трещины

Чифую обожает стирать сантиметры. В этом вонючем, насквозь прогнившем месте пахнет паленой водкой и сексом метров за пятьдесят от. Расстояние между ними — ни к черту, честно говоря, — стремительно сокращается, когда бешеный градус разъебывает крупицы благоразумия в пустых головах. Баджи улыбается — ах, кажется, Чифую не хватает дыхания, — словно гребаный Чешир, когда медленно очерчивает языком мочки его ушей, смахивая капли пота с вечно нахмуренных бровей. На узком просиженном диване для двоих удушающе тесно; светодиоды струятся по стенам, словно ошалелые, с наслаждением вылизывая беснующиеся на танцполе потные, жмущиеся друг к другу тела, и кривовато насмехаясь над ним из-за стеклянной стенки высокого винного бокала. Черт бы побрал этот неудержимый жар между ними. Касание губ выходит скомканным, но таким же до чёртиков желанным. Целоваться Кейске никто не учил, но Мацуно все равно течёт с насмешливой глубины темных глаз напротив во время неудержимого поцелуя, как сраная малолетка. Ловит искры в глазах, когда тот первый раз толкается в его рот горячим языком, с силой сжимая пальцами бёдра чуть ниже ягодиц, обтянутых плотной тканью джинс, — так близко, горячо, просто потрясно. Спрашивать себя о том, какого хуя именно на этом вонючем диване и именно с этим вроде как лучшим другом, становится глупо, когда его без спроса подхватывают под задницу и с размаху впечатывают в стену. Блондин ловит легкий экстаз, проходясь лопатками по холодному бетону, сквозь ткань одежды ощущая головокружительный контраст жара чужого тела и холода бездушной стены позади. Ему нравится. Баджи жмёт его к себе гораздо крепче, чем он когда-либо представлял себе в самых откровенных фантазиях. Горячее дыхание проходится вниз по шее, опаляя каждый миллиметр мокрой кожи, шаловливый язык касается кадыка, смакует его во рту, засасывая практически полностью, и Чифую уносит куда-то на седьмое — наверняка, останется синяк, но ему, в общем-то, абсолютно плевать. Руки скользят по едва ли ощутимым сквозь одежду костяшкам лопаток, оглаживая тёплые участки спины и возвращаясь по линии рук к жилистым предплечьям. Ему бы сильнее обхватить ногами за талию, зарывшись пальцами в чёрные волосы, оттянуть назад до боли и звёзд в бездонных глазах, как при лучшем из минетов в школьном туалете, и целовать, целовать, вгрызаться в эти до ужаса манящие губы. Протиснуться в ближайшую комнату для двоих оказывается в разы сложнее, когда ощущаешь собственническое давление сильных рук под поясницей, когда парень напротив выглядит так до безобразия сексуально, а мозги машут белым платочком и с разбегу летят в пизду. Губы к губам в очередной бессмысленный раз — притяжение чувствуется ещё сильнее, когда взгляд расфокусирован, а Кейске все ещё чертовски привлекательно поджимает зубами нижнюю губу, смакуя на языке его, Чифую, собственный вкус. Все предрассудки испаряются из его головы к черту, оставляя после себя лишь легкий флёр беспочвенных сомнений и сумасводящее до сокрушения в хрупких костях желание. — Ты так охуенно пахнешь, Чифу, — томным сбивчивым шёпотом на ухо. Блондин сходит с ума, сжимает пальцы крепче вокруг чужих твёрдых мышц, оставляя кровавые царапины на оголенных запястьях, захлебывается в полустоне и, кажется, тает в обжигающих руках, как мороженое на майском солнце. «Целуй меня больше» — кричит сумасшедший взгляд, агрессивно впериваясь в самые прекрасные глаза на свете. И кто вообще такой Баджи Кейске, чтобы игнорировать просьбы своего сладкого мальчика этой ночью. Следующий поцелуй приходится на ключицы. Баджи любит их особенно нежно — очерчивает языком медленно, растягивая удовольствие и заставляя Чифую протяжно вздыхать, откидывая голову назад. Свастоновская куртка летит к черту, когда Кейске в нетерпении спускается ниже к груди, слегка дуя на каждый из сосков, играясь, проказничая, как последний хулиган, втягивая в рот и посасывая с до ужаса пошлым хлюпаньем, один звук которого заставляет коленки Мацуно предательски дрожать в предвкушении. Длинные, до невозможного сексуальные пальцы находят себе место в его давно расстегнутых брюках. Член напряжен — сочащаяся смазка пачкает боксеры, растекаясь по потным широким ладоням. Когда Баджи проводит от основания вверх в первый раз за этот головокружительный вечер, Чифую резко выдыхает, ощущая выбившиеся в уголках предательские соленые капли и до крови прикусывая губу. Удовольствие гладкой змеей расползается где-то внутри, вылизывая позвоночник и собираясь в районе паха трепетным жаром. Кейске не видит границ, надрачивая ему так рьяно и страстно, выбивая надрывные стоны из забитой груди и заставляя вздрагивать от каждого случайного прикосновения — электрическим током по телу. — Поцелуй меня, — выдохом прямо в губы, и Баджи наивно повинуется. Чифую невинно тычется ему в лицо с зажмуренными глазами, словно потерянный щенок, и дышит через раз. Соленая капля пота сползает с его покрасневшего лба, и, прежде чем прильнуть к до ужаса мягким, словно зефир, губам, Кейске случайно смакует ее на языке. «Вкусно» — проносится в голове, когда Чифую, выгибаясь навстречу неудержимым ласкам, с застывшим в воздухе его, Баджи, именем кончает прямо в его горячую ладонь. — Хочу тебя. В себе. Сейчас. Не нужно дважды. Чифую тянется к нему, прижимаясь ещё крепче и плотнее, выходя за рамки положенного. Их «друзья» так глупо и молниеносно трещат по швам, растекаясь по бёдрам Чифую вязкой спермой и застывая в его глазах пеленой нарастающего возбуждения на грани с едва ли слышным, почти собачьим скулежем. Взгляд молит, заставляет идти на необдуманное, градус шпарит, оголяя нервные клетки, и они оба, глупые влюблённые школьники, без каких-либо слов и признаний в секунду все понимают. Поцелуи спускаются ниже, очерчивая на покрытой мурашками коже вязкие влажные дорожки, и Мацуно находит в себе силы очнуться только тогда, когда Баджи уже старательно вылизывает его впалый бледный живот. Штаны сползают с худощавых ног так же мерно и постепенно, как слетают с деревьев лепестки сакуры в конце их любимого тёплого апреля, и Чифую не даёт себе отчета в своих действиях, когда сам заползает ладонью под кромку трусов, сжимая возбужденный ствол прямо у основания. Баджи шумно выдыхает, вводя первый палец и ловя с бархатных губ очередной глубокий и до ужаса мягкий стон — Мацуно все ещё не научился не терять себя в пучине, когда оргазм подступает так близко, сковывая тело и мешая мыслить здраво. Хочется больше. Быстрее, отказываясь взять себя в руки, отдаться наслаждению и сладострастной близости с этим воплощением самого невероятного существа на земле. Внутри оказывается уже два пальца; Чифую вздрагивает, когда шею прорезает резкая и одновременно дурманящая, хитрая сука боль, отдавая ощутимым отзвуком куда-то в плечо. Баджи нетерпелив, сдерживать себя не умеет совершенно, поэтому Мацуно совсем не удивляется, когда тот оставляет на светлой матовой коже вереницу из синевато красных отметин, прекрасно осознавая, что ещё тысячу раз пожалеет об этом на утро. (Или нет? Он уже ни в чем не может быть уверен на все наивные сто.) — Ты готов? — Боже, да вставь ты уже. Вся одежда летит к черту. Спектр накалившихся эмоций бьет по голове неугомонным набатом. Кейске входит резко, без расстановки, совсем не жалея, — прямо как любит Чифую — и начинает двигаться грубо, не давая времени даже на ничтожную передышку. Сильные руки, до этого прижимавшие Мацуно к стене, отползают вверх, ближе к шее, сдавливая ее у основания и затрудняя дыхание. Ещё, ещё, ещё, только не останавливайся. Руки не слушаются хозяина, предательски блуждая по чужому горячему и такому желанному торсу, очерчивая пресс и забираясь прямо в бурлящую чувствами душу. Член внутри двигается резко и без промедления, хлюпая смазкой в его узкой, плохо растянутой заднице, и Чифую, сквозь боль и неприятные ощущения внизу, прижимается ближе, кожа к коже, ловя ускользающий момент единения и наконец-то находя своим пальцам место на чужой спине, порванной ногтями в клочья. Горячо, — проносится в мыслях, когда Баджи с усилием вдалбливается в ослабевшее тело, выбивая из него все новые порции всхлипов и визгливых — прямо как у девчонки — стонов. Смазка уже давно перепачкала ноги, а рассудок уехал далеко и надолго, поэтому, как бы ни хотелось, но терять этим двоим, кроме их ничтожной дружбы, которую они так лживо завешивали ярлыками столько долгих лет, больше совершенно нечего. Баджи кошмарно горяч, когда имеет его так страстно и со вкусом, с силой вбиваясь внутрь, и Чифую, как бы сильно ему этого ни хотелось, не может отвести глаза за спину, лишь бы не попасться в пламенную ловушку чужого взгляда. В этом тёмном прокуренном помещении душно и дышать совсем нечем. Но этим двоим, если честно, откровенно плевать. Они дышат друг другом, сходя с ума от каждого прикосновения.