play with fire

      В лёгкие забивается запах гари. Синие языки пламени окатывают каменный пол, обжигают до самой души своей неестественной красотой, собираются в узоры – послушный огонь тает в руках танцора, и где-то внутри Джисона тает весь его разум. До самых оголённых чувств, превращающихся в пепел под одним только лишь взглядом. Взглядом синих глаз, почти сумасшедшим и сводящим с ума взглядом, что внутри всё сжимается. Хан клянётся, этот взгляд точно направлен на него.       Хан клянётся, это единственное, чего он ждал.       Наверное, ждал все свои 20 лет, в честь которых ему полагалось пиршество. И праздничный танец придворной “пламенной жемчужины”.       Жемчуг рассыпается по полу – по залу прокатываются редкие вздохи, когда украшения танцора рвутся вместе с белой сатиновой рубашкой. У Джисона перехватывает дыхание, кислород, весь, что был в лёгких, сгорает вместе с хитрой улыбкой на пухлых губах. Хану плохо, взгляд ведь невольно скользит по выступающим мышцам живота, цепляется за что-то блестящее в пупке. Вместе с тем внутри разгорается новое чувство. А шумные вздохи придворных дам подливают в этот внутренний пожар масла, вызывая желание выскочить в самый центр зала и остановить представление.       “Ты никогда не позволял себе такого”.       Танцор замирает на полу.       Вместе с ним музыка, наполнявшая весь зал, затухает, и Джисон ловит себя на мысли, что всё это время он будто бы пребывал в вакууме, слыша мелодию только через движения. Чужие глаза горят: в них горит холодное синее пламя, смешанное с самодовольством и ещё – неизвестным Хану чувством. Маг точно скрывал возможность читать мысли, если огненные маги вообще на то способны, потому что в уголках глаз собираются хитрые морщинки, стоит их взглядам пересечься. Хёнджин знал, что чувствует младший принц, иначе бы не сделал едва заметный жест головой, указывая на выход из банкетного зала в холодные и тёмные коридоры дворца.       В покоях мага в нос неизменно бьëт смешанный запах пыли и сажи.       – Сбежали со своего же праздника? – интересуется Хёнджин, замечая парня в зеркале, пока собирает длинные угольные пряди тонкой лентой, своей белизной контрастирующей с волосами, чтобы вернуться к гостям уже как полагается – при параде. Испорченные украшения из жемчуга раскиданы по тёмно-синему покрывалу, и вся картина представляется звёздным небом. Кажется даже, будто можно разобрать очертания созвездий: чёртов беспорядок у этого мага выглядит как искусство. – Вас не хватятся, ваше высочество?       – Ты сам меня позвал.       Хван поворачивается с наигранно удивлённым выражением лица.       – Правда? Я сам? – его губы изгибаются в мягкой улыбке, и он поправляет уже новую белую рубашку. Джисону пришлось выждать подходящий момент для того, чтобы исчезнуть из зала незаметно, а за это время маг успел переодеться в парадную одежду: тёмные брюки, вышитые серебряными нитями, и широкая рубашка. На кровати лежит завершающая образ полупрозрачная накидка с полюбившимся Хвану жемчугом. Хан готов поклясться, что всё это подарки королевской семьи, ведь придворного танцора, прославившегося своими необычными выступлениями с огнём, любят тут больше, чем чёрт знает какого в очереди на трон принца. То есть Джисона.       Он и сам любит Хёнджина больше, чем себя.       – Ты никогда не позволял себе такого, – озвучивает заевшую мысль принц.       – Простите, не рассчитал силы, – голос Хвана льётся звонко и игриво, пока тот накидывает просвечивающую белую ткань себе на широкие плечи, и бросает взгляд из-под ресниц. – Поможете? Тут сложная застёжка.       – Я принц, а не твоя прислуга.       – Странно, – язык скользит по пухлой нижней губе, – в какой-то момент я чувствовал ваше явное желание помочь мне с пуговицами, ваше высочество. Правда, не разобрал в какую сторону.       – Тебе стоит понимать, что такие выходки перед придворными дамами неприемлемы, – Хан хмурит густые брови, но с застёжкой на накидке помогает – та была из чистого серебра с вкраплениями драгоценных камней. Пальцы едва не обжигаются жаром тела Хвана. И пахнет от того палёным деревом и чем-то тягуче сладким, возможно, дорогим заморским парфюмом. – Если ты не уважаешь себя, то хотя бы…       Горячая ладонь обхватывает пальцы, плавя кожу своими бархатными касаниями.       – Эта выходка была для тебя, – Хëнджин переходит на шёпот, будто бы каменные стены могут подслушивать и выдать их секреты. У них их много. Лёгкие касания, быстрые взгляды. Между ними пожар. – Всё представление было только для тебя. Ты же именинник.       – Хёнджин… – Джисон сглатывает, когда тот сокращает расстояние, чтобы теперь его шёпот звучал у самого уха, вызывая по всему телу мурашки. Аромат его тела пьянит сильнее выдержанного вина.       – Тебе понравилось?       – Да.       Глаза Хвана горят всё тем же синим пламенем – Хан тонет в синем огне, тонет в своём восхищении, и для Хëнджина его сладкие чувства самый лучший десерт.       – Ты можешь остаться, – пальцы сплетаются. – Я покажу тебе кое-что особенное.       – Интересно, чем же всё закончится, – Джисон усмехается, облизывается жадно, несмотря на то, что сердце бешено стучит в груди, сгорая в волнении. Вся душа будто бы натянута в струнку, и на ней Хван так мастерски играет свою мелодию под ритм пульса. – Тем же, что и сегодня в зале? Будешь танцевать?       – Принцессе хочется знать? – Хёнджин смакует слова, видя, как у Хана от него расширяются зрачки. Если и иметь магию, то только такую магию чувств и владеть чьим-то сердцем так же сильно, как они владеют друг другом. У Джисона внутри бурлит варево из разных эмоций – от обиды за задетую гордость до странной нежности из-за “принцессы”.       “Напоминает, что трон я не получу никогда?”       – Тебе отрубят язык за такое обращение! – он почти шипит.       – Как жаль, ведь тогда вы не узнаете, что я им умею.       Хан невольно прикусывает губы, смотря на те, что напротив, и кажется, будто бы в покоях становится невероятно жарко.       – Ты мне так и ни разу не показал. Пустая бравада.       – Всему своё время, моя принцесса, – ладонь обжигает талию даже сквозь одежду, и у Джисона подкашиваются ноги. – Сегодня точно покажу.       – Хватит. Звать. Меня. Так.       – Принцесса.       – Я попрошу отрубить тебе твой сучий язык.       Хван знает, что ему ничего не будет, видит по глазам, расплывается во власти, которая ему даёт любовь принца, пусть и младшего, пусть и бессильного перед его чарами. Губы у Хана сладкие, мягкие, а рот влажный и горячий. Они сплетают языки, борются в каком-то немом споре, пытаясь расставить свои ловушки, и у Хëнджина сносит голову от мысли, какой же принц, несмотря на свою внешнюю воспитанность и смиренность, в душе непокорный. Он покорил огонь, а Джисон, кажется, покоряет его. Хан поглаживает бёдра танцора, прижимая к себе, пока не слышит стук слуги, приставленного к принцу.       – Ваше высочество, вам пора. Его величество вас ищет, – голос Чонина высокий, пронзает даже сквозь пелену страсти. Верность слуги – единственное, что Джисону в этом дворце принадлежит, и Яну велят дать ещё пару минут. Его шаги затухают в коридорах.       – Сегодня в полночь. В мои покои.       – Ты приказываешь? – интересуется Хван, играя с прядями у лица принца. Смотрят они до того жадно друг на друга, что кажется, будто оторваться не смогут.       – Никогда. – Джисон поджимает губы с некой обидой в голосе и слышит тихий смешок. Хёнджин всегда играется, даже когда они говорят о чувствах, кажется, что он шутит и сжимает в своих лапах добычу, только лишь позволяя ей жить. Хан тоже хочет играть, а не просто быть игрушкой. – Я могу попросить тебя в подарок у отца, но я хочу, чтобы ты сам пришёл ко мне.       – Король не прикажет мне провести ночь с кем-то, – голос Хвана леденеет.       Джисон выпускает Хёнджина из своих рук и направляется к двери, чувствуя на себе пронзающий взгляд. Кажется, строптивого танцора задела последняя фраза, и принца ожидает ещё одна холодная тёмная ночь.       Их игра никогда не закончится.       – Ты плохо знаешь, что он может. – Тяжёлая дверь в покои скрипит.       – Я хорошо знаю, что он может.       – Ладно. Гости ждут тебя.

***

      Джисон ждёт его.       Но последняя свеча в подсвечнике догорает, капая воском на стол, и он откладывает исписанную вдоль и поперëк серую бумагу к краю. Каждая рифма о танцах, каждый ритм о Хëнджине, каждая запятая о тоске по его непокорному сердцу, что бьëтся в руках, обжигая, и Хану сжимать до того больно, что он отпускает, надеясь, что в следующий раз жечь так больно не будет. Хëнджин не придёт, как и предыдущие сотни ночей, что обещал подарить принцу.       "Я могу приказать".       "И получить одну ночь вместо тысячи, что мог бы с ним провести".       Джисон валится на свежую и мягкую постель, ощущая, как плечи ноют от долгого сидения за столом. В его комнате пахнет бумагой, чернилами и маслами для тела, после приёма ванны пропитывающие кожу ласковыми ароматами трав. Стоит лечь спать, чтобы завтра с полными силами отбыть на охоту вместе с братьями. Глаза закрываются. А потом кровать прогибается под чьими-то коленями и руками – по обе стороны от Хана, и он чувствует горячее дыхание на лице. В нос ударяет нежный и сладостный аромат розы, и первым делом принц замечает перед собой сжатые зубы на стебле белоснежной цветка. Романтично.       – Тебе, – Хëнджин разжимает зубы над его ключицами, и Джисон ощущает её щекочущие острые шипы неприкрытой тканью шёлкового халата кожей, – принцесса. Твои покои такие большие, что ты даже не заметишь, если кто-то к тебе проберëтся и спрячется у кровати. А если бы я был убийцей?       – Мои родители бы тебя поблагодарил за то, что избавил их от лишних наследников, – Хан усмехается, пальцами зажимая бархатные лепестки, будто бы выясняя, насколько эта реальность настоящая. – Когда у тебя табун сыновей, потому что ты не можешь сдержать свою плодовитость, нет поводов оплакивать одного из.       – Услышав твои дерзкие речи, король бы тебя казнил, – Хван чувствует, как ладони скользят по его бокам, и смеётся. – Принцесса.       Эти же пальцы сжимаются крепче на пояснице, валя Хёнджина на грудь принца.       – Я же сказал, не называть меня так.       – А то что? – У Джисона снова расширяются зрачки, стоит танцору прошептать голосом чуть ниже, почти касаясь губами чужих. – Я пришёл, как и обещал, принцесса.       – А я тебя не ждал.       – Ты каждую ночь меня ждёшь, – шёпот движется по скуле к уху, и у Хана кожа покрывается мурашками, стоит ему почувствовать влажный язык, очерчивающий хрящ. – Я же говорю, можно пробраться в твои покои, и ты даже не заметишь, пока я этого не захочу. А спишь ты крепко, моя принцесса.       – Почему ты играешь со мной? – голос срывает на хрип, стоит Хвану в ход пустить зубы – те сжимаются на мочке, цепляя серьги принца. – Почему ты всегда, чёрт возьми, всегда играешь с моими чувствами?       Хёнджин отвечать не собирается, пока его длинные волосы не хватают рукой и не оттягивают, чтобы заглянуть в глубоко-синие глаза. Маг прикусывает губы, от одного лишь взгляда принца – взбешённого, но желающего – млея. Два тёмных огонька древесного цвета, красные от позднего часа, в которых, как бы Джисон не обманывался, не бесконечное смирение с его жизнью, а что-то глубокое и непокорное. Что-то, что мага огня так зацепило, словно рыбку, посаженную на крючок.       – Потому что ты не тот, за кого ты себя пытаешься выдать, Хан Джисон.       – А кто я, по-твоему?       – Ты не представляешь, какое пламя бушует в тебе. – Хватка на волосах ослабляется. – Так отпусти же его.       – Просто скажи: ты любишь меня? По-настоящему, без этих идиотских игр в догонялки.       – Принцессе хочется знать?       – Я откушу тебе чёртов язык. – Хан рычит, он сжимает руку на талии, а второй хватает щеки Хвана, притягивая к себе. – Тогда ты не услышишь ответ.       Джисон опускает руку ниже – к шее, скользит пальцами по нежной коже, вызывая у Хёнджина мурашки, а потом в раз сжимает крепче, и танцор дёргается. Вторая рука принца всё ещё лежит на пояснице, не давая уйти, и Хвану плохо от мысли, что он никогда не замечал этой силы в Хане. Плохо до почти болезненного жара внизу живота. Он впивается в губы напротив, целуя сразу глубоко и влажно, чувствует зубы на своих губах, давится чужим языком, задыхаясь в чувствах, которые сдерживал ради своей игры. Джисон опускает ладони к ягодицам, сжимает их до синяков, и Хёнджин послушно двигает бёдрами, прижимаясь ещё сильнее.       Хвана опрокидывают на кровать, нависая сверху, он сцепляет свои ноги на тонкой талии Хана, когда тот скидывает шёлковую ткань с широких плеч. Ладони принца скользят по оголённой из-за приподнявшейся рубахи части живота, очерчивая выступающие мышцы. Палец касается холодного металла в пупке.       – Я не знал.       – Ты много чего не знаешь обо мне, моя принцесса, – Хёнджин изворачивается, ступнёй скользит по груди принца, задевая сосок пальцами. – Я о тебе тоже.       Джисон перехватывает лодыжку и целует у косточки, нежно, немного сухими губами, едва касается языком.       – Тогда могу узнать?       – Я же обещал.       Рубашка Хвана летит на пол вместе с оставшимися одеяниями, открывая Хану доступ к тому, чего он всегда желал коснуться – танцор будто весь объят пламенем, его тело горит под руками и под поцелуями. Джисон кусает кожу на шее, оттягивает, зализывает и наслаждается тем, что ему наконец подарили, а Хёнджин тихо стонет, зарываясь длинными пальцами в короткие волосы, облизывает сухие губы вновь и вновь, пока в голову его не приходит дерзкая мысль. Его ладони давят на плечи принца, и, встретившись взглядами, Хван прикусывает губу, зная, что от такого Хана ведёт не по-детски. Будь на месте танцора любой другой бы любовник, наверное, его бы выгнали, но Джисон скользит губами по прессу парня ниже, а потом покрывает поцелуями возбуждённый член, отчего Хёнджин выгибается, сжимая пальцы уже на макушке.       Хан водит языком по венкам, вызывая у парня эйфорию, а когда горячие губы обхватывают головку, вбирая глубже, тот выпускает несдержанный стон. Хёнджин наблюдает с вызовом, как младший принц отсасывает ему, причмокивая и насаживаясь горлом глубже, и перебирает между пальцев короткие волосы, пытаясь сдержаться от толчков, хотя бёдра сводит от желания. Член легонько бьётся о живот, стоит Джисону отстраниться, чтобы оставить на внутренней стороне бедра несколько поцелуев, и это добивает танцора, тот прикусывает губы и тихо просит:       – Хочу тебя. – Принц усмехается, пока его дыхание щекочет чувствительную кожу. Один маленький засос, у самого основания ноги – он припадает губами, своими издёвками заставляя Хвана елозить по простыням. – Если ты не трахнешь меня сейчас, я уйду, и ты ещё долгие месяцы будешь меня добиваться.       – Так тебе можно играть в свои дурацкие игры, а мне нет? – глаза Хана темнеют, и внутри танцора пищит какой-то особенный восторг от ауры принца. – Тебе же нравятся игры. Ты не уйдёшь.       – Заставь меня не уйти.       – Не буду. Ты всё равно не уйдёшь.       Хёнджин вновь замечает это пламя в тёмных глазах, от которого сразу притихает – та сторона принца, которую тот почему-то прячет за своей скучной и отстранённой маской. Язык и губы Джисона оставляют влажные дорожки по животу, очерчивают каждый выступ и впадинку, он легко засасывает кожу, лижет, кусает, и всё это сводит с ума. Самым кончиком он проводит по холодному металлу, отчего сам Хван судорожно выдыхает, всё так же наблюдая за каждым движением принца. Хана злить не стоит – теперь тот делает всё намеренно медленно, хуже палача издеваясь над жертвой. Руки сжимаются на бёдрах, он, поднявшись по груди, снова припадает к губам, целуя развязно и долго, трётся тканью своего нижнего белья о возбуждённый член, и Хёнджин в отместку опускает руку ниже, скользя по прессу принца, а потом обхватывает его возбуждение сквозь ткань и надрачивает быстрыми ритмичными движениями. Джисон рычит, уткнувшись в шею, и кусается – очень много, оставляет свои красные метки, тяжело дышит, отчего танцор задыхается в ощущениях, сжимая чужой член крепче.       – Да трахни ты меня уже, блять.       Хан приближается к уху и шепчет полуслышно:       – Кажется, ты забыл, что разговариваешь с принцем.       – Извиняюсь, – Хван прикусывает губу, пока принц мнёт его ягодицы, с силой разводя в сторону, гладит, и выжидательно дышит в ухо, – я вырос в деревне. Не соизволите ли заняться со мной любовью, ваше высочество?       – Я уже занимаюсь. – Танцор чувствует усмешку на своей коже.       – Я бы попросил вас снять нижнее бельё, ваше высочество, и приступить к основному блюду.       Джисон заглядывает в лицо, сталкиваясь легонько влажными от пота лбами. У Хёнджина от его взгляда внутри снова всё затягивается в узел – Хёнджин вообще весь тает в руках этого парня.       – Тоже не нравится, когда тебя дразнят?       – Прости, я больше не буду. Обещаю, моя принцесса.       Хан целует парня нежно, вкладывая в поцелуй все свои чувства от восторжённых взглядов до каждой исписанной стихами страницы, от ночных желаний до светлых снов. И у Хвана от этого сердце в груди бьётся громче, трещит, как пламя в камине, он растворяется в чужих чувствах – потому что так его ещё не любили. Желали – да, трахали – да, но не любили. Чувствовать, как принц, которого Хёнджин считал серой тенью дворца, раскрывает свою душу наизнанку, шепчет поцелуями признание, – как чувствовать, что угольки, дотлевшие, казалось бы, до беспросветной тьмы, разгораются новым пламенем. Пусть Джисон считает его игры жестокими – танцоров никогда не оставляли в своём сердце после первой и обычно последней ночи. Пальцы, вымазанные специальным маслом, проникают в Хвана без проблем, тот сразу же насаживается, двигая бёдрами навстречу, тихо скулит.       – Ты же не думал, что я приду к тебе неприготовленным, моя принцесса? – Хан ловит нежный и умоляющий взгляд. – Пожалуйста, не томи. Я хочу быть с тобой.       Джисон толкается, проникая на головку, и Хёнджин надрывно стонет и пытается двинуться навстречу – крепкие руки сжимают бёдра, удерживая его таз на весу и не давая дёргаться. У танцора всё сводит от желания, от чувства, как Хан медленными движениями входит глубже, наполняя того изнутри. Хван цепляется за простыни руками, пока принц насаживает его до основания, неторопливо, отчего хочется кричать и умолять быть быстрее, но, видя тёмный взгляд, Хёнджин передумывает, просто кусая свои губы. Мысли Джисона только лишь о том, как ему чёртовски хорошо внутри горячего и узкого парня, как хочется вдалбливаться в это тело со всей силой – но причинять боль не хочется. Только получая утвердительный кивок, он делает размашистое движение бёдрами – член едва ли не выскальзывает, но вновь входит до основания, и Хван от этого то ли стонет, то ли вскрикивает, изгибаясь в спине.       Ноги танцора Хан для удобства перекладывает себе на плечи, крепче обхватывая под коленями, а после такими же размашистыми движениями трахает. У Хёнджина сносит голову – он пытается сдержать рвущиеся наружу стоны, но с каждым движением всхлипывает всё громче, сжимая простыни до белых костяшек. Под пальцами тлеет ткань. Джисону в нос забивается знакомых запах гари, он останавливается и выскальзывает, чем вызывает у танцора разочарованный вздох.       – Я… – а когда Хван понимает, что случилось, то улыбается виновато, – прости. Минусы ночей с магами, мы немного пожароопасные.       Хан опускает его ноги на талию, и танцор послушно сцепляет их за его спиной, а потом удивлённо выдыхает, когда его, подхватив, прижимают к своей груди. Хёнджин, крепче обвивая его шею, касается носом о нос принца и улыбается.       – Ты собираешься трахать меня на весу?       – Так ты не спалишь ничего? – Джисон его целует, чувствуя, как чужие ладони, горячие до невозможности, гладят лопатки.       – Я могу обжечь тебя, – танцор смеётся, – и ты быстро выдохнёшься.       – Мне не страшны ожоги.       Хан и правда выдыхается быстро – придерживая за бёдра парня, он насаживает того ритмичными толчками на свой член и двигает тазом навстречу, отчего руки быстро устают, а у Хвана, который теперь цепляется за влажную и скользкую от пота спину, прижимаясь, и чувствует эти напряжённые мышцы каждой клеткой своего тела, в голове полный кавардак из мыслей, они смешиваются в один большой клубок наслаждения. Не останавливаясь, Джисон укладывает танцора вновь на спину, нависая сверху, вновь меняет ритм и угол, входя глубже, и Хёнджин цепляется теперь за плечи, не сдерживаясь в стонах. Изгибаясь в спине, он впивается ногтями в кожу, стонет и чувствует, как его накрывает оргазм, пачкая их животы спермой. Хан замедляет движения в сжимающих его в спазмах мышцах, выходит из парня и под взглядом довольного Хвана доводит себя рукой, тихо постанывая.       От неожиданности Джисон вскрикивает, когда его талию крепче обхватывают ногами и заставляют упасть на грудь танцора. Хёнджин вновь обвивает покрытую испариной шею руками, зарывая в тёмные волосы пальцы.       – Чего? – улыбается Хан, отвечая на мягкие поцелуи, и притворяется, что хитрого взгляда синих глаз не понимает.       Хван ловко седлает парня, уложив того на спину, и гладит руками грудь.       – Я думаю, я готов ещё один раз.       – Хëнджин, – Хан ведёт пальцами по бедру, вызывая новый табун мурашек, и танцор невольно изгибает спину, – будь моим. Обещай, что это не последняя наша ночь вместе.       Хёнджин от удивления смеётся в голос. Его губы накрывают чужие, прекрасно давая понять его ответ, терзают их ещё не угасшей страстью и нежностью, оставляют в уголках невесомые поцелуи.       – А ты защитишь меня, принцесса? – в глазах напротив холодное игривое пламя. Тема разговора становится серьёзнее и давит на Джисона, хотя тот понимает, что танцор просто играется. А возможно и нет, возможно на дне этих зеркал, отражающих весь мир в синеве, томится какой-то страх за своё будущее. – Ты сам сказал, что твой отец может приказать мне провести ночь с кем-то, и что тогда? Одно дело заниматься любовью, другое – эту любовь признать перед всеми. Скажешь, что я твой, королю? Не подумает ли он, что ты слишком заигрался со своей игрушкой?       – Хëнджин! – Принц отчего-то злится, сжимая пальцы на бёдрах. – Я никогда не играл с тобой, в отличие от тебя.       Хван краем глаза замечает забытую на крае кровати розу, уронившую пару лепестков на простыни, берёт её за шипованный стебель и щекочет скулу принца с улыбкой.       – Эта роза… ты знаешь, что она значит? Кроме символизма, я её подарил тебе, потому что тебе они нравятся. Я уже давно твой, принцесса, – он улыбается – бесхитростно на этот раз. – Но это не значит, что ты можешь приказывать мне.       – Никогда. – Хан берёт в руки розу, случайно укалывая палец шипом, отчего хмурит густые брови – теперь его взор прикован уже к белым лепесткам. Хёнджина эта картина умиляет, он продолжает оглаживать грудь парня руками, будто бы успокаивая своим присутствием. У Джисона во взгляде что-то меняется, танцору кажется, что его окончательно опьянила любовь, потому что ему мерещиться, что левый глаз принца обволакивает синее пламя. – Я буду оберегать тебя, пусть у меня нет власти.       Роза вспыхивает и в секунду роняет все лепестки пеплом, оставляя лишь пустое цветоложе – стебель выкидывают на пол. У Хвана от шока перехватывает дыхание.       – Ты маг? – Танцора притягивают за руки к себе, укладывая на грудь, и целуют, но тот всё равно отстраняется. – Джисон, подожди, в королевской семье не может быть магов. – Хёнджин вглядывается в неменяющееся выражение лица принца. – Ты... бастард, Джисон.       – Я знаю, – Хан кусает нижнюю губу парня, оттягивая, – говорю же, моя мать не может сдержать свою плодовитость.       Хван утыкается в щеку носом, целуя.       – Может, тебя никогда и не признают во дворце, но для меня ты всегда будешь моим королём.       – Почему не признают? – шёпот щекочет ухо вместе с тихой усмешкой. – Если я их всех сожгу, им придётся.       Хёнджину не дают отстраниться, сдерживая его резкое движение рукой, как бы тот ладонями не упирался в чужую грудь и невольно – не объял их синим пламенем. Кожа под пламенем не покрывает ожогами, и маг понимает теперь почему. Он и не собирался уходить, просто заглянуть в глаза напротив: один – потемневшая древесина, другой – ярко-синий.       – Мы. – Он облизывает губы, искривлённые в улыбке. – Мы сожжём.