змеиный выбор

«Оторвались?..» Катя сцепила зубы, стараясь унять дрожь. Смысла было мало: её колотило не только от дикого холода, обгладывающего со всех сторон, накатывающего беспристанно из глубин таёжного леса — её так же заразил невыносимый вязкий страх, который испытывал каждый из тех, кто застрял здесь с ней. Катины глаза незаметно обратились к скученной группке школьников за её спиной. Они примостились в низинке за кустами, куда не так задувал ветер и где нельзя было без труда разглядеть спрятавшихся беглецов. Жались друг к другу, пытались согреться. А Катя сидела в отдалении от них на стрёме, у краешка чёрной изгороди. Не потому, что была самой смелой — нет, просто никто, кроме неё, не был в состоянии выполнять такую работу. Петров с младшей сестрой пропали во время погони — вероятнее всего, кинулись в другую сторону и прячутся теперь за каким-нибудь толстым чёрным деревом. Судя по звукам, а точнее, по отсутствию звериного воя, все омерзительные, гниющие животные в облезлых масках направились вслед именно за ними. В худшем случае, Петровы уже в их лапах. Эта новость спровоцировала у Полины истерику. Она сидела и, обхватив себя за колени, жалобно скулила, захлёбываясь слезами, зовя то дедушку, то Антошку. Подол её пальто был извожен в грязи и, кажется, звериной крови, колготки на коленках порвались, застряв ниточками в запёкшихся свежей коркой ссадинах. Особенно пострадали её музыкальные руки: краснели длинными царапинами в местах, которыми Полина ударилась о землю, едва унося ноги от грузного Медведя. Подальше сидел Бяша, у которого так же по лицу густым потоком текли слёзы вперемешку с потом и соплями. Он едва знал себя от страха, и во время побега единственным, что помешало ему встать как вкопанному и принять свою судьбу, была необходимость спасти жизнь лучшему другу. Бяша вцепился скользкими от влаги пальцами в рукав Пятифана и молчаливо трясся, дёргая головой на каждый крошечный шум, которых в ночной тайге было навалом. Он тихо бормотал себе что-то под нос, натягивал капюшон ниже на лицо и время от времени тянулся к ноге Пятифана, который с яростным зубным скрипом отталкивал его неумелые руки. С Пятифаном дело было труба. Волк в несколько прыжков нагнал шустрого, но недостаточно шустрого Ромку и клацнул зубами в опасной близости от его лодыжки. Хоть клыки Ромку не достали, к сожалению, вред всё равно был нанесён: испугавшийся хулиган рванулся дальше ещё быстрее, и его нога с хрустом зацепилась в узловатых корнях какого-то устрашающего дерева. Пятифан громко вскрикнул и согнулся пополам, а дальше бежать уже не смог. Проковылял пару шагов и рухнул в снег, корчась от боли. Смирнова бежала перед ним и ни за какие гроши не готова была повернуть обратно. Плевать, если Пятифана сожрут звери. Может, они отвлекутся на него, и у остальных будет шанс сбежать. В любом случае, если он сломал ногу, то его песенка спета. Мало толку тащить за собой мертвеца, пусть и мертвеца с ножом. Слава Богу, ещё дальше за ними бежал Бяша, и, пока Волк разбирался со своей оторвавшейся от излишнего возбуждения челюстью, он вытянул Пятифана за подмышку и что есть мочи припустил вслед за убегающими девочками. Слава Богу? Катя стиснула покрасневшие, потрескавшиеся от мороза кулаки. Кожа на костяшках едва держалась, натянутая добела, вот-вот лопнет. Подобные мысли были опасны и неуместны. Её собственная жизнь висела на волоске. Нет, совсем нет времени на облегчение, что одноклассник-калека спасся от смерти. Он будет теперь им только мешать. Она сама готова была бросить его ещё совсем недавно. У неё нет такого права: чувствовать облегчение. Благодарить какого-то там Бога. Так почему сейчас ей спокойнее? Катя повернулась ещё немного, чтобы лучше его видеть. Пятифан натянул шапку на глаза и сжимал зубы с такой силой, что по челюсти ходили желваки. Его раненная нога была вытянута вперёд, припорошенная снегом, плечи вздёрнуты до ушей, сгорбленная спина вдавливалась в руку Бяши, которая поддерживала его в сидячем состоянии, — будто всем своим телом Пятифан старался отстраниться от источника боли, раздирающего лодыжку. А в ухо ему любимая девочка выла имя другого мальчика. Интересно, что больнее? Катя хихикнула от такой вредной мысли: скажи она вслух, поднялся бы такой шум-гам! Может быть, в другой раз. — Нельзя тут больше сидеть, — произнесла вместо этого Катя, подползая обратно к одноклассникам. Усмешка завяла на её губах. — Либо замёрзнем насмерть, либо зверей дождёмся. Надо идти. — К-куда, н-на… — Дальше, — она резко перебила блеющего Бяшу. — У нас лес небольшой, круглый. Рано или поздно выйдем. — Т-так у Р-ром-мки н-нога с-с-слом-мана, — захныкал в ответ Бяша. Удивительно, как он умудрялся так громко стучать зубами, когда у него даже не все зубы были на месте. Он приготовился заплакать ещё сильнее, это было видно по его сморщенному лицу. — К-куда мы п-пойдём б-без Р-ромки… У-у-у… Ай! Мельком Катя уловила, как Пятифан болюче щипнул Бяшу за запястье. — Не ной, — просипел он. К его чести, Бяша сразу подобрался. Приятно было видеть, что хоть один из них не раскисает. Только ситуацию это всё равно особо не красило. Стоило барашку заткнуться, как заголосила кошка. — Не хочу-у-у!!! Де-едушка! Анто-о-он! Ува-а-а!!! — раньше сдерживаясь, Полина начала вопить не стесняя себя. Может, её так шокировала идея бросить Пятифана в снегу. Или она представила, что в скором времени может оказаться в его шкуре. Это было не важно. В тот день, когда Катю уволокли в лес звери, она и сама испугалась до смерти, но не желала сдаваться. Кроме страха был гнев. О, как она злилась! За то, что глупые звери посмели волочить её по снегу за косу, как какой-то мешок с картошкой. За то, что пытались — задумали! — сотворить с ней ужасные вещи в этом мрачном, пахнущем мясом и кровью чёрном гараже. За то, как ей потребовалось пилить волосы ржавым куском металла, изрезав пальцы, чтобы сбежать. За то, как они смеялись ей в спину, напевая жуткую считалочку, будто глумились над невозможностью избежать страшной доли. Но у неё была надежда. Она сумела спрятаться и верила, верила, верила, что за ней вот-вот придут. Через день никто не пришёл. Это рассердило Катю пуще прежнего. Она была вынуждена бродить от укрытия к укрытию, чтобы не попасться на глаза зверям, но стоило ей подобраться к кромке леса, как все планы портил тёмный силуэт, возвышающийся грозно среди снежной белизны. Будто следил, чтобы она точно не выбралась. Прошло два дня? Три? Никто не пришёл за ней. Катя подумывала просто сдаться. Прийти к чёрному гаражу, время от времени мелькающему меж деревьев, попросить поскорее её съесть. Но такие мысли были страшными, до одури страшными, ведь глубоко внутри Катя знала: такая смерть не будет лёгкой. Поэтому ей приходилось терпеть холод, голод, пить растопленный во рту снег и трястись за каждый шорох, будто она сама стала зверем — добычей. Ни единой человеческой мысли не осталось в её голове к тому моменту. А потом явились Петровы и Пятифанова шайка. Они нашли её, побитые и нервные, но такие уверенные, сильные и улыбчивые, будто они со всем справятся, будто знают, что делают. Полина и Оля крепко обняли Катю, стали гладить по неровно обрезанным волосам, приговаривать, что всё хорошо, что они рады видеть её живой, что так за неё испугались, пока слегка поотдаль мальчишки тихими голосами обсуждали дальнейший план действий. Катя расплакалась и готова была реветь до утра, но Пятифан на неё шикнул, схватил больно за плечи — рукоять ножика в одной из его рук впилась в кожу под пуховиком, — и приказным тоном заявил: «Не ной! Домой придём — наплачешься вдоволь. А сейчас чтобы в руках себя держала, поняла, Смирнова? Ты же не слабачка!» Такое отношение к себе Катя неприемлила и не одобряла, поэтому сразу нахмурилась, выпустила колючки, нагло огрызнулась и задрала нос. Пятифан её раздражал чуть ли не сильнее всех этих идиотских зверей. Но это была знакомая, привычная злость, по которой среди всего этого ледяного страха Катя — пусть и не признается себе — скучала. Пятифан ухмыльнулся ей той самой улыбкой, хулиганистой, что делала его похожим на хорька и так нравилась девочкам с параллели. А Катя ничего не могла поделать, но снова чувствовала себя человеком, надеялась и верила, верила, верила. Теперь едва обретённые крошечные крупицы спокойствия и здравомыслия, за которые крепко держалась Катя, исчезали на глазах. Такими темпами она и сама готова была заплакать, валяясь в снегу и по-детски потрясая ногами-руками. Расклеиться. Сдаться. Но вновь к ней на помощь пришла злость, её лучшая подруга. Что есть силы, Катя влепила Полине пощёчину. Влепила ей, как себе. Орать стала, как себе. — Возьми себя в руки!!! Хочешь, чтобы все звери на твои рёвы сбежались?! — взорвалась она, не обращая внимания на кровь, брызнувшую из-под лопнувшей на ладони кожи. — Нормально всё будет с твоим Антоном!!! Мы выберемся и взрослых позовём! Где твоя смелость, когда она так нужна, дура ты набитая!!! Полина сперва не могла с места двинуться от шока, а потом перевела на Катю чёрные глаза по пять копеек, разглядывая бледное лицо, будто впервые видела. Её скула стремительно краснела от шлепка наотмашь, а по щекам текли крупные слёзы: то ли те, старые, от страха, то ли новые, от боли. Минутная слабость охватила сердце Кати: не только злоба, ещё и обида всколыхнулась внутри. Скрипачке нравились ужастики, она любила жуткие истории и места — это Катя знала, подслушав однажды их разговор с Пятифаном. Её не пугала жестокая расправа над животными и избиение людей: с таким удовольствием она наблюдала за дракой Петрова с Бабуриным и за страданиями здешних псов. Сама недавно героиню из себя корчила, обнимая Катю и призывая оставаться смелой, мужаться, несмотря на все ужасы, творящиеся кругом. А тут, вон, испугалась — за свою жалкую душу! Смех да и только! Пока Катя боролась с собой, Полина не стала жаловаться, а лишь внимательнее вгляделась в лицо одноклассницы. И прочитала там, наверняка, её внутренние терзания, чувства, а может даже заметила блестящие капельки в уголках Катиных глаз. Вздрогнув, Полина сразу будто смягчилась в лице и расстроилась. — Прости, — пробормотала она, прижимая мокрую варежку к ноющей щеке. Катя зажмурилась, прогоняя слёзы, и сделала глубокий, обжигающий горло вдох. — Не нужно, — бросила холодно она. — Лучше Пятифана придержи. Снимем ботинок и перевяжем ногу. Сидевший до этого тихо Пятифан, смолчавший даже насилие над своей ненаглядной (вполне вероятно, глубоко внутри он был даже благодарен, что Катя её заткнула), внезапно напрягся, сжался, как пружина, и сделал движение, чтобы отползти подальше. — Т-так как перевязать, когда с-сломана, на… — Ничего не сломана, — уверенно сказала Катя. — Ты откуда знаешь? Ботинок снимай. — Нет, — неожиданно твёрдо ответил Пятифан. — Ты как идти собрался, дурак?! — вспылила Катя, сжимая кулаки. Ладно ещё Бяша с Полиной. Они, может, и старались держать себя в руках, но в их мягкотелости и капризах ничего удивительного не было. Но от Пятифана такого она никак не ожидала! Нашёл ведь время с ней пререкаться, слов нет! Вопреки протестам, Катины руки потянулись расшнуровать армейский бот. Пятифан дёрнулся от них как от огня. — А вот и пойду! Не трогай меня, я сказал!!! Вовремя к нему слева прильнула Полина, чтобы погладить по плечу и удержать локоть, как и указала Катя. — Ромочка, ну надо- В ответ Пятифан заметался диким зверем, выкручиваясь из удерживающих его рук, но всё ещё очевидно избегая лишний раз шевелить ногой. — Отстаньте!!! Не трогайте меня- Бяша вцепился в его правую руку, Полина налегла на левую. Как бы ни старался Пятифан, в своём нынешнем положении освободиться он никак не мог. Напротив него, как палач перед смертником, сидела в снегу Катя с окровавленной рукой и мрачным, пасмурным взглядом. От хаотичных метаний шапка Пятифана сползла на затылок, и в его широко распахнутых глазах Катя прочитала искренний, детский страх. — Смирнова!!! Нет!!! — Я говорю, надо! — ощерилась Катя, резкими движениями вытягивая шнурки из люверсов. — А я сказал, нет! И так нормально! К-катя- Пятифан резко втянул ртом воздух, и вдох вышел рваный, дрожащий. — ПОЖАЛУЙСТА, КАТЯ, НЕ НАДО!!! Она замерла. Голос Пятифана сорвался, и прежде, чем Катя успела поднять голову, она знала — он плакал. По тому, как необычно высоко звучал его тембр, как на выдохе из ниоткуда возник странный, болезненный хрип и короткие, резкие вздохи участились, превратившись во всхлипы. Из больших карих глаз хлынули ручьями слёзы, крупными каплями скатываясь по румяным щекам и падая с дрожащего подбородка. Отдельные капельки задерживались на кончике носа и под выпяченной пухлой губой. Пятифан ревел в голос, как самый настоящий ребёнок. Полина с Бяшей даже отпрянули немного от неожиданности. Катя и сама оторопела, не поняв, на кого — или на что — сейчас смотрит. Только, в отличие от остальных, Смирнова шустро опомнилась. — ТС-С-С! Не ори!!! Испугавшись, Катя кинулась к нему ближе с намерением зажать рот, но Пятифан и сам будто послушно прикусил губу. — У-у-у… Очень больно, Катя… Не надо… Его было едва-едва слышно. Что хуже, Катя вновь услышала всхлипы с обеих сторон. Увидев слёзы своего вождя, сильного и наглого парня, Бяша с Полиной растеряли весь свой боевой дух. Сперва редко, потом всё чаще, и вот — они тихо заныли вслед за Пятифаном. Как раньше, только теперь их стало трое. Катя обессиленно опустила руки. Она сама не видела Ромку. У неё в глазах стояла размытая пелена. Четверо. — Какой же ты… — заговорила она, а голос у неё дрожал хуже, чем руки. Она опустила голову, и неровные пряди прилипли к мокрому лицу. Тайга хищно завывала в ответ на их слабость. Кроны деревьев угрожающе качались над их головами под напором жестоких ветров, крепчала буря. Лес готовил им могилу. Как маленькой девочке вообще удалось бы выжить одной посреди снега и диких животных целых несколько дней? Ничего странного, умри она прямо здесь и сейчас. «А может, я уже давно умерла, — подумала про себя Смирнова, — и сейчас это всё мне кажется». Мёртвым не надо ничего решать, нет нужды ни с кем иметь дел. Просто было бы умереть и отдыхать в тепле звериных желудков. Сейчас ничего не выглядело простым и спокойным. Кате так хотелось опустить руки. Но почему-то же она этого не сделала? Не пошла к гаражу? Не упала в лапы зверям, когда те их нашли и погнались следом? Почему-то же, пусть и сон, ей снится, как она рвётся сбежать из этого леса? Стало быть, больше всего на свете ей всё же хочется жить. Кате было ужасно холодно, но она не замёрзла насквозь. Пусть она была обыкновенной блондинистой дурой, трусихой, гадюкой и сплетницей, внутри неё всё же что-то было, горело и пылало. Она была не пустая. Страх. Злость. Надежда. Надежда, которую ей вернула эта глупая Пятифанова шайка. Которая наполняла до краёв, а в худшие моменты всё равно теплилась где-то в груди, пихая рёбра глухими ударами, разгоняя кровь в теле, потерявшемся среди бесконечной тайги. Теперь Кате надо было разозлиться и стать сильной как никогда. Выбора просто не было. Резкими движениями, Катя утёрла слёзы. Её глаза обратились к чёрному небу, едва заметному между мрачных еловых верхушек. Лицо болело невыносимо: от холода стянуло кожу, влажные глаза кололись ледяными иголочками, щёки и нос горели, а горло саднило непролитой истерикой и невысказанными словами. «А как же мама без меня? Она же без меня пропадёт, — подумала Катя, вспоминая о ней, такой строгой, но самой родной. И вновь, как и каждый раз за эти полные ужаса дни, мысли о маме наполнили Катю жалостью к себе, но, ещё больше, пылким гневом. — Да чтобы эти звери! Меня съели! Никогда! Я домой вернусь и самой лучшей дочкой буду. Никогда ничего не попрошу. И врать перестану». Да. Она вернётся. Она выживет. Любой ценой. Когда Катя опустила глаза на землю, её, к сожалению, ждало всё то же зрелище. Стоило Пятифану постараться взять себя в руки, сцепить челюсть и задушить всхлипы, как заразный плач друзей накатывал очередной волной с обеих сторон, и ему ничего не оставалось, кроме как самому пуститься обратно в горькие слёзы. Кате было противно видеть его таким. С мокрыми щеками, скривившимися пухлыми губами и болезненно сведёнными над переносицей бровями. Он рыдал, стыдясь себя сам, потирая кулаками красные щёки и стискивая сильно-сильно зубы, чтобы не просочилось ни звука. Не получалось. Пятифану было страшно и больно. Он был такой же ребёнок, как они все. Это было противно Кате. Ей хотелось видеть его сильным. Даже гадким — пусть гадким, наглым, злым и глупым — но не уязвимым и не раненным. У неё было чувство, что когда расклеивается он, внутри её собственной груди что-то трескается. Ведь они с ним из одного теста: оба вечно строят из себя кого-то лучше, сильнее и увереннее, чем они есть на самом деле. Если упал Пятифан — даже Пятифан — как может она поделать хоть что-то? И всё-таки, ради маленького шанса, крошечного, что Пятифан испытывает те же чувства. Что её смелость поможет ему держаться. Что её уверенность даст ему надежду. Чем чёрт не шутит. Она действительно, искренне, до боли не хотела умирать. А он сейчас был ей очень нужен. Катя твёрдым движением схватила Пятифана за лицо и грубо вытерла слёзы уже ему. — Я знаю, знаю. Больно. А будет ещё больнее, да-да-да, я тебе врать не стану, — проговорила она сердито и жестоко, слегка тараторя. Бяша съёжился от её голоса, а в карих блестящих глазах Ромки всколыхнулся страх и собрались новые слёзы. — Но ты терпи! Как солдатик вытерпи. Теперь его взгляд выражал замешательство. Пятифан зажмурился, когда Катя почти нежно провела большими пальцами от уголков глаз наружу, прогоняя с ресниц слёзы. И даже после этого она оставила ладони на его щеках, кое-как согревая пальцами ледяные уши. — Пожалуйста, Ромочка. Очень надо. Катя старалась говорить твёрдо, смело, но голоса едва хватало на такое притворство. Пятифановы глупые карие глаза, покрасневшие и припухшие, смотрели на неё. Катя попыталась выдавить привычную змеиную улыбку, злую и вредную, как та, которую подарил ей он, когда она больше всего в ней нуждалась. — Да-да! Он смотрел на неё. Кате показалось, что целую вечность смотрел, и вьюга застыла между ними, спряталась, уснула в облачках пара, поднимающегося под чёрное небо от их напуганного, прерывистого дыхания. Пятифан разглядывал её глаза, её лицо. И Катя позволила ему это делать. Улыбка дрожала под напором его пристального внимания, и брови против воли хмурились над переносицей, а щеки горели, но Катя держалась. Она честно не знала, что дальше будет. Но готова была сыграть свою лучшую роль, если кого-то из них её игра сможет согреть. Тогда, пусть она всего лишь маленькая, растерянная Катя, она притворится большой, и длинными шагами проложит тропу из этого проклятого леса. Пятифан шморгнул носом, выдёргивая одну руку из хватки друзей, чтобы протереть глаза. Но осторожно, не отталкивая Катины ладони. — Ладно, — очень тихо прошептал он. Пятифан, наверное, совсем ничего не слышал, кроме стука крови в ушах, едва видел, из-за влаги на ресницах, и даже не подозревал, насколько жалко выглядел в этот момент. Когда стиснул мозолистые пальцы на хрупком Катином запястье — стиснул с силой, до синяков, ища поддержки. Когда не оттолкнул её, стоящую на коленях так близко, и дождался, пока она отодвинется сама, чтобы как можно дольше сохранить эту иллюзию тишины и защищённости, между двумя стенками, её ладошками. Не знал, каким взглядом на неё смотрел. Катя уже хотела забыть то его лицо. Но что-то подсказывало ей, что она будет помнить до самой смерти. Вместо размышлений об этом, она коротко кивнула. Реальность такова, что ради смерти далёкой и своевременной надо было очень постараться. — Я развяжу твои шнурки, сниму ботинок и сдвину носок, — предупредила Катя, убирая занемевшие ладони от его лица и приступая к делу. — Схватись за что-нибудь. Лучше сразу зубами. — За что я тебе зубами схвачусь, дура, — прогудел Рома, а в глазах его снова собрались слёзы. Он усиленно тёр лицо кулаками и прикусывал губу, за неимением других вариантов. Катя развязала последний шнурок и на пробу потянула за пятку бота, в результате чего Рома ойкнул и прокусил кожу до крови. — Вот чтобы такого не случалось, давай мы Полин палец тебе в рот положим, — улыбнулась по-змеиному Катя, присаживаясь на снег и ловко приподнимая Пятифанову ногу под икру, чтобы удобнее положить её себе на колено. — Что?! — первой встрепенулась Полина. — Я- Я не могу, Ромочка! Я же на скрипке-! — Да как я могу Полин палец укусить, ты что?! — возмутился следом Рома. — Ну если- Если очень-очень надо, т-тогда- Т-тогда кусай!!! — продолжила Поля, вытягивая Пятифану в лицо маленький, дрожащий пальчик. Она держала его в другом кулаке так, что виднелась едва ли одна фаланга. — Да не буду я тебя за палец кусать!!! — рассердился Пятифан. — Можешь меня укусить, на!!! Мне не страшно, на!!!!! — закричал Бяша, жмурясь и смело суя палец Роме под нос. — В соплях весь твой палец, дурачина!!! Я ничьи пальцы кусать не собираюсь, понятно вам?! Катя, тем временем, осторожно стащила ботинок и воткнула его наискосок в снег, чтобы снежинки не залетали внутрь. Выглядело всё крайне отвратительно. Лодыжка Пятифана опухла и покраснела, но само по себе это ещё ничего не значило — насколько Катя уяснила из уроков по медподготовке. Вокруг косточки не было заметно раздутой шайбы или кровоподтёков, свойственных разрыву связок, но из-за мороза кожа немного потрескалась, пошла крошечными ранками и выглядела ужасно, затрудняя визуальный диагноз. «Только бы растяжение», — подумала про себя Катя. — Ногой двигать можешь? — спросила она вслух. Пятифан отвлёкся от словесных баталий с друзьями и вязко сглотнул. Под напряжённое молчание своей шайки, он неловко дёрнул большим пальцем, попытался вытянуть носок и крупно вздрогнул, закусывая губу. — Да, — произнёс он задушенно. Полина гладила его по спине. Он поспешил добавить: — Но очень больно. «Не вывих», — решила Катя. — Сейчас я нажму. Честно скажешь: болит, не болит, — предупредила она, глядя Пятифану в глаза. Он встретил её заявление мужественно, но не очень, потому что губа у него задрожала, как у зверёныша. После его топорного кивка, Катя без давления провела пальцами по вспухшей лодыжке, примерно нащупала косточки и наклонилась ближе, прислушиваясь. Её неровные волосы щекотали его кожу, это было заметно по лёгким вздрагиваниям, но Катя предпочла сосредоточиться на другом. Хруст. «Только бы без хруста, — она зажмурилась, готовясь без лишней силы, но с твёрдостью стиснуть пальцы. — Только бы растяжение. Не перелом. Только бы без хруста.» Она медленно сдавила косточки Пятифановой лодыжки. В ушах её был белый шум. Хруста нет. А крик Пятифана есть. — Ай-ай-ай!!! — завопил он себе в плечо. Пятифан снова начал плакать, но не позволил истерике взять над собой верх. Когда Бяша и Полина обняли его с двух сторон, он не взбунтовался и разрешил им затолкать слабость обратно в грудь, убаюкать мягкими словами и обещаниями, что всё будет хорошо. После ощупывания, Катя выпрямилась и встретилась с Ромкой взглядом. В его глазах она увидела отражение своей растерянности. — Это не перелом, — проговорила она сипло, бесцветно. А потом злоба нахлынула на неё, и голос окрасился в красный: цвет крови на её ладонях, на потрескавшихся губах и оскаленных зубах. — Но и не простое растяжение. Тогда косточки не болели бы. Там что-то сложное. Я… Кате сдавило горло, и она сухо сглотнула. — Я не знаю, что. Брови Ромы сошлись над переносицей. Но не сердито, как обычно, а испуганно и разбито. Эта ситуация бесила Катю от начала и до конца: она злилась на эту дурацкую долю, судьбу-злодейку, на гнилых зверей в тошнотворных масках, на этого мерзкого Волка, на бесполезных Бяшу с Полиной, на плаксу Пятифана и дуру себя. Конечно, не могло все быть так просто. Был же у Пятифана хруст, когда он падал, что даже она услышала. — Трещина? — предположил он севшим голосом. — Возможно, — уступила Катя. — Перевяжем крепко и пойдём. Пока тихо, будешь сам идти. Если запахнет жареным… «…мы тебя бросим». Катя поморщилась, зажмурила глаза и резко выдохнула. — Будем на спине нести. Меньше всего ей хотелось смотреть на шайку Пятифана, на то, какие лица они скорчили или не скорчили. Катю вполне устраивало сидеть с закрытыми глазами, ей по горло хватало одних лишь звуков их радостных, бойких перешёптываний да копошения. В кромешной темноте их голоса перебивал отчаянный вой вьюги, свист голодного ветра и будто бы звериный рёв в отдалении. Этих звуков Катя наслушалась и пресытилась ими за своё время в лесу. Хотя, нельзя сказать, что она к ним привыкла. Вряд ли уже когда-нибудь, услышав нечто хоть отдалённо похожее, она сможет удержаться от дрожи. Но сейчас это было неважно. Скоро, совсем скоро они пойдут. Петровы отвлекли на себя зверей. У Пятифана в кармане был нож. Катя знала примерную дорогу. У них был шанс. — Катюша… — она почувствовала лёгкое прикосновение к плечу, но не стала сразу открывать глаза. — Катенька, я понимаю, ты устала, но ты одна перевязать умеешь… Катюша… — Не канючь, — резко отмахнулась она, стряхивая с себя Полину ладонь. Она выпускала пар на более слабой девочке, потому что могла, потому что хоть куда-то надо было, иначе она просто взорвётся. — Сейчас сделаю. По прежнему избегая смотреть на окружавшие её лица, Катя развязала ледяными пальцами узелок на шее и стянула с плеч дорогой, красивый платок. Он испачкался и местами потёрся, подмигивая бесцветными проплешинами, но ему всё равно никогда уже не служить красоте. Глядя на него, Катя стиснула кулак, только сейчас замечая разрывы на костяшках. Это всё было неважно, правда? Буквально мгновение, чтобы попрощаться. Потом Катя протянула вперёд руку, не поднимая глаз. Мгновенной реакции не последовало, и Катя собиралась уже наорать заодно на тупых, непонятливых мальчишек, но вовремя в ладонь легла гладкая рукоять ножика-бабочки. Никто не сказал ей ни слова, никто не торопил. Тогда Катя вытерла влажную ладонь о платок, перехватила ножик поудобнее, и, стиснув зубы, стала вспарывать мягкую, узорчатую ткань. Платочек немного расползся по краям, но, в целом, после связывания, выглядел как пригодный для недолгого использования бинт. Достаточно широкий и длинный, плотный и крепкий. Немного помяв пальцы Пятифана, наверняка замёрзшие от нахождения вне ботинка, Катя принялась аккуратно, методично накладывать повязку, как её учила медсестра на уроках медподготовки. Всё это Смирнова умела, потому что была старостой, потому что была дочкой учительницы, потому что кто, как не она, и вообще, наверняка ведь по жизни пригодится. Иногда Катя задавалась вопросом: действительно ли ей пригодится каждый предмет зубрить от зубов на пятёрки, быть старостой и ради чего-то непонятного раз за разом отстаивать честь как дочки учительницы. Но теперь такой семейный перфекционизм сыграл ей на руку, и она была бесконечно за него благодарна. Подобным образом, углубившись в мысли и воспоминания, Катя сама не заметила, как её руки сделали работу за неё. Не прерываемая ни одним из шайки, которые лишь изредка перебрасывались о чём-то своём между собой, Катя закрепила платок, потом ловко, с незначительными запинками натянула на потолстевшую ногу ботинок и крепко зашнуровала, особенное внимание уделив голенищу. Пятифанова лодыжка была проверена дважды, прежде чем Катя встала и отряхнула мокрую юбку. Хоть здесь так и просился едкий комментарий с её стороны в пользу любой из многочисленных слабостей, продемонстрированных ей Пятифаном за этот короткий промежуток времени, она решила молчать. Даже не смотреть в его сторону — вместо этого она вглядывалась в тени тайги, чтобы определить, безопасен ли выход. Пятифана такой выбор, кажется, не устраивал, потому что он очень даже попытался открыть на неё рот — только Бяша его перебил. — Обопрись на меня, на. Я тебя потащу хоть на руках, внатуре, — шмыгнул носом тот. После недолгой паузы послышались хлопки: Пятифан, наверное, по-дружески похлопал Бяшино плечо. Кое-как, с поддержкой с обеих сторон, Ромке удалось подняться и удержаться в снежной массе на одной ноге. На пробу он решил опереться на перевязанную ступню, но быстро решил больше так не делать. Полина немного похлопотала над его штаниной и шапкой, чтобы та хоть слегка закрывала уши, откинула влажные волосы от высокого лба и стёрла остатки слёз с угловатых щёк. Пятифан дёрнул лицом, не давая ей как следует себя рассмотреть, и сбивчиво заверил, что он в порядке, справится хоть сам хоть прямо сейчас. — Давай всё равно на плечо моё, на, — настаивал Бяша, придерживая недовольного Пятифана за спину. Оба из шайки готовы были умолять своего вожака позволить им помочь. — Нет, Пятифан пойдёт со мной. Три удивлённых пары глаз обратились к Смирновой, которая так и стояла в отдалении, наполовину отвернувшись. Она поморщилась, серьёзно буравя снег перед собой холодным серым взглядом. — Если будет погоня, Бяша, ты же его на спине потащишь? Тебе нельзя сильно уставать. Пока тихо, я смогу его держать. Мы и роста наиболее одинакового. Да-да. Наконец, она повернулась к ним и встретилась лицом к лицу с Ромкой. Его глаза всё ещё были заплаканные, красные, но куда больше походили на свой обыкновенный вид: наглый и колючий. Только сейчас Пятифан был ещё сбит с толку. Катя решительно нахмурилась. — Я пойду с Пятифаном. Слабо возражая, ребята расступились, позволяя Кате нырнуть под мышку Роме. Она крепко ухватилась за его талию, впиваясь пальцами в изношенную кожаную куртку, и стиснула широкое запястье другой рукой так же крепко, как он недавно стискивал её. Чтобы до синяков. Лопнувшая кожа на костяшках отозвалась тупой болью. Ей хотелось домой. — Бяша идёт впереди, Полина позади, — распорядилась она. — Тихо, вприсядку. Даже если идти будем восемь часов, лучше так, чем пытаться потом сбежать. Дети замолчали и уныло друг другу кивнули. Думать о худшем исходе не хотелось никому. Только после того, как они пустились в дорогу, стараясь держаться кустов и елей, нашли своей темп, а Катя подстроилась под хромой шаг Ромки, и уже какое-то время им удавалось передвигаться без значительных заминок, Пятифан заговорил: — Платок не жалко? Катя усмехнулась от глупости вопроса. — На тебя? Даже мусорного пакета было бы жалко, хорёк. — Я серьёзно, — нахмурился он. — Так и я, — улыбнулась по-змеиному Катя. Его припухшие глаза со слипшимися мокрыми ресницами искоса ощупывали эту улыбку, выискивая трещины, и долго искать не пришлось. Катя сердито сдвинула брови на его неверие и отвернула голову обратно на дорогу. — Тебе ножик от папы достался? А мне платок от бабушки. Вот и отвечай на свой вопрос. Ножик бы сломал ради меня? — Сломал бы, — ответил он без заминки, только тяжело дыша в перерывах между словами. — Мне его батя дал, чтобы защищаться. Сломал бы, если б надо было. Как ты платок порезала. Я в долгу не останусь, Смирнова. Она поморщилась. — Ну, то есть, К-катя, — поправился он, стуча зубами. На его губах расцвело бледное подобие прежней улыбки. Он хотел что-то ещё сказать, но Катя знала, что, и перебила его: — Не надо. Молчи. Не говори ничего, — прошипела она тихо, чуть не умоляя, жмуря глаза и едва не останавливаясь на месте от переполнявших её эмоций. Первым делом, стыда. Пятифан Рома, он всегда был такой. Вроде не дурак, а такой наивный. Обмануть не побрезгует, когда надо, но сам на подвох ведётся без задней мысли. Думает, что как сам живёт — так и все окружающие живут. Для него его этими пацанскими понятиями мир начинался и заканчивался. А в некоторых ситуациях он сам не понимал, что с этими понятиями делать, и менял, придумывал новые на ходу. Это было так безнадёжно глупо и по-детски. Поэтому Катя никогда не думала, что он сможет быть с Морозовой. Поэтому Катя не думала, что он подружится с Петровым. Они слишком добрые, или слабые, чтобы ему слово поперёк вставить. А Рома был простой, как деревянный брусок, несмотря на свою испорченность, двойного дна не видел и вряд ли выжил бы в большом городе, куда этих двоих так тянет. Как и сейчас: его жизнь на волоске висела, а он готовился ей сердце раскрыть и горячо поблагодарить. Он ведь не знал, что она вызвалась его тащить не только потому, что Бяше надо силы беречь. Ещё потому, что Бяше воли не хватит Пятифана бросить, если надо, а ей — хватит. Это звучало отвратительно, теперь, когда Катя призналась себе в этом. Ей было мерзко от Ромы, от себя и от факта, что она знала: понадобится — кинет. На самом деле кинет. Бросит, как приманку, а сама мгновенно скроется, только хвостом мелькнув напоследок. Разве что, вытянет незаметно ножик из кармана. Потому что решила выжить. Любой ценой. Ей было тошно от его улыбки и благодарности. Больше всего ей хотелось, чтобы этой ситуации никогда с ними не происходило. Ничего уже не будет как прежде. — Это будет твой залог, — пропыхтела она облачками пара. — Выживешь — скажешь, что хотел. Не выживешь — значит, проиграл свои слова. Рома посмеялся. — Глупый какой-то залог. Это же тебе интересно, что я тебе скажу. А вдруг умру — ты так и не узнаешь? — Всё я знаю, дурак, — её губы растянулись против воли в улыбку, разрывая запёкшиеся кровавые корочки. — А вот у тебя, видно, язык чешется мне рассказать и на реакцию мою посмотреть, да-да! Вот и выживи для этого. Она повернулась на него. — Обязательно выживи, Ромочка. Слышишь меня? — спросила она с надрывом, и вопрос звучал как претензия, будто он снова сменку забыл в школе и заставил её возвращать. «Не давай мне повода тебя бросить. Живи». — Хорошо. Обещаю, — ответил он, в коем-то веке, будто послушно, совсем негромко. — Ты тоже. — Я тоже, — согласилась она.