Свинота

Вино – мерзкое и дешёвое, все эти, которые вокруг, – не лучше ни капельки. Приторно, блевать тянет. И курить хочется даже больше, чем сбежать подальше от этой веселящейся братии. Она вываливается на балкон, путаясь в комнатах и ногах, задевая плечами стены. Картинка плывет, видно всё эпизодически. Проём. Коридор-перешеек – резко ведёт куда-то влево, Соня не успевает цепануться за дверной косяк и отклоняется на метр от намеченной траектории. Проём. Ебаный стол – какая сука ставит столы на входе? Дверь балкона. Она виснет на хлипкой советской ручке, усилием фокусирует взгляд, тянет на себя и вываливается в нужное пространство наконец. Балкон застекленный, но окна открыты настежь, потому что осень тёплая, в квартире надышали, на балконе накурили – вон, пепельница целиком забита. На балконе место для хромоногого столика и скрипучего стула со спинкой, на который она заваливается, чтобы не дай боже ненароком не завалиться на стол. У столика хромая нога, белая скатерть, ваза с сухоцветом и целиком забитая пепельница (кто-то из этих приторно-улыбчивых наверняка в неё ещё и плевал – свиноты). На стол никак нельзя. Раскидывается на стуле, непослушными пальцами левой руки тянет сигарету из кармана, суёт её в зубы. Правой рукой стягивает чью-то зажигалку, лежащую рядом с пепельницей, и чиркает по колёсику. Оно под пальцами крутится, вертится в полный оборот и вообще ни к чему не приводит, не выбивает искру – стальное колесо Сансары. Злится, сигарету жует губами и немного прикусывает, а потом вдруг роняет. Колёсико чиркает по кремнию, и у Сони в руке бестолково-бесполезно теперь огонь, но поджигать нечего (разве что ресницы свои, как пару дней назад – на одном глазу они теперь короче и рыжее немного, смешно закручиваются кончики). Пялится в темноту пола, в которой даже ступни свои заметить трудно, несколько секунд, а потом отшвыривает зажигалку на стол обратно и падает туловом вперёд, едва задевая волосами белую скатерть. Слепо шарит по полу ладонями, но сигареты очень неудачно цилиндрические и любят укатываться куда подальше – под столики или в заросшие паутиной углы. Соне почти до отчаяния обидно, и она уже готова признать своё поражение, когда дверь в предбалконной комнате открывается. Через десяток шагов петли скрипят уже возле уха. Она цепляется сначала за собственные икры, потом опирается на колени и наконец выныривает верхней половиной тела из-под стола – со стула она так и не слезла, хотя гравитация и опьянение её с него сегодня рано или поздно сбросят. Луна, которая совершенно не освещает пол, выхватывает острое и носатое лицо. Она на нём теперь упорно фокусируется. Эмоций на лице немного, глаза привычно на выкате – только бровь удивлённо вздёрнута, но легко совсем. Соня говорит лицу: «только тебя не хватало». Соня говорит: «иди к чёрту». Соня заискивает: «ты ведь снова начала недавно?» Соня просит почти слезливо: «пожалуйста» Соня на грани того, чтобы умолять о сигарете, и Окси протягивает свою, невозмутимо подкуренную за эти секунды. Прямо изо рта вынимает. А потом хлопает её по бедру, мол, сдвинься, Сонечка, и садится рядом, изрядно Сонечку потеснив на одиноком стуле. Поворачивается и снова отбирает у неё сигу, мазнув узловатыми пальцами по губам. Соня удивительно чётко перехватывает её за запястье и тянет напоследок – из чужих рук. Окси хмыкает, а её вдруг захватывает пьяное веселье, и она теряет свою устойчивость, начинает стремительно заваливаться влево, заливаясь при этом шакальим смехом. Окси лениво ловит за талию. Сигарета у Окси ещё не до фильтра скурена, но она и не станет её добивать – Соня в этом уверена. Делает последнюю затяжку и тянет руку к пепельнице, когда Соня вдруг всем корпусом к ней подаётся, хватает за скулы так, что пальцы на чужую шею ложатся, и тыкается губами в губы, чтобы выдохнули ей в рот. Выдыхают. Чужая ладонь опускается на Сонин загривок, зарывается в волосы. Но она толкает Окси в грудь, когда начинает тошнить, и снова свешивается вниз, как во время поисков утраченной сигареты. Соня вязко плюет прямо на пол, куда-то себе под ноги. Слюна шлёпается вниз и долгой ниткой тянется, остывая. Чужие губы не были противно-приторными, были даже горькими – коньяк и табачный дым. И отстраняться не хотелось так же сильно, как до этого хотелось курить. – Свинота, – брезгливо выдыхает Окси откуда-то сверху.