𝌷
Чтобы осмелиться создать кое-что, значение которого мы еще не до конца понимали, нам не нужно было знать друг друга хорошо. Впрочем, не нужно было совсем. Все вышло самой собой — смело, отчаянно и совершенно по наитию. Как и положено последнему выбору. Что породило за собой сотни теорий и тысячи догадок (мы никогда не скупились на масштабы), но мы все равно очутились там, где в итоге очутились, со всей нашей надеждой на лучший мир. (В дерьме.)𝌷
— Посмотри на них, он же сейчас убьется, — сказал я, затягиваясь сигаретой. Не то чтобы мне было не все равно, но наблюдать за миром из глаз этого мальчишки хотя бы не так заунывно, чем пялиться в пустоту. С момента моего появления в ней так больше ничего и не происходило. — Не-а, не убьется. Смотри, чего придумал, — раздалось слева от меня, на что я лишь скептично поднял бровь. Перетянув кусок металла с робота и закрепив на нем веревку, пацан замахнулся и вдарил по земле. Силы от взорвавшихся мин вышло как раз столько, чтобы рассечь на взрывной волне часть поля и догнать вырвавшихся вперед участников. Мальчишка кувыркнулся в воздухе. Я не сдержался и фыркнул: эта прыткая двойка пацанов оказалась неплохим трамплином.𝌷
— И ты хочешь, чтобы эта желатиновая масса стала нашим наследником? Серьезно? На меня тяжело взглянули. — Мы идем все, даже если ты не хочешь. Нам же потом ждать, пока он залечит себе кости. Перевод: да, потому что у нас нихуя нет выбора. — Боже правый. Ты опять? — рядом со мной объявилась еще одна голова, и, как и несколько раз до этого, за ней постепенно начало обретать контур тело. Я не хотел. И был возмущен. Я не собирался для какого-то сосунка быть мамочкой на побегушках. Особенно когда тот попадался под влияние очередной причуды. Поэтому да, я опять. — Пошли, чувак. Хотя бы посмотрим, — меня ободрительно хлопнули по плечу, на что я лишь поморщился. — Может, нам получится включить фоновую дорожку. Верно, потому что здесь не было слышно ничего. Раньше. Плотная заслонка из мелких, грубо устланных помех, ворвавшаяся в пустотную тишину из-за причуды долговязого фиолетовоголового пацана, стала первым звуком — помимо наших собственных голосов — появившимся извне. И это смутно как радовало, так и раздражало. Пойдя за остальными, я остановился у заслонки. Белый шум, мерно распространившийся вокруг, был настойчивым и вязким. Еще немного — и можно заработать мигрень. На мою спину внезапно легла чужая ладонь, без намерения подтолкнуть, но и не давая мне отступить назад. Я стиснул челюсти. — Захватить чирлидерский флажочек? Ладонь осталась на своем месте, когда я отказался выходить вперед.𝌷
— Какой же ты слепой, черт побери… Я устало прикрыл глаза и сжал пальцами переносицу. Это был один из тех разов, когда я наблюдал за ним. За тем самым пацаном, который, как казалось мне, неожиданно точь-в-точь и сейчас попадал в поле зрения нынешнего носителя. Могу я называть того своим прямым наследником? Или скорее вынужденной копией, реинкарнацией, балансиром? За все время, проведенное в сознании Одного за Всех, я понял одну вещь: Вселенная очень любит шутки. И у нее хреновое чувство юмора. Я почувствовал чужое присутствие за своей спиной. — Помолчи. — Но я же еще ничего не говорил. — Я слышу, как ты думаешь. Дальше не трудно. В ответ фыркнули. — Приношу свои извинения. Больше не потревожу твое прорицательное сиятельство. Ради всего святого!.. Я промолчал. Через какое-то мгновение тишины меня обняли со спины. Мы молча продолжили наблюдать за происходящим.𝌷
Этот пацан с завидной регулярностью попадал в передряги. И вряд ли с такой силой у него получилось бы по-другому, только уж… — Он не справляется. На меня одновременно повернулись все шесть голов. Над плечом тяжело вздохнули, но смолчали. — Дай ему время, — женский голос звучал почти по-матерински. Поздно. — Он еще ребенок. Вот как. Раньше нельзя было об этом подумать. — Мне хоть и не нравится эта затея, но все, что нам остается, это ему помочь. — Новое поколение — новые возможности. Это должно сработать. Должно, а как же. Поднялся единодушный гул, наполненный излишней жизнерадостностью. Я курил и не разделял их настроений. — Все за Одного тоже так поступит? — неожиданно спросили рядом со мной, и я резко повернул голову в сторону. Рассерженный холодный взгляд, которым, казалось, можно было рассечь пространство на мелкие лоскуты, был направлен на остальных. Что-то давно забытое екнуло у меня внутри. Гул сменился молчанием. По смятенным лицам я ясно понимал, что все знают, но в глаза говорить боятся. То, что одному из нас удалось избежать этого единожды, всего лишь удачная случайность и шанс, которым мы сейчас не располагаем. (ВзО если и потреплет мальчонку по голове, то только для того чтобы потом ее оторвать.)𝌷
Было почти уморительно смешно, насколько очевидно все сложилось. — Вот мы и встретились, пацан, — процедил я, сжав зубы. Чужое сознание дрогнуло, окружающее качнулось. От наплыва чужих эмоций хотелось выть. Чувства хлестали по пространству, проходясь по всем словно нагайкой, заставляя нас суетиться только больше. Мой лицевой шрам жгло, и я готов был поклясться — вместе с зелеными молниями вокруг уже стали появляться искры. Все происходило настолько суматошно, что от воцарившейся нестабильности мне хотелось побыстрее расправиться со сраной пародией на Всех за Одного и одновременно влепить подзатыльники обоим сосункам за недальновидные решения. Боль, разрывающая все надвое, делящая все пространство на два тела, била меня наотмашь вместе с желанием истерически расхохотаться. Я почти чувствовал себя живым.𝌷
«Хах, он совсем как ты». После того случая я слышал здесь подобное уже столько раз, что просто перестал как-то реагировать в ответ. Мне было странно это признавать. Я словно заглянул в зеркало, кривое, покоцанное, искаженное временем и чужими глазами. Слишком яркое, чтобы все списать на разбавленный раствор серебра, слишком громкое, чтобы вечно игнорировать. Мне было странно это признавать, но вряд ли у меня был выбор отказаться. Я слышал слова этого пацана о победе, и меня скручивало изнутри. Ощущение болезненное, давящее всю мою сущность, какой бы она здесь не была. Время притупило боль, но никуда из меня ее не дело. Знал ли этот пацан? Такое стремление к победе, нужда, ставшая выше всех его потребностей, непреодолимо тянущая его вверх за всклокоченную светлую макушку, выворачивая его наизнанку в погоне за успеть-стать-догнать-превзойти? Да, я видел в нем то, чего быть не должно. И я не хотел бы ему такой участи. Последнее, что кого-либо здесь интересовало, это то, что дети должны оставаться детьми, а не тащить на себе ошибки прошлых поколений, взваленные на них без права выбора. Но кто я такой, чтобы теперь иметь право о таком говорить. Окурок в моих пальцах распадается, стоит только мне об этом подумать, и тот не достигает полуразрушенной стены. Я отхожу и упираюсь в уцелевшую стену головой, дышу, понимая, что мне не нужно. Мир сделал свой виток и вернулся, пройдя точку сингулярности, на круги своя. (Чтобы в итоге схлопнуться.)𝌷
Теплые пальцы коснулись моего лица, и я машинально поднял руку, чтобы перехватить чужое запястье. Задержав его с секунду, я ослабил хватку, все же разрешив чужим пальцам бродить. Те медленно, будто пытаясь успокоить меня, прошлись сверху вниз — разгладили извечную складку меж бровей, спустились вдоль перегородки носа, задев огрубевшую зарубцевавшуюся кожу, коснулись моих губ, мягко, почти с трепетом, прогладили их подушечкой от одного угла к другому, и, в итоге, очертили подбородок, покрытый короткой щетиной. Затем ладонь вдруг спустилась ниже и накрыла мою шею. Теплые губы коснулись щеки — как раз там, где оканчивался шрам. Тепло фантомное, но мне хотелось позволить ему быть. Я и не заметил, когда закрыл глаза. — Просто признай, что присматриваешь за ним. За ними обоими. Шумно выдохнув, я наклонил голову вперед. Мы стояли так близко, что легко соприкоснулись лбами. Фантомное дыхание теперь ложилось мне на кожу. — Да, присматриваю. В ответ мне одобрительно замычали. — А ты в разы сговорчивей своего приемыша. — Я старше и опытней, естественно я лучше. — Но такой же скромный. — Одно из моих лучших качеств. Пустой треп ни о чем, который я не позволял себе бог знает сколько времени. И то, в чем я нуждался. Я стягиваю тугую резинку с чужого хвоста и зарываюсь пальцами в рассыпавшиеся по плечам волосы. — Я же говорил, что буду доставать тебя вечно, — говорят мне, и я разрешаю себе улыбнуться. (Все, что я слышу: «Не оставляй меня. Снова».) Мы проживем в этом сознании недолго. Мы оба это знаем. И в радости, и в горе. Моя единственная клятва, исполнение которой я искренне желал, но никогда не думал, чем та обернется.𝌷
— Погнали, лидер. — Не называй меня так. Я проглатываю вязкую слюну, отдавшую металлом на языке, и смахиваю чужую ладонь с плеча. Я не люблю это прозвище. Оно всегда тянет за собой целый ворох из воспоминаний — адской хрени, которую я видеть и слышать не хочу, но всегда таскаю за собой, как мелкая собачонка таскает найденную ветвь вдвое больше ее самой. Слишком большая, чтобы выдержать, слишком ценная, чтобы бросить. Плюс, мать его, ультра. Я ненавижу это ощущение, но никогда не нахожу в себе силы бросить. (И, если честно, не хочу.)𝌷
Когда небосвод начинает озарять рассвет, мне на секунду кажется, что тепло достигает и моего лица тоже. Я крепче сжимаю чужую ладонь, и это именно так, как я хотел восход когда-то встретить — рука в руке, плечом к плечу. Рассвет набирает цвета, позволяя залитому в красно-оранжевый туману обволочь и скрыть наши фигуры. Это не первый раз для меня, но первый для него — я протягиваю свободную руку, чтобы похлопать парня, подошедшего девятым, по спине. Мне в ответ улыбаются — так ярко и так знакомо, что я не могу не улыбаться тоже. Солнце на небе во всю силу разгорается и заполняет своим светом пустоту. Светящаяся нить натягивается, связывая нас на мгновение туже, чтобы следом, наконец, распасться. Солнечный диск перестает касаться горизонта. Прощай, Один за Всех.