I love you

Первый раз она это говорит не то случайно, не то преднамеренно. Она помнит лишь странную смесь чувств и мыслей, бесчисленные цвета, которые сливаются в густую серую дымку, затуманивающую ее разум и зрение. — Идиотка. Она слышит голос и сразу же реагирует на него, как собака на свист. Привычка, укоренившаяся в ее голове, часть самой ее сущности. Она поворачивает голову и щурится, чтобы увидеть светлые волосы, бледную кожу и темные глаза. Она не может разобрать детали, но эту комбинацию она узнает из тысячи. — …Цуна…де…са..ма — бормочет она, когда ее глаза закрываются, и огни начинают танцевать и вращаться перед ее взором, сверкая, как радуги. Кажется, она летит или нет, она не может точно сказать. Она чувствует себя невесомой и почти такой же, как, по ее представлениям, должны чувствовать облака. Как хлопок, мягкий и пушистый, может быть, немного влажный или холодный, но она ни то, ни другое, так что она не может понять, что происходит. — У нас тут тренировки по уклонению. Может быть, в следующий раз ты не забудешь на самом деле уклониться. Слова прорезают дымку, как ярко-оранжевые сигнальные вспышки, или как ножи, или даже как пылающие кулаки, которыми она размахивает. Руки, которые могут разрушить землю, разрушить миры, перестроить вселенную по образу их хозяйки. Ее рот шевелится, что-то непонятно бормочет, что-то насчет взрывов и мяты, красных ногтей и ванили, она не совсем уверена. — Черт, кажется тебе и вправду досталось. Ее глаза распахиваются, и она смотрит на блондинку, склонившуюся над ней так близко, что мягкие волосы щекочут кожу. Она тянется к ней своими маленькими, слабыми руками и пристально смотрит. Она теряет часть себя всякий раз, когда смотрит на нее, фрагменты зеленого теряются в медовых пустошах. — …я.лю…вас, — бормочет она перед тем, как ее рука опускается и глаза снова закрываются, когда ее тянет вниз, обратно в бездну, сопровождаемую резким ароматом алкоголя и меда, в котором можно утонуть. Второй раз — это не что иное, как несчастный случай. Паника затуманивает ее разум и направляет ее мысли, чистое отчаяние, которое сжимает ее горло, выжимает из нее всю жизнь и краски, пока мир не становится темным и серым. Она уже несколько недель балансирует на грани безумия — трясущиеся пальцы, трясущийся разум, беспорядочные мысли. Она помнит беспокойство людей, странные взгляды, которые она вызывала, их спокойные заверения о том, что с женщиной все будет в порядке и что она скоро выйдет из комы, и ей не о чем беспокоиться. Помнит, как полагалась на инстинкт и мышечную память, чтобы выполнять все задачи, выполнять свой долг, в то время как ее разум был прикован к толстой запертой двери, в которую даже ей не разрешалось войти. И вот теперь она здесь. Перед дверью, уставившись на дерево, слишком напуганная, чтобы войти внутрь и посмотреть в лицо той, кто там лежит. — Не стой там, заходи уже! Ее руки дрожат, разум отключается, когда она слышит эхо голоса, о котором она думала неделями, которого так боялась потерять. Она открывает дверь, заглядывает внутрь, видит желтый, белый и красный, всегда красный, красные губы, красные ногти, красныйкрасныйкрасный — Она оказывается перед блондинкой, прежде чем сама это осознает, обнимает ее и плачет, как ребенок, даже когда она чувствует, что горло сжимается, даже когда ей сложно дышать, думать, делать что-то еще, кроме как цепляться за нее, как будто она тонет. Руки женщины движутся к ее плечам, принимают ее, притягивают к себе, и она чувствует, что умирает. Шепот вырывается из ее горла, непроизвольно, не заботясь о последствиях, отражая правду, которую она держит так близко к сердцу. — Я люблю вас, — тихо всхлипывает она, утыкаясь лицом в шею и плача, пока усталость не берет свое и она не отдается пустоте. Третий раз — любопытное сочетание умысла и пьяной честности. Она слишком много выпила, хоть никогда и не умела пить так хорошо, как другая гостья в комнате. Все остальные уже ушли, полночь давно миновала, и до рассвета остались считанные мгновения. Пустые бутылки разбросаны по столу между ними, и они не разговаривают, только пьют, пьют и пьют. Она не возражает, слишком пьяная, чтобы иметь мнение о чем-либо вообще. Сама вечеринка была приятной, последняя гулянка перед свадьбой. Она вторая из всей их группы, кто выходит замуж, через год после ее самых близких друзей. Никто не удивился, услышав об их помолвке. Они идеально подходят друг другу и очень друг друга любят. Она не может не фыркнуть. — Что смешного? Ее голова поворачивается в сторону, и она почти теряет равновесие, но ее удерживает чья-то сильная рука, сопровождаемая закатыванием глаз. Она пристально смотрит на эту самую руку, следует за ней к обманчиво узким плечам, к лицу, которое для нее олицетворяет и сны, и кошмары. — …ничего, — отвечает она и закрывает глаза, когда ее голова склоняется набок. Ее щека встречается с теплой кожей, с твердыми мышцами, и она использует их как подушку, наполовину растянувшись на столе. — Не смей засыпать на мне, соплячка. Она не обращает внимания на предупреждение, вместо этого открывает глаза и ищет медовую пустошь. Они смотрят в ответ, и она удерживает взгляд, теряя себя в теплом цвете, который, в зависимости от света, может перейти от шоколада к меду и восхитительному расплавленному золоту и напоминают ей о том, чем она так невероятно сильно дорожит. — …не люблю его, — бормочет она и не ждет ответа, не ожидает ничего. Они не очень хороши в подобных вещах, ни одна из них, но пока она может сидеть и смотреть и выжигать каждый дюйм и каждый квадрат этой женщины в своей памяти, чтобы никогда, никогда ее не забыть, она будет в порядке. — …люблю тебя, — добавляет она перед тем, как гаснет свет, и забирает с собой это воспоминание, этот образ, только чтобы прочно спрятать его в самом темном и глубоком уголке ее мозга, потому что она знает, что после сегодняшней ночи он будет уже вне ее досягаемости. Четвертый раз — это осознанное признание-шепот, когда она в безопасности и защищена, и может позволить себе сбросить маску и позволить своему сердцу вырваться на свободу, хотя бы на одно мгновение. Она устала и перегружена, напряжена сверх всякой меры и очень близка к тому, чтобы потерять рассудок и сдаться. У нее есть друзья и семья, которые помогают, когда и где могут, но иногда даже этого недостаточно. Брак и материнство ужасно переоцениваются. И она слишком устала, чтобы упрекать себя за эту мысль. Небеса знают, как сильно она любит свою дочь, но забота о ребенке, домашнем хозяйстве и карьере в одно и то же время берет свое. — Всего час. Или два. Я… пожалуйста, — умоляет она, чувствуя себя виноватой и пристыженной одновременно. Ее внутреннее смятение, усталость и отчаяние должно быть отразились на ее лице, потому что после закатывания глаз и нескольких невнятных жалоб, сильные руки раскрываются в явном приглашении. Она не плачет, не всхлипывает, но кладет дочь в эти объятия и чувствует облегчение. Ее губы начинают шевелиться, она все говорит и говорит о том, что можно есть ее дочери, а что нельзя, что заставляет ее плакать, как ее успокоить, как… — Я и раньше нянчилась с ребенком, знаешь. Просто иди и вздремни. Я буду здесь. На этот раз она не может сдержать слез, бросается вперед и обнимает ее, обнимает так, словно от этого зависит ее жизнь. (Это так). — Спасибо, — шепчет она и делает один глубокий вдох, улавливает знакомую ноту всего, что она так сильно любит, а затем неохотно отпускает. Она поворачивается и уходит, засыпая в ту же секунду, когда ее тело касается кровати. Когда она просыпается, уже перевалило за полночь, и когда она спускается по лестнице, измученная и беспокойная, ее встречает зрелище, которое грозит разорвать ее сердце надвое. Они на диване, ее дочь лежит на груди женщины, обе спят безмятежным сном. Она подкрадывается ближе, не смея нарушить их спокойствие и опускается на колени. Она убирает прядь волос с лица дочери, потом смотрит на женщину постарше. Рука застывает в воздухе. Она так сильно хочет прикоснуться к ней, но обуздывает себя, никогда не посмеет предать доверие другой женщины, ее веру, которую та вложила в нее много лет назад. Вместо этого она наклоняется ближе, держит губы всего в дюйме от уха и выдыхает три слова. — Я люблю тебя. Пятый раз — последний. Ночь теплая и тихая, тот самый образ мира, за который они так упорно боролись много лет назад. Все здесь, даже ее отчужденный муж, который, наконец, вернулся в деревню, чтобы встретить свою жену, свою дочь, своих друзей, всех тех, кого он оставил позади почти на десять лет. Она улыбается и празднует, но глубоко в душе ей совсем не весело. Когда она выходит из дома и бродит по саду, где луна светит ярче всего, она ожидает, что будет одна, и удивляется, когда оказывается, что это не так. — Тебе не весело? — спрашивает женщина и присоединяется к ней. Ее голова не поворачивается, мышцы не дергаются, тело не подает никаких признаков того, что она слышала слова женщины или даже признает ее присутствие. Женщина такая красивая, купается в ярком белом сиянии луны, вся бледная, совершенная и неземная. Если бы она уже не любила ее, не любила уже в течение многих лет, то, совершенно точно, влюбилась бы сейчас. — Я становлюсь слишком стара для этих вечеринок, — глаза женщины смягчаются и теперь тоже смотрят прямо перед собой на деревья, которые обозначают границу садов. — Не с мужем? — блондинка тихо хихикает, потом качает головой. Не уточняет. В этом нет необходимости. Ей никогда не удавалось утаить что либо от этой женщины. Это единственный человек, для которого она никогда не была загадкой, с того дня, как они встретились, и до сегодняшнего вечера. Та, кто может взглянуть на нее краем глаза и прочесть, как книгу, заглянуть ей прямо в душу и заглянуть в самую суть ее существа. Этот вопрос излишен. Они оба знают, что он ее муж только формально. — Это действительно то, за что ты боролась? Она дважды моргает, недоумевая, чем вызван этот вопрос, и только собирается спросить, как что-то останавливает ее. Вместо этого она просто пожимает плечами и смотрит на нее, когда отвечает. — Да. Жизнь не идеальна, реальность состоит из лжи, притворства и отрицания, но она с этим смирилась. Знает, чего она может ожидать и чего никогда не случится, и думает, что наконец-то ее это устраивает. С этой мыслью она смотрит на нее и, не улыбаясь и не заикаясь, ничего не выражая на лице, говорит: — Я люблю тебя. Проходит мгновение, в котором ничего не происходит, затем женщина поворачивается, их глаза встречаются, и она видит в них то, что и ожидала увидеть. Стеклянные и пустые глаза, лишенные всех цветов, в то время как впервые за много лет они смотрят друг на друга, не притворяясь, не скрываясь. — Я знаю.