжный магазин. Первое, что бросилось в глаза — стенд посреди зала с какой-то новинкой. Юджи волей-неволей присмотрелся: книгу по краям обрамляла льдисто-синяя рамка с белоснежными узорами внутри. «Подстать моему слепцу», — с теплотой подумалось парню. Он подошел поближе и удивленно ахнул, тут же прикрыв рот ладонью. Сверху значилось имя автора — Сатору Годжо. Итадори неверяще взял один экземпляр в руки, желая рассмотреть книгу со всех сторон, но глаза цеплялись только за знакомое имя. Тогда парень открыл первую страницу. Черным по белому значилось:«Посвящаю эту книгу моей любви со шрамом от утюга на правом предплечье ближе к запястью. Благодаря тебе я стал видеть.»
— Интересное произведение? — раздался вдруг рядом знакомый насмешливый голос. Уже привычно вокруг правого локтя Юджи обвилась чужая тонкая рука, а новая трость знакомо стукнула его по голени. Итадори задрал голову вверх, тепло улыбаясь своему отражению в солнцезащитных очках. — Могу почитать тебе вслух.