***
Какая она? Спустя неделю при этом вопросе в голове у Билла начали появляться нерешительные, как молодые глиноклоки, ответы. Но они до того были похожи на строфы из первых стихотворений, которые пишут ошарашенные от влюблённости подростки, что делиться ими с кем-то Билл не решался. Разумеется, коллеги спрашивали его о том, как ему работается с этой француженкой (самый мягкий эвфемизм, которым можно её обозначить). Билл ограничивался только общими словами и был предупредителен, если замечал хоть намёк на то, что кто-то собирается шутить о его новой напарнице. Да, она стала его напарницей — Билл давно намекал начальству, что ему нужен стажёр или помощник, но ему досталась она. При всей своей жемчужности, она была превосходным Ликвидатором заклятий. Откуда в её точёной фигурке и хрустальных пальцах столько силы и магического опыта, Билл просто не знал. Она была однозначно не хуже его в плане профессионального мастерства, а в тех вопросах, в которых была слабее (например, английский язык или знание гоблинского менталитета), она с поразительным упорством стремилась восполнить пробелы. Какая она, Билл? Какая? Что ж… Она песочная. Хрупкая, белоснежная — от корней тонких волос и густых белых ресниц до кончиков пальцев. Рядом с ней хочется поставить предупреждающий знак: «Пожалуйста, не используйте волшебную палочку вблизи этого артефакта, возможны колебания магического поля». Неслышные и мягкие шаги, беззвучное и редкое дыхание. Есть ли она или это мираж? Может, Билл снова вернулся в Египет, где от гипоксии в раскалённых пирамидах ему что-то мерещится? Она солёная. Немногочисленные женщины, работающие в Гринготтсе, пахнут душными сладкими одеколонами и выпечкой из волшебной пекарни на углу. Да они и сами напоминают приторные засахаренные печеньица. В ней же нет ни одного отзвука сладкого. Она — ледяная минеральная горная вода. Она гранитная. Каменная. Надменный взгляд из-под неизменных тёмных очков (она не снимает их даже в подземельях), поджатые сиреневые губы. Тени на скулах, на складках закрытой светлой одежды, в глазницах маленького костяного шарма в виде черепа, который она носит на обычной плотной нитке, несколько раз обмотанной вокруг узкого запястья. Она одним «laissez-moi» может остановить скрежет ворчания гоблинов, которые недовольны любой человеческой работой, но её — всегда, её — в особенности. Ей это ни по чём. Она — железо, сталь, но не серебро, нет, конечно же, нет. Она таинственная. Наверное, это потому, что они видятся по ночам — она ещё в конце первого рабочего дня заявила, что будет работать только после захода солнца. А Билл перешёл на ночные смены вместе с ней, потому что нельзя оставлять напарников одних. Да даже если бы и можно было, он бы не оставил. Поэтому Билл начал жить так же, как она — по ночам. Ночью всё иначе даже в подземельях Гринготтса, куда никогда не проникает солнечный свет. Ночью и она сама становится иной, потому что чувствует себя в своей тарелке. Наверное, для Билла её состояние было важнее своего собственного. Первую неделю, когда он привыкал к новому рабочему режиму, его слегка лихорадило, как от гриппа, потому что организм долго не мог перестроиться и биологические часы били по нему, как частая очередь боевых заклятий. Флёр. Он тогда же начал называть её по имени, хотя сам факт существования её имени казался ему невероятным, потому что как можно дать этой невозможной девушке земное имя? Флёр порой надолго задерживала свой взгляд на его бледном лбу, по которому катились капли холодного пота, или на поникших рыжих прядях, выбившихся из конского хвоста, замечала, что он медленно реагирует на что-то, и тихо говорила: — Вам лучше отдохнуть, monsieur William. Он в такие моменты слегка тряс головой и довольно убедительно произносил: — Не беспокойтесь, Флёр. Я полон сил. Флёр легонько качала головой. Её стеклянные глаза поблёскивали укоризной из-под тёмных солнцезащитных очков. Она ему не верила, c'est simple comme bonjour. .***
Какая она? Спустя месяц ответ на этот вопрос казался Биллу очевидным. Сердце молодого мужчины, огрубевшее от рабочей рутины, долгих странствий по северу Африки и жажды приключений, забилось по-новому. И каждый день, что он встречал эту девушку с серебристыми волосами, оно всё сильнее пробивало броню, под которой прятались настоящие тёплые чувства. В тот день он пришёл на работу с цветами. Как мальчишка, мялся в цветочных, понимая, что ни одни цветы на свете не достойны её — ни классические розы, ни пошловатые орхидеи, ни наивные тюльпаны, ни заунывные лилии… Под вечер мало цветов выглядели свежо и достойно Флёр. Он обошёл несколько магазинов, салонов и ларьков, едва не опоздал на работу, пока взгляд его не упал на простенькие белые цветы. Они неуверенно теснились рядом с широкими оранжевыми герберами и лиловыми ирисами, но выглядели свежее и моложе всех. Некоторые цветочки ещё даже не распустились, и их маленькие зелёные головки робко выглядывали, ожидая свой черёд раскрыться. Билл купил букетик среднего размера — вспомнил, как в школе ухаживал за одной девчонкой, и когда подарил той огромный и пышный букет, она подумала, что у него слишком резкие намерения, и сбежала. Билл решил подарить Флёр цветы и сказать ей о своих чувствах в конце рабочего дня. Он едва успел поставить букет в вазу и спрятать его за вешалкой с одеждой в комнате отдыха, когда Флёр неслышно появилась за его спиной — как всегда, ровная и немного строгая, глядящая вокруг с лёгким неодобрением. Но едва она встретилась взглядом сквозь тёмные очки с Биллом, жёсткая маска, которую девушка уже давно не снимала в обществе, слегка опустилась; красивые черты лица стали мягче. — Bonsior, William, — хрустальным голосом произнесла она. Билл бережно помог снять её светлое кремовое пальто. — Здесь стг’анный аг’омат. Цветы? — Не думаю, — небрежно и просто отозвался Билл. Если сейчас она посмотрит ему в глаза — непременно прочитает насквозь. — Пойдёмте, у нас много работы. В блок сейфов Древнейших семей доставили артефакты тысячелетней давности — боюсь, на них уйдёт не одна ночь… — он притворился, что расправляет невидимые складки на её безупречном пальто, пока она сверлила взглядом его затылок. — Над ними до нас работали министерские служащие, насколько я знаю, сейчас они в тяжёлом состоянии в Мунго… — Взгляните на меня, William, — тихо, но требовательно сказала Флёр. И Билл почувствовал, будто ему за воротник рабочей мантии налили ледяной воды. Как мальчишка! Что это такое? — Да, Флëр? — он развернулся. Он сохранял спокойствие. — Здесь цветы, — немного упрямо и настойчиво сказала Флёр. — Я чувствую их. Не глупите же, что пг’оисходит? — Это может подождать, — попробовал отнекаться Билл, но Делакур была упряма. — Non. Я не собиг'аюсь ждать. Билл… И сам не знал, почему он тянул. Он купил эти цветы для Флёр, выбирал их придирчиво и долго, представляя, как она обрадуется. Но её взгляд швырял его вниз со скалы и Билл хотел пасовать. Столько раз он ухаживал за девушками… Но Флёр не была — ни единой чертой — похожа на других девушек. Билл знал, что с ним ещё не было такого чувства. Или… Было? В тот раз, когда он стоял перед лазом, ведущим в опаснейшую гробницу в Египте? Всё это тоже было тогда — и страх, и азарт, и желание задокументировать каждую секунду этого действа, и осознание, что вот-вот его жизнь круто изменится. — Ладно, — сдался он. — Флëр… Это вам. Я хотел подарить их вам в конце рабочего дня. И вот цветы были у неё в руках. Они смотрелись на витрине, в её руках они были просто веточками с цветочками. Но лицо Флёр чуть расслабилось. — Ох… Как мило… — проговорила она. — Freesia? — Да. Фрезии, — мягко поправил Билл, ощущая, как что-то внутри него тает от того, как Флëр держит и рассматривает цветы. — Фг’езии, — попробовала исправиться Флёр, с неловкостью и смятением продолжая разглядывать цветы. — Да, именно так, — прошептал он. Она умела принимать молниеносные решения и быстро реагировать, но сейчас так много времени уходило у неё на то, чтобы любоваться цветами. Может… Она выжидает момент? Или специально затягивает? — Во Фг’анции их называют символом бесконечного довег'ия… — наконец сказала она тихо. — И считают, что они помогают весне вступить в свои пг’ава. Пг’огоняют холод… — она подняла взгляд. — Пг’едставляете? Её глаза — две сияющих льдинки с голубыми трещинками. — Да. Я подумал, что они характеризуют вас. Кажутся гордыми и закрытыми, даже будто теряются на фоне прочих ярких цветов, но на самом деле они очаровательные и нежные. И несут с собой тепло. Его слова впечатлили её. От её вдоха колыхнулся воздух. — Благодаг’ю. Но зачем? — тихо и с лёгкой досадой. — William, это лишнее… — Вам идут цветы, — невозмутимо сказал Билл. — Вы бы хотели пойти со мной на небольшую прогулку до восхода солнца? Флёр вдруг рассмеялась — и отвела руки с цветами от лица. Её смех был горьким и холодным, как треснувший по весне лёд. Так не может смеяться человек, которому весело или который по-настоящему счастлив. — На пг'огулку! William… Дг’угую девушку вы бы позвали au restaurant. Он был намерен держаться твёрдо. Он не может сбежать из опасной гробницы, не разрушив проклятие. — Я не люблю рестораны. Если честно, я даже не разбираюсь в том, какие рестораны в Лондоне хороши для свиданий, так что… — Ne fait pas le bouffon! — она снова рассмеялась, ещё горче и пронзительнее, чем ранее. — За всё время разговора я ни разу не пошутил. Флёр, если вас пугает это, скажу сразу: ваша сущность меня не отталкивает. — А должна бы. Вы не нужны пг’огулки с такой, как я. — В вас я вижу в первую очередь человека. — Я пег’естала быть человеком, William, — даже капли горького смеха пропали из её голоса. — Знаю, — волнуясь, быстро сказал Билл. — Так что вы скажете насчëт прогулки? Я ни к чему вас не обязываю и не хочу никуда торопиться, мне лишь интересно узнать вас поближе. Билл знал, что можно расположить к себе любую девушку, если убедить её, что на самом деле он ни к чему не обязывает, никуда не спешит, это всего-навсего одна прогулка… Кажется, и Флёр тоже замерла, обдумывая. — Мне и самой интег’есно узнать вас, William… — произнесла она после паузы. — Но я не та девушка, котог’ую ваша мать будет г’ада видеть на семейном ужине. Я слышала о вашей семье, для вас ведь нет ничего важнее, не так ли? Вы сказать, что никуда не тог’опитесь… Но я и не та девушка, котог’ая согласится лишь на одно свидание. Мне нужны de garanties. А не букет фг’езий и пг’огулка до восхода солнца. Билл не мог смириться с поражением. — Простите, если оскорбил вас, мадемуазель. — Вы молодой и пылкий юноша, William, — продолжила Флёр. — В вас гог’ит яг’остный огонь, но я чувствую, что мою нежную кожу он не г’анит. Вы только хотите казаться пг’остым industrieux мужчиной… — её лицо осветила тихая улыбка. — Ваш внутг’енний миг' больше всех этих подземелий. Вы не оског’били меня, вовсе нет… Я была бы счастлива забыться и пойти с вами куда угодно. Но вы слишком живой для меня, понимаете? Быть мной — cela signifie быть одинокой. Быть со мной — cela signifie быть мег’твецом. Как много вы знаете о смег’ти, William? Этот монолог пригвоздил Билла к полу. Но он был преисполнен уважения к Флёр, которое, пожалуй, лишь возросло, когда она не стала моментально реагировать на его ухаживания. — Я думаю о ней каждый день с тех пор, как вступил в эту должность ещё в Египте, — тихо сказал он. — Моя, то есть, теперь наша работа граничит со смертельной опасностью. Брови Флёр взлетели вверх. — Любой г’аничит со смег’тельной опасностью! — возмущённо и оскорблённо воскликнула она. — Любой живой человек, William! А мне смег’ть уже не стг’ашна — и в этом наша г’азница! — Но вы стоите передо мной, и я разозлил вас. Вы держите в руках цветы, которые вам не нравятся… — Почему же не нг’авятся… — вырвалось у Флёр. Её лицо приняло такое выражение, как будто она пожалела, что выпалила это. — У вас есть любимые цвета и ткани, которые вы предпочитаете в своём гардеробе. Вы любите, как пахнет воздух после дождя и любите украдкой смотреть, как розовеет небо на рассвете. Вы полны страсти, уловок и красивых фраз. Вы глубокая, удивительная, грустная и прекрасная девушка. Я чувствую, что вы живее многих, кого я знаю, — он перевёл дыхание. Флёр не смотрела ему в глаза, всё ещё крепко держа свой букетик. — Я… не буду настаивать, мадемуазель Делакур. Я приму, если вы захотите видеться со мной исключительно на работе. Я лишь хочу показать вам, что в вас больше жизни, чем вы думаете, вот и всё, — он посмотрел на наручные часы. — Нас заждались, кажется. И ему хотелось и в самом деле отбросить все свои романтические фантазии, все росточки чувств, которые впервые за долгое время проклюнулись в его душе и теперь отравляли её, увядая от безответности — просто забыть всё это и вернуться к работе, к работе с ней, чего бы ему это не стоило… — Цветы очень кг’асивые, — вдруг тихо сказала Флёр. — Фг’езии цвели, когда я г’одилась. Я не смогу пойти с вами сегодня, но завтг’а… Завтг’а вы свободны, William? Он чуть приподнял брови. Внутри всё было кувырком. — Сверюсь со своим расписанием. Надеюсь, ничего не запланировано в промежутке с двух до четырёх часов ночи. — Le bouffon, — усмехнулась Флёр.