Каренины без Анны

      Анна Алексеевна или Ани, как звали её домашние, нервно ходила по гостиной взад-вперёд, то и дело взглядывая на часы. Она ждала, когда брат её вернётся со службы; ей нужно было говорить с ним. Разговор этот был очень важен, и от него многое зависело, но Ани боялась, что не сумеет сказать всего, что нужно и так, как нужно.       Брат Серёжа был старше её почти на десять лет, и они не были особенно близки. Более того, об этом никогда не говорилось, но Ани видела, что отец их любит её больше, и это обстоятельство прочертило между братом и сестрой серьёзную преграду, из-за которой отношения их были не то, чтобы враждебны, но всегда имели оттенок отчужденности. Ани всегда это чувствовала, но не знала, как это изменить.       Сделав очередной круг по комнате, она остановилась, сняла с шеи медальон и щелкнула замочком, открывая фотографию, которая была внутри. С этой фотографии, чуть пожелтевшей от времени, на неё нежно и печально смотрела красивая молодая женщина — её мать. Ани её совсем не помнила, но хранила этот медальон, когда-то найденный случайно в кабинете отца, и в трудные минуты всегда раскрывала его, как бы ища у матери помощи и заступничества.       Сейчас она тоже глядела в прекрасные, такие добрые и ласковые, материны глаза, наполнявшие её душу тёплом и спокойствием, и безмолвно просила ниспослать ей сил для предстоящего объяснения.       Услышав звонок, она вскинула голову и бросилась в прихожую. Там лакей освобождал только что вошедшего барина от пальто.       — Ну, наконец-то! — сказала Ани, пытаясь поймать избегающий её взгляд брата, чтобы понять, в каком он расположении. — Пойдём скорей в гостиную, у меня есть, что сказать тебе.       — Если это все о том же, то я не хочу больше ничего слышать, — с порога отрезал Сергей, отдавая лакею свою шапку на меху, запорошенную воющей по улицам метелью.       — Но это важно, — возразила Ани, сжимая в руках у груди медальон, как будто бы защищаясь им от холодности брата. — Я прошу тебя, ты должен послушать. И отец тоже хочет говорить с тобой.       — Нечего говорить. Я знаю все, что он скажет вперёд, и я не могу согласиться с ним.       — Она была здесь, — выпалила Ани, невольно краснея и с замиранием сердца наблюдая за тем, какую перемену произвела на него эта короткая фраза.       Лицо Сергея приобрело мертвенную бледность и на несколько секунд застыло маской. Он боролся с собой какое-то время, но затем вновь прозвучал его ровный голос:       — Вы приняли её?       — Ну, конечно, приняли. Не могли же мы прогнать её!       — Отчего не могли? — он приподнял брови в надменном жесте. — Это и нужно было сделать.       — Это жестоко! — возразила Ани, хмурясь.       — Она заслужила и большую жестокость. — обыкновенно спокойные и ничего не выражающие глаза его сверкнули яростью, но тут же потухли.       Хотя Ани учила себя жалеть его, его бессердечие уничтожило в ней всякое сочувствие к нему, и теперь она едва могла подавить в себе гнев.       — Как ты можешь? Она твоя жена…       — Была ею, — оборвал её Сергей и, безразлично поведя плечом, как будто отмахиваясь от чего-то, направился в гостиную. — Теперь я не желаю знать её. И если в другой раз вы примите её или дадите ей увидеться с сыном, я возьму его и уеду.       — Это бесчеловечно, как ты не понимаешь? — не отставая от него, говорила Ани, стараясь не горячиться и все же повышая голос. — Она приехала, она в отчаянии. Она во всем раскаивается и на все готова, лишь бы ты простил её и вернул ей Николеньку.       — Она во всем виновата сама, и я не собираюсь переменять своего решения, — как будто не слыша её, отвечал Сергей и добавил твердо: — Она виновата и будет наказана.       Ани сжала кулачки, глядя в его широкую равнодушную спину, затем закрыла на секунду глаза и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.       — Я прошу тебя, — произнесла она, стараясь вопреки всему придать тону мягкости. — Ты знаешь, что я люблю тебя и люблю её, как сестру. Подумай о сыне, подумай, как он страдает от разлуки с матерью.       — Ему будет лучше вовсе без матери, чем с порочной и безнравственной матерью, — возразил Сергей, и губы его изогнулись в брезгливую гримасу, которая более всего возмутила Ани.       — Ты эгоист! — вскричала она, сердясь и на него, и на себя за то, что у неё не получалось переубедить его. — Невыносимый эгоист!       — Я?! — его взгляд потемнел. — Я для этой женщины сделал все, и она на все наплевала, она предала меня, предала нашего сына, а теперь я ещё должен жалеть её?       — Да! Ты должен жалеть её, потому что она твоя жена, она несчастна, она раскаивается, и ей ужасно больно от того, что…       — Больно, вот как? — перебил Сергей сорвавшимся голосом. — Если ей больно, то как тогда должно быть мне..?       Ани посмотрела прямо в его глаза, дрожащие едва сдерживаемыми слезами, и впервые за все время ей стало жалко его. Она вдруг представила себе ясно, что может чувствовать человек на его месте, и виновато опустила голову.       — Я не прошу жалеть меня, — угадав её мысли, произнёс он и гадливо скривился. — Но жалеть её я не могу и не хочу.       Они долго молчали в темноте гостиной, прислушиваясь к ветру, который со стонами бросал пригоршни снега в заиндевелые окна.       — Отец просил тебя зайти, — сказала Ани робко.       Сергей тяжело вздохнул, прикрывая глаза и как будто внутренне готовясь пережить тот же разговор, какой только что случился у него с сестрой.       — Пойдем, — собравшись с силами, сказал он и двинулся к отцовскому кабинету.       У самых дверей он остановился и отрывисто постучал.       — Как он?       — Кажется, лучше немного, но постарайся не волновать его, — ответила Ани.       Он презрительно усмехнулся, как бы говоря, что не в его силах исполнить это требование, и вошёл.       Алексей Александрович, болезненно осунувшийся, изжелта-бледный, но улыбающийся, сидел в кресле под пледом, и держал на руках двухлетнего внука, который игрался с кистями его халата.       Мальчик заметил отца и радостно взвизгнул, но Сергей не подошёл к нему. На лице его промелькнуло странное выражение отвращения, когда он увидел сына.       — Ты поздно сегодня, — заметил Алексей Александрович, отцепляя от себя Николеньку. — Ани, возьми его, пожалуйста…       — Много дел, — коротко отозвался Сергей. — Как ваше здоровье? Доктор был?       Ани забрала племянника и, оглянувшись в последний раз на брата, вышла.       — Был, был, — ответил Алексей Александрович, провожая её глазами. — Да толку-то…впрочем, это неважно теперь. — Он посмотрел на сына. — Тебе сказали уже? Она приходила…       — Да. Но я не понимаю, что это меняет, — с вернувшейся к нему невозмутимостью, сказал Сергей и повернулся к окну, сцепляя сзади руки.       — Меняет, — возразил Алексей Александрович. — Она просит тебя принять её назад.       — Я не могу этого.       — Подумай…       — Я все обдумал, — резко бросил Сергей, но тут же поправился и прибавил спокойней: — Я все обдумал и принял решение.       — Но прежде не шло речи о примирении, как я могу понимать, — хмуря седые брови, проговорил Алексей Александрович.       — О нем не идёт речи и теперь.       — Но она раскаивается. Я говорил с ней, и она готова на любые условия, только бы не рушить семью и не разлучаться с сыном. Если ты откажешь ей сейчас, ты совершишь непоправимую ошибку.       — Я совершил ошибку, связав свою жизнь с нею. Это единственное, о чем я сожалею.       — В тебе говорит гордость, и более ничего.       — Я полагаю, что имею на это право.       Алексей Александрович вздохнул, потирая переносицу, разбитую глубокой морщиной.       — Я вполне понимаю тебя. Ты знаешь…       — Я знаю, отец, — взволнованно остановил его Сергей, обращая к нему перекошенное, как от судороги, лицо. — Я знаю все, и я все равно не могу простить её и принять её назад. Вы могли бы, а я не могу. Зовите это гордостью, эгоизмом, но я не могу, не могу! — его челюсть безудержно дергалась то ли от слез, то ли от злобы. — Я ненавижу её, я ненавижу её так сильно, что я убил бы её!       — Я понимаю тебя, я все понимаю, — сочувственно покачал головой Алексей Александрович. — Я был то же, что и ты. Но это лишь наваждение, это временно, все пройдёт и…       — Я прошу вас, не говорите больше про это, — он снова отвернулся, пытаясь взять себя в руки. — Я больше не могу об этом слышать.       — Это страшное положение, я знаю. Это больно, но это нельзя отодвинуть, потому что слишком многое зависит от того, что ты решишь сейчас.       — Я все решил, — нервно передернул плечом Сергей. — Я написал адвокату, и он начал дело.       Алексей Александрович поморщился, как от удара и неодобрительно замычал.       — Если бы она не пришла сегодня, я мог бы ещё поддержать тебя, хотя я против развода в любом случае, — сказал он, снова хмурясь, — но теперь этого никак нельзя сделать. Пойми, если ты сейчас бросишь её, она погибнет.       — Мне все равно, что будет с ней. Если и погибнет, она того заслужила.       — Ты лжёшь себе. Это оскорбление говорит в тебе, а не голос разума. Ты погубишь её и сына…       — Ему лучше будет без неё.       — Тебе было лучше без матери?       На сей раз ответа не последовало. Сергей молчал, глядя на метель за окном. Лицо его опять сделалось безжизненным.       Алексей Александрович понял, что нашёл верно и продолжил:       — Я был в худшем положении, но я все же жалею, что сделал так мало для того, чтобы удержать её.       — Вы сделали все, что могли. Эта женщина не была способна ни на какую любовь, кроме как к себе самой.       — Ты не прав. Она любила тебя.       — Она никого не любила! — вдруг вскрикнул Сергей так громко, что Алексей Александрович вздрогнул. — Она предала меня и вас, она бросила своего сына, свою семью! Это гадкая, жестокая женщина…       — Не говори о ней так. Она была только несчастная женщина.       — И кто был причиной её несчастья? Вы, разве? Или я, может быть? Она получила то, чего заслужила!       — Замолчи! — оборвал его Алексей Александрович с неясно откуда взявшейся силой в старческом голосе. И добавил чуть тише: — Ради Бога, замолчи.       Сергей опустил голову, давя в себе слёзы вместе с озлобленными рыданиями, теснящими ему грудь под вицмундиром. Алексей Александрович хотел ещё что-то сказать, но зашёлся в приступе кашля. Это привело Сергея в чувство.       — Простите, — с тем же холодным самообладанием, как и при начале разговора, произнёс он. — Я вас расстроил, а вам совсем нельзя волноваться.       Алексей Александрович откашлялся в платок и, переведя дыхание, взглянул на сына снизу-вверх. Усталость и сожаление сквозили в больших мутных глазах.       — Это ты прости меня, — произнёс он тихо, протягивая свою слабую худую руку с выдающимися венами. Сергей подошёл и взял её в свою. — Я многим виноват перед тобой. Но мои ошибки исправить уже нельзя, а ты ещё можешь не совершить своих. Поэтому, я прошу тебя, подумай ещё, прежде чем рушить то, что не совсем потеряно.       — Хорошо, я подумаю, — пробормотал Сергей, отворачивая лицо. Он никогда не любил и не умел врать.       Он простился с отцом, поклонился и вышел. Алексей Александрович только печально смотрел ему вслед.