Художник

      Он жил в бродячем театре. Колесил по городам и странам с соломинкой в зубах и кистью за ухом. Когда-то давно, может лет десять назад, оборвышем его нашла цыганка и оставила при себе, в бродячем театре. Он прижился. Мальчишка был смышлёным, но уж слишком мечтательным. Зелень глаз его не была омрачена горем смерти родителей - ребёнок всё забыл, а новая семья и не пыталась выведать. Годы шли и из драчливого парнишки Эрен стал рослым юношей. Худое, но крепкое тело, густые каштановые пряди волос до плеч, белая рубашка на распашку и драные ниже колен тёмные штаны, босые ноги, перепачканные всем чем только можно: травой и росой, землёй и лепестками луговых цветов. Правда чаще всего, люди взявшиеся описать Эрена, вспоминали глаза цвета солнца в море, когда он счастлив, и цвета сочной луговой травы, когда задумчив. Но зря возлагали на него большие надежды, мальчишка не стал древесных дел мастером или славным охотником. Не приложил он руки и к небольшим кражам на представлениях, хотя и на сцене не появлялся. Изредка лишь помогал чем сможет по хозяйству, а потом удирал. Работе и учёбе он предпочитал байки стариков и танцы девиц, а ночному сну полуденный. Порой добудиться его не могли аж до захода солнца. Однажды самая сварливая старуха театра лично пыталась растолковать ему ценность ночного сна, но каждый раз открывая шатёр его утром она видела привычную картину - лохматый, но счастливый босой юнец спал на земле в окружении исписанных холстов.       Картинами его восхищались все. Даже пришедшая его поднять, уже хоть за ухо, Сара тихо улыбалась, разглядывая пёстрые цветы и туманные заводи, пляшущих людей и поющих птиц вокруг него. — Эрен! Куда тебя опять черти несут, негодник? - только и успела охнуть Сара, когда босые ноги прокрались в сторону лошадей мимо её шатра. — В город! - звонко отозвалось из седла. — Я ненадолго. Клянусь!       Ответ юный художник так и не услышал. Ветер ласково умыл его лицо и подхватил волосы, лишая возможности слышать что-то ещё кроме собственного смеха и глухого стука копыт по пыльной дороге.       Город был залит солнцем и летней зеленью. Стены домов буквально утопали в широких листьях вьющихся растений, а девушки прямо из окна рвали цветы себе в причёску. Юноша привычными движениями огладил крепкую шею коня и пустил по шумным улицам быстрым шагом. Всё вокруг казалось идеальной картинкой и порой Эрену думалось, что если он сейчас же не зарисует всё, то эта красота исчезнет. Ну или он попросту сойдёт с ума.       Но в этот день всё было не так. Он взял с собой лишь несколько клочков бумаги и кусок угля. Хотелось найти что-то одно, что-то особенное. В конце концов он обещал старушке Саре вернуться пораньше, а это было бы никак не возможно при условии, что он планировал бы запечатлеть всё. Из размышлений его вырвал, чуть ли не в прямом смысле, недовольный голос откуда-то снизу. Эрен и так был выше почти всех своих на голову, но сейчас пред ним стоял человек, которого тот обогнал минимум на две головы. — На что уставился, паршивец? - второй раз вернули его к реальности глаза цвета стали. — А? Прости.. те - чуть погодя добавил Эрен. Минуту назад он был уверен, что человек перед ним его ровесник, но присмотревшись понял, что просчитался минимум на десяток лет.       Мужчина ещё раз одним взглядом отрезал ему язык и затерялся в толпе раньше, чем парнишка на застывшем коне опомнился. Назад он мчался галопом. Нашёл. — Ого. Ты действительно быстро.. — Эрен не слышал женщину с корзинкой наперевес.       Он уже и не помнил как влетел в шатёр и высыпал из дорожной плетёной сумки бумагу и уголь. Не помнил как обеспокоено рыл землю и фыркал у входа его жеребец и как животное увёл под уздцы внук Сары, Жан. Пальцы сами двигались быстрее мысли. Резкие черты лица, скучающий взгляд, чёрные тонкие пряди волос на лбу и нахмуренные брови, упрямая линия губ. Портрета оказалось мало и Эрен принялся за новый холст, уже побольше. Ничего не забыть.       Белая рубашка с высоким воротником и свободными рукавами, тёмная жилетка и штаны, высокие сапоги. За его спиной художник захотел изобразить город, но получившийся образ будто снова одним взглядом остановил его. Нет. Никакие цветы и дома не покажутся красивыми рядом с ним. С мыслью об этом Эрен приступил к новому наброску.       Эрен не помнил как закалывал его больного коня Райнер. Не помнил как молчаливый Бертольд тихо сообщил о том, что любимая кобыла потеряла жеребёнка. Он не помнил как потом задушевно плакала жалостливая Хистория. А сейчас вспомнил. Их всех. Ему ужасно захотелось снова улыбнуться и изобразить на огромном куске бумаги того самого нерождённого жеребёнка с матерью, которые несутся по морю цветов, но не получалось. Он канул в бездну. Пальцы попрежнему упрямо вырисовывали знакомые черты холодного лица. Он стал наваждением, проклятиям.       Однажды красавица Микаса краснея и теребя угольные волосы попросила Эрена нарисовать ей цветы, что бы она могла повесить картину в своём углу в балагане. Художник согласился и весь оставшийся день провёл в маковом поле, расписывая холст бумаги. Получив обещанную работу девушка охнула и стыдливо отвела глаза, оставив рисунок автору. С него на Эрена смотрели глаза цвета грозового неба. Изображённый в маковом поле мужчина был абсолютно наг. Алые цветы обжигали его сильную шею и рельефный торс, руки, заломленные за голову, обвивали изумрудные стебли и миртовые листья. Чёрные, словно степная ночь, волосы кисть растрепала так, что изображённый человек выглядел утомлённым и растерзанным любовными ласками. Фарфоровая кожа местами алела не хуже цветов, так цвели следы чужих губ винно-красного цвета. Эрен тогда не понял причину недовольства девушки, ведь сам он находил вышедшую картину шедевром и добавил её в коллекцию число которой уже перевалило за сотню. — Леви.... Ле... виии..       Это имя само пришло на ум, когда Эрен любовно прорисовывал обожаемую шею на свежем холсте. Зажжённая свеча догорала, отбрасывая свой медовый свет на руки и творение мастера устроившегося на камне у цветущего озера. Где-то в камышах перекрикивались лягушки. — Покажи мне, Эрен.       Юноша дёрнулся и окинул взглядом округу. В таинственной мгле леса не было никого кроме него. Но голос звал. — Подойди ко мне.       И Эрен пошёл. Незаконченный профиль остался лежать на камне, пламя свечи встрепенулось и потухло, оставив после себя лишь тонкий шлейф дыма.       Прохладная вода окутала ноги и потянула за одежду вниз, вглубь. — Где ты? — растерянное в тишине.       В ответ лишь плеск воды и тихий неразборчивый шёпот. Эрен шёл, пока подбородок не коснулся кромки воды. — Леви.. я хочу тебя видеть.       В ответ лишь обворожительная ухмылка и родное дыхание. По губам растеклась чужая сладость, бледные пальцы тающего в тумане образа заблудились в лохматых каштановых прядях художника. Он целовал долго, самозабвенно. — Не уходи.. пожалуйста.       Сейчас в полуприкрытых глазах напротив шумел, искрился водопад, падали звёзды, рассекая небесно голубое небо. Его руки жарче котла в аду, а губы слаще райских яблок. От тумана над гладью воды на ресницах осели бриллиантовые капли. Художник, влюблённый в свою фантазию, никак не мог признать жестокую правду.       Очнулся Эрен на песчаном берегу, измученный ночной негой и утомлённый любовью. Обожаемый образ снова исчез. Растаял.. а он ведь так ему нужен. Больше чем воздух и солнце, дороже всех во вселенной, которая мигом сжималась в чёрные зрачки его глаз, когда Леви смотрел на него.       По утреннему небу кто-то разлил акварель пастельно-розового цвета. Искорки звёзд постепенно таяли в вышине. Из леса Эрен вышел в обсохшей за ночь одежде. Когда-то изумрудно-зелёная рубашка износилась, а на потёртые тёмные штаны налипла тина. В руках художник вертел снежно-белую кувшинку, а израненные и влажные от росы ноги ласкала молодая трава, нежнее матери, чувственнее девушки. — Остался шаг. Он трудный самый, но должен я его пройти.       .. и жизнь мелькает словно кадры. Он вспомнил как ночные грабители вогнали в грудь отца нож, вспомнил как погибла под обломками их сгоревшего дома мама. Яркими картинками замелькало перед глазами детство в таборе, а потом первые эскизы, картины, картины, картины..       Бежать вперёд, к краю обрыва было легко и радостно. На груди, в районе сердца, художник ножом, не глядя вырезал порочный силуэт, а затем птицей бросился вниз. — Остановись! — эхом пронеслось по залитому утром полю.