affection.

Олег подходит к их огромной кровати со смятыми белыми простынями, на которой, зарывшись под двумя одеялами, сопит Серёжа. Волков кидает взгляд на часы: шесть вечера. А лёг Разумовский вчера в одиннадцать и ни разу не просыпался. Олег аккуратно присаживается на край кровати, нежно касаясь волос Серёжи и поглаживая их, негромко говоря: — Лисёнок, просыпайся, дорогой. Просыпайся. Разумовский чуть шевелится, с трудом разлепляя глаза и фокусируя взгляд на Волкове. Он выглядит немного растерянным, и тихим, охрипшим голосом спрашивает: — Какой сегодня день? — Пятнадцатое ноября. Без пяти шесть вечера. Серёжа тяжело вздыхает, а Олег всё ещё нежно его поглаживает по волосам, лежащим на плечах. — То есть, я проспал девятнадцать часов. Класс. Чёртовы таблетки. Волков, замечая дрожащий голос парня, мягко замечает: — Ты не виноват в этом. Тебе это было нужно. Это нормально, — произнося последние слова, он большим пальцем вытирает слезу, начавшую катиться по щеке Серёжи. — Я тебя не заслужил, — Разумовский отводит взгляд, коря себя за слабость и пытаясь сдержать дрожь. — Заслужил. Ты всегда заслуживал самого лучшего. И я очень стараюсь тебе это дать. Они молчат несколько минут, и Олег видит, что Серёжины губы дрожат, но тот изо всех сил старается это сдерживать. Затем Волков нарушает тишину своим мягким голосом: — Давай мы пойдём и помоем тебе голову? Ты можешь встать? Разумовский молчит, пустым взглядом смотря сквозь Олега. Тот решает задавать вопросы по очереди, также тихо и нежно повторяя: — Ты не против, если мы пойдём и помоем тебе голову? Моргни один раз, если «да», и два раза, если «нет». Серёжа моргает один раз. — Хорошо. Ты сможешь встать сам, лисёнок? Парень моргает два раза. — Тогда я тебе помогу, ладно? Вопрос остаётся без ответа, но Олег и не ожидает его, поднимаясь сам и помогая Разумовскому встать, подставляя свои руки, чтобы тот мог опираться на них. Серёжа медленно шевелится, а Волков терпеливо ждёт, мягкой улыбкой и руками помогая и подбадривая. И они неторопливо, шаг за шагом, выдвигаются в сторону ванной. Когда они добираются до нужной комнаты, Олег осторожно сажает Разумовского на крышку унитаза и включает горячую воду, набирая ванну. Проверив температуру, он поворачивается к безжизненному Серёже и говорит: — Давай я сейчас попробую снять с тебя футболку, чтобы ты мог принять ванну, идёт? Разумовский смотрит ему в глаза и слабо кивает. Олег помогает снять несвежую одежду, бережно снимает бинты, которыми были перевязаны бёдра Серёжи, быстро проверяет, гноятся ли недавние порезы, даёт свою тёплую руку, чтобы парень мог опереться и забраться в ванну, и дважды спрашивает, нормальная ли температура. Разумовский слепо пялится на свои изрезанные бёдра и предплечья, которые были разукрашены шрамами его собственными руками. Волков в очередной раз мысленно даёт себе подзатыльник за то, что ушёл несколько дней назад по делам, опрометчиво оставив Серёжу одного, что и закончилось добавлением новых порезов на белой коже Разумовского. Отвлекаясь от своих мыслей, Олег спрашивает: — Тебе не больно? Серёжа мотает головой, а Волков информирует парня о том, что сейчас он намочит и намылит волосы Разумовского. У Олега всегда была странная любовь к волосам своего парня, и он любит их и сейчас, несмотря на то, что они спутанные, грязные и тусклые, ведь их не мыли около трёх недель. Волков аккуратно мочит чужую шевелюру, краем глаза следя, чтобы вода не попадала на лицо Серёжи. Тот чуть запрокидывает голову назад, прикрывая глаза. У Олега от этой картины щемит сердце: Разумовский настолько худой и бледный, что больше похож на скелет из кабинета биологии, чем на человека, ведь можно посчитать каждое ребро, каждый позвонок, даже не дотрагиваясь и не прося втянуть живот; а руки и ноги сплошняком усыпаны красными, белыми и розовыми полосами, оставленными собственноручно Серёжей. Волков старается отвлечься от тяжёлых мыслей, медленно намыливая длинные рыжие волосы, которые отросли уже до лопаток. Он нежно массирует кожу головы Разумовского, прекрасно помня, что тому очень нравилось такое, и, когда Серёжа не был в настольно глубокой депрессии, он мог даже мурчать от удовольствия. Олег изо всех сил пытается напоминать парню, что он всё ещё живой, что некоторые вещи могут доставлять удовольствие. Волков понимает, что говорить и думать об удовольствии в таком состоянии, в котором находится Разумовский – это издевательство, поэтому он молча продолжает свои попытки расслабить его. Вдруг Олег чувствует прикосновение холодных пальцев к локтю, и он отвлекается от волос, переключая внимание на лицо Серёжи и тихие попытки того что-то сказать. — Олеж, — раздаётся тихий и ломкий голос. — Олеж, прости меня, пожалуйста. Волков чуть хмурится, переспрашивая: — За что, лисёнок? — За то, что я – такое ничтожество. — Хей, — Олег касается ладонью щеки Разумовского, а тот льнет к ней в ответ. — Ты не ничтожество. Нет. Ты очень, очень сильный человек. И я даже представить не могу, сколько в тебе силы. Ты очень многого добился. — Но, — в словах Серёжи уже слышатся слёзы. — Я… я даже не могу душ принять… не могу встать с кровати сам. Ничего не могу. — Нам всем иногда нужна помощь. И это нормально. Это не делает тебя хуже. Ты всё ещё сильный и замечательный. Разумовский начинает плакать в голос, а Волков прижимает его к себе, поглаживая по спине и выпирающим лопаткам, настолько близко, насколько это возможно, когда их разделяет бортик ванной. Он шепчет какие-то успокаивающие слова и даже начинает петь какую-то песню, и под звуки его голоса Серёжа потихоньку успокаивается. Когда Олег становится уверен, что парень уже не плачет, он говорит: — Давай я смою с тебя шампунь и мы пойдём обратно в кровать, хорошо? И Волков быстро, но качественно полощет волосы и ловким движением достаёт Серёжу из ванны, снова усаживая на крышку унитаза и хватая полотенце, чтобы вытереть волосы и тело. Когда кожа становится сухой, Олег достаёт новые бинты и перекись, чтобы обработать ноги Разумовского. Он внимательно высматривает, какие порезы ещё кровоточат, и обрабатывает их. Серёжа начинает шипеть от боли, и Волков ласково дует на них, а, когда заматывает их, невесомо целует бинты. Разумовский под присмотром Олега натягивает на себя чистую безразмерную белую футболку, только-только снятую с сушилки, и Волков под руку ведёт того обратно к кровати. Когда Серёжа ложится и натягивает одеяло под подбородок, Олег произносит: — Тебе нужно поесть, дорогой. — Я не хочу. — Я понимаю, лисёнок. Но ты не ел со вчерашнего дня. Нужно поесть, я сейчас приготовлю. Я скоро приду, хорошо? Разумовский угукает, сонно закрывая глаза. Волков выходит из комнаты и позволяет себе хотя бы десять минут не держать лицо. Постоянно улыбаться, наблюдая, как любимый человек разлагается, больно. Постоянно поддерживать тяжело. Но Олег так его любит, что готов быть рядом всегда. Делать, что угодно. Будучи в своих мыслях, Волков быстро готовит так называемые «яичные блинчики», которыми обычно кормят маленьких детей, не желающих есть нормальную еду. Сытно, питательно и вкусно. Когда Олег завершает готовку и кладёт рядом на тарелку несколько разных ягод, чтобы было ещё и красиво, он быстро достаёт чистую вилку из ящика и направляется обратно в спальню, возвращая на лицо добрую улыбку. Он залезает на кровать, сразу же облокачиваясь спиной на стену и при этом невероятным образом не опрокидывая тарелку, и ставит её на бёдра Серёжи. Тот пытается выдавить из себя подобие улыбки, чуть вылезает из-под одеяла и тихо говорит: — Спасибо, Олеж. И начинает есть. С трудом, Волков видит, что тому явно плохо, ибо руки у него трясутся так, что он не с первой попытки попадает вилкой в рот, а лицо стало ещё белее. — Тебе помочь? — не выдерживает Олег, с беспокойством смотря на дрожь тела Разумовского. Тот в ответ мотает головой. — Хорошо, лисёныш. Кушает Серёжа медленно. Очень медленно. Волков догадывается, что всё уже давно остыло, ведь парень несколько раз зависал и тупо смотрел перед собой, даже не реагируя на голос Олега. Но он всё же доедает. Волков забирает тарелку, ставя её на тумбу рядом с кроватью, даёт Разумовскому стакан воды, а тот сам тянется к трём пачкам таблеток, доставая из пары коробок по одной, а из последней сразу две. Когда Серёжа глотает их, чуть нахмурившись от горечи, Олег ободряюще улыбается и говорит: — Ты большой молодец! Я так горжусь тобой, — Волков гладит его по плечу, а Разумовский задумчиво смотрит на него, но на слова поддержки улыбается. — Чего ты хочешь сейчас? — Обнять тебя, — голос Серёжи снова тих и хрупок, а у Олега от такого Разумовского что-то болит глубоко в груди. — Конечно, — он разводит руки, а парень практически целиком забирается на колени к Волкову, прижимаясь и цепляясь на руки и плечи. Олег чувствует слабое дыхание на своей шее, когда Разумовский кладёт голову на его плечо и расслабляется. Как же Волков любит Серёжу. Даже вот такого: забитого, сломленного, слабого. Словами не описать, как Олег его любит. Поэтому он мягко поглаживает Разумовского по плечам, спине, чётко ощущая каждую выпирающую косточку и сердце, медленно бьющееся в чужой груди. — Олег… — Да? — Я… мне жаль, что тебе приходится это терпеть. — Серёж, — он всё ещё не отрывается от плеча Олега, поэтому Волкову приходится говорить ему в макушку. — Я не терплю. Я рядом, потому что я хочу. Я люблю тебя, я хочу быть рядом. И это не проблема. Ты – не проблема. Олег чувствует, как дрожат длинные ресницы Разумовского, как они щекочут его шею. Серёжа, кажется, долго переваривает эту речь, поэтому он чуть отстраняется только спустя несколько минут, и заметно, что даже это движение даётся с большим трудом. — Я тоже тебя люблю. Спасибо. Разумовский мягко касается губ Олега своими, а Волков отвечает, отгоняя от себя такие ненужные сейчас мысли о том, что они не целовались уже пару недель, и он уже даже соскучился по этому ощущению. Вскоре Серёжа отстраняется и расслабляется в объятиях Олега, тихо бубня ему в шею: — Я, кажется, впервые за долгое время почувствовал себя живым. А потом снова мягко целует Волкова. И Олег почти счастлив.