Катя вечно ворчит, когда он курит. (Будто сама святая и никогда этим не грешила).
Ворчит и нервно одергивает шторы, с усилием распахивая рассохшиеся форточки хрущевки.
Мисс недовольство, гонор и претензия.
Карпенко вечно затягивается нервно и по-собственнически зажатой сигаретой, так же нервно и по-собственнически отказываясь выпускать из пальцев Катю. Катя, как сигарета, тлеет, ее душит дым и помещение снятой Карпеном однушки. Скоро Катя обратится в пепел, не останови он свою пагубную привычку ее
использовать.
Катя по чисто женской дебильной привычке каждый раз ждет слов, которые, если не исправят, то хоть как-то прояснят ситуацию. Вместо этого в шершавых пальцах Карпенко - очередная невыкуренная сигарета.
Катя устало облокачивается на подоконник, произносит негромко:
- Все уже судачат, что мы... типа вместе?
Она не оборачивается. Изящно стоит, обволакиваемая дымкой Карпеновской рубашки, нервно хрустит пальцами правой ноги и вслушивается в тяготящее "тик-так" настенных часов. Кате некуда деться от дыма, набивающегося в легкие против ее воли, так же, как некуда деться от задолбавших Карпеновских недомолвок. Катя хватает ртом воздух, в итоге заходится сухим кашлем, задыхаясь еще сильнее. Бледная рука тянется к форточке и распахивает её шире - настежь. Серость московской улицы манит за собой: в пьянящую свободу и весну. А у Кати с Карпеном - пресловутый дым, вечные "потом", две чашки остывшего кофе и обшарпанные обои хрущевки. Сквозит; Катина рыжая голова прячется в плечи, сама Катя ёжится и обнимает себя крепче, вгрызаясь ногтями в белую кожу - может, не будет так больно.
Катя устала так, что говорить нет сил. Ту же самую Катю бесит тлеющая тишина и перспектива снова остаться неуслышанной.
***
Он давно потерял нить ее мыслей, перестал ее
чувствовать.
Оба просто спят друг с другом, вот так снимают однушки подальше от Главкино - просто потому, что больше не с кем. "А кому еще нужны вечно работающие алкоголики?" - усмехается Карпенко.
И Катя с превеликим удовольствием проснулась бы дома с собаками. Если бы не Нестерович и не проклятый Карпенко, с которым у них ебаный молчаливый моноспектакль каждое утро.
- Лёх, сколько можно? - слетает с сухих Катиных губ.
Карпен понимает, к чему она клонит. За столько лет выверенной дружбы появилась привычка считывать с полуслова, полувзгляда, полумысли.
- Катюх... тебе нужен настоящий мужчина. Не он.
Он слишком уважает, ценит
и хочет Катерин Санну.
Катерин Санна оборачивается, отрываясь от серой Москвы, обращая к ему такие же серые глаза. Кривой змейкой на губах выползает ухмылка:
- Я, если встречу - передам.
Карпен усмехается тоже. Ему до сих пор прокуренный голос Решетки кажется пискляво-смешным. Таким, каким он его услышал, когда их впервые познакомил Мига.
Сейчас этот голос действует как электрошок. И на Катю, похоже, тоже. Катя ежится то ли от сквозняка, то ли...
Карпен возникает рядом, и Катя чувствует его терпкое дыхание на своей шее. Шершавые руки нервно и собственнически сминают рубашку, так же нервно и собственнически втаптывая Решетниковские самоуважение и свободу в пыльный холодный пол.
Катя трезвеет первой.
Катя все измерила, все решила, выверила...
Если быстро - обычно не больно.
Должно помочь.
Поэтому давит по тормозам вместо жаркой игры на раздевание. Она не блядь, Карпенко, запомни, наконец. У нее самоуважение, ебаная целеустремленность и ебаный Нестерович с мамой дома, свято верящие, что Катя на самом деле так много работает.
"Зачем мне это?" - поморщившись, думает Катя, и этот вопрос мучительно просвечивает сквозь серо-голубые.
Тлеющая сигарета в блюдце душит. Катя рвано выдыхает свое напряжение, скрипит зубами и ждет.
"Почему она?" - взглядом спрашивает Карпен.
Цепляет своими карими - выступающие ребра под рубашкой, изящные острые плечи и россыпь едва заметных мартовских веснушек. Она чувствует его кожей - вот почему.
Катя отчаянно хочет понять, в чем смысл этих недоотношений. Катя хочет ответов. Карпен хочет Катю.
Решетникова понемногу сходит с ума, ей так кажется.
Ебаный Нестерович. Ебаная привычка вываливаться за рамки. Ебаный Карпен и ебаная вечеринка в лагере PROтанцев, после которой у молодой жены Нестеровича все пошло по пизде!
Кате душно в кольце нежеланных объятий, Катя мучительно выворачивается и жмется ближе к подоконнику, едва балансируя между мужским телом и желанием избавиться от навязчивой наглой привычки. Катя хватается за подоконник сзади и... отворачивается, когда требовательные мужские губы тянутся за поцелуем.
- Не надо.
Отворачивается медленно, не спеша, дразня. Стерва.
Карпен переводит затуманенный взгляд за окно. Он не в силах разгадать, что там, за окном так манит Катю. Карпен не замечает ни весны, ни свободы, однако замечает кое-что другое. Ослабляет хватку, выпуская руки из-под рубашки. Внизу, аккурат под окном какого-то хуя делают Рудник с Пылаевой. Катя, устало прильнув щекой к холодному стеклу, тоже замечает, как среди серой московской улицы шутя целуются два ее дружка.
Новость об их отношениях, чуят оба, скоро разлетится по всем инстанциям с неимоверной скоростью. Оба быстро, пока Рудника с Пылаевой не угораздило поднять глаза выше, сползают с подоконника. Катя нервно смеется, Карпен так же нервно хлопает форточкой и задергивает пыльные шторы.
- Дура, - по полу ногой двигает тапочки к босым продрогшим ногам.
Она, видите ли, всех жалеет, кроме себя.
Карпену хочется Катю оберегать, и он сомневается, справится ли полный амбиций Нестерович с этой задачей.
- Кофеёк. - сует чашку ей в руки, - Давай, Катюх, ехать надо.
Слова трусливо застывают на Катиных губах. Хочет сказать, что хватит с неё этих ночных приключений и авантюр, что она хочет нормальной жизни, наконец, но отчего-то не решается. Карпен заботится о ней похлеще Нестеровича, который не слышит её просьб закрыть свой балкон нахрен, а потом удивляется, когда это её угораздило подхватить температуру. В голове двоится, путается, экстренный сигнал оглушительно воет, и Кате кажется, она оглохнет от своих же мыслей.
Что он обнаружил в ней такого, что до сих пор не может оставить в покое?!
Катя сидит на краю кровати и говорит, что не мерзнет, и чтобы Карпен от нее отвалил. Сама греет руки об остывшую уже керамику чашки и рассматривает гравировку. Думает: неплохо бы своим деткам из команды придумать какой-то символ, ручаясь, что не прогоняет трусливо таким образом более актуальную сейчас решимость.
Катя видит конец этих отношений, зияющий прямо перед ней. Карпен садится рядом и дружески обнимает её плечо. Сводит скулы, Кате хочется плакать, Катя отчаянно хочет слышать хоть какие-нибудь объяснения.
Карпен не решится. Опять молчит.
Кате нужны всего-то слова. Карпену нужна всего-то Решетникова рядом. Всего-то...
Катя порывается встать. Карпен сильной рукой прижимает ближе.
- Не уходи.
- Мне пора. - Катя говорит металлически, наскоро выскальзывает и оставляет чашку с недопитым кофе на тумбочке.
В Кате переливается эта игра контрастов и, в нервных попытках застегнуть джинсы, она думает, сумеет ли с ней совладать. Катя устала объясняться перед Нестеровичем и маскироваться перед коллегами. Катя решительно собирает волосы в хвост, хватает рюкзак и исчезает в прихожей.
Карпен молчит. В пустоте раздается:
- Поймаю такси.
Катю дико бесит, когда ее игнорируют. С хлопком входной двери к Карпену приходит осознание: больше шанса уже не будет. Похуй.
И как бы Карпен ни хотел повернуть время вспять, отвоевать её у Нестеровича и снова пьяняще касаться - так, вне танца - он не будет даже пытаться.
Карпен слишком уважает свободолюбивую Катьку - ей
так будет лучше.
***
Оба пробуют жизнь на вкус заново. Без пагубных привычек в виде сигарет, случайного секса и Решетниковой - нужное подчеркнуть.
У Решетниковой в телефоне контакт "Карпен" удаляется решительным нажатием кнопки.
В его телефоне вместо её контакта остается многословное: "#".
***
Катя уже год живет чисто и безгрешно, почти как дева Мария: орет на Нестеровича, колет всех вокруг остротами своих выражений, зато не спит с кем попало и ночует исключительно дома. Катя закрывается на балконе, выуживает из кармана зажигалку, щелкает кнопкой - и непослушный дым устремляется вверх. Катя провожает его в серое небо таким же серым своим взглядом. Переминается босыми ногами на холодной плитке балкона, нервно и собственнически отказываясь выпускать из пальцев сигарету.
Катя устала выслушивать нравоучения Нестеровича по поводу ее курения. А она, кажется, начинает понимать дзен, который находил в этом Лёха Карпенко.
