***
Водный сад, расположенный на дворе, должен был приносить покой и умиротворение: Моракс сидел на траве и смотрел на водные растения в полном цвету, но даже с высоты их величия он может видеть едва заметные признаки неправильности под лепестками, затяжные, скрытые нагноения и застоявшуюся, мертвую воду. Что-то ужасающе неправильно не только в этом саду, но и во всем этом измерении, но он не может увидеть картину полностью. (Гуй Чжун бы смогла, он это знает, её мудрые глаза бы давно уже добрались до самого сердца этой лжи, но он не обладает и толикой её мудрости). Он думает, снова обдумывает, принесет ли ему этот союз пользу, стоящую тех усилий, что он приложил: ему нужны союзники, но он не уверен именно в этом предполагаемом союзнике, даже временно, пока они договариваются. Воздух удушает. Тяжелый зной летнего дня перед бурей. Слишком влажно, и хоть почва, на которой держится это адептальное измерение, это чистый кор ляпис, камень под ногами противно скользит в речной воде, коварен и ненадежен. Тишина давит еще сильней, пока не нарушается самыми легкими на свете шагами, отдающимися вибрацией в камне, и почти сразу — звук открывающихся врат во двор. В тот же миг он поворачивается к ним, инстинктивно тянется за оружием, которого не оказывается под рукой, и напряжение лишь незначительно исчезает, когда он видит, что это лишь слуга его предполагаемого союзника, одетый в, как всегда, полупрозрачный рукун* с высокой талией под самой грудью, в этот раз накинувший на плечи шарф с темными бутонами цветов. Пронзительный взгляд золотых глаз направлен вниз, как всегда, и большая часть лица скрыта за тяжелым каскадом густых волос, пока тонкая линия спины пряма и непреклонна. Моракс снова, еще сильней, желает хоть немного лучше понимать, что за игру ведет его мастер: засада? Возможно, но сомнительно, по крайней мере, не соответствует тактике этого Бога, хотя он и ожидает подлость когда-нибудь в будущем, когда Архонт Снов выжмет каждую каплю выгоды из этого предполагаемого союза, что только может. (К тому же, не каждая атака или рана должна быть физической.) И в конце концов, неужели это вполне привычное для него предложение предполагаемым союзникам, отдать своего слугу — своего наложника? — как дипломатический подарок? И почему вообще этот юноша согласился на такую договоренность? Хоть он и не уверен, что узнает ответ на этот вопрос в ближайшее время, учитывая, что до сих пор не услышал, чтобы мальчишка вымолвил хоть слово. Глядя, как река голодно заглатывает края юбки юноши, Моракс нахмурился; было в этом что-то тревожное. Столь же тревожное, как и всё остальное в этом измерении, хоть он и не может сполна описать это ни контрактом, ни поэзией. Он протягивает к нему руку. — Иди сюда, — повел он его обратно внутрь.***
Вес юноши на коленях неощутим, как перышко. И он всё еще не сказал и слова, продолжает соблюдать молчание, и, когда он так близко, Моракс чувствует тяжесть кармического долга в его теле, словно врезанную в кости — что его особенно волнует, учитывая, что его мастер был абсолютно свободен от такой ноши даже посреди войны. — Как мне тебя называть? — спрашивает Моракс, сознательно не спрашивая о его имени. Он проводит пальцами по длинным, чудесным волосам, неловко гладит, и, по полуприкрытым золотым глазам и напряжению в крохотном теле юноши, понимает, что он определенно не привык к любого рода ласке. И он лишь наполовину ожидает ответ, учитывая молчание этого юного адепта, и даже удивляется, когда тот наконец заговаривает мягким голосом, явно не привыкший говорить и почти сомневающийся, словно не уверен, что ему это вообще позволительно. — Мой мастер зовет этого презренного своей маленькой пташкой, — отвечает он, не отводя взгляд от пола, и Моракс хмурится еще сильней. Он и так уже знал, что его предполагаемый союзник называет слугу «своей прелестной пташкой», но заставлять его принижать себя в разговоре? — Не принижай себя, — говорит он, стараясь быть нежным, и наблюдает, как на краткий миг в тонких, стоических чертах лица мелькает удивление. — Это не обязательно со мной. Миг спустя маленький адепт заговаривает снова, и Моракс ждет, пока тот не закончит. Он запинается, спотыкается о собственный язык, борясь с привычками, врезавшимися в подкорку сознания, пока наконец не заканчивает фразу: «Вы можете звать меня так, как пожелаете». Собственническое имя на манер кличек для питомцев совсем не подходит, кажется нездоровым. Этот юноша обманчиво хрупок и обладает лицом, способным заставить прекраснейшие цветы устыдиться своей незначительности, но Моракс убежден, что перед ним не певчая птичка, и неважно, как его мастер наряжает его в полупрозрачные шелка и пытается держать его в клетке, пытаясь сделать из него то, чем и кем он не был. И он не знает его слишком мало, чтобы дать ему имя, даже если временное, ну а неподходящее имя будет хуже, чем его отсутствие вовсе. Моракс качает головой: — Я недостаточно знаю тебя, чтобы дать тебе имя, — сказал он, глядя, как золотые глаза распахиваются в удивлении. Проводит пальцами по его длинным волосам и наклоняет ему голову, чтобы поцеловать. Хотел, чтобы поцелуй был нежным, пока чужие изящные губы покорно не приоткрываются под напором его, и что-то в этом есть слишком соблазнительное, и он углубляет поцелуй. Болезненно сладок. Если бы юноша хоть на миг проявил нерешительность и сомнение, он бы сразу остановился, и неважно, каковы условия контракта. Но этот маленький адепт издает мягкий звук, напоминающий простой выдох, прямо ему в губы и откидывает голову назад, открывая горло. Открытое приглашение. Его руки сильнее накручивают темные волосы на кулак, и он опускается губами к тонкой, прелестной шее, касается ими артерии и чувствует пульс, губами чувствует, как сердце бьется так льстиво быстро. Моракс почти останавливается в неуверенности, но маленькая рука застенчиво опускается на его плечо, и юноша издает тот самый нежный, напоминающий дыхание звук, трепетный полу-вздох, как раз перед тем, как он кусает, оставляя на бледной коже жестокий, болезненный синяк. Тянется, чтобы прикоснуться снова — талия адепта настолько тонкая для его рук, что он обхватывает её полностью, и даже касается пальцами пальцев другой руки, — прежде чем поднять его, нежно и осторожно обнять в своих руках и отнести на кровать. Руки Моракса грубо и неловко пытаются расстегнуть скользящие под его пальцами шелка. Он не слишком хорошо знает, как именно управляться в одеждой со столькими украшениями, столь нежной и непрактично роскошной. Он себе такую и представить не мог, не говоря уже о ношении за все годы своей жизни. И лишь умудряется её не порвать, когда маленькие руки ловко расстегивают ленты, и платье падает на пол, растекаясь там небольшой лужей светлых прозрачных шелков. Совсем скоро юноша предстал перед ним совсем нагим; изящное, обманчиво хрупкое существо, стройное, но сильное, открытое к его ласкам, к его рукам и губам. Еще один тихий, дрожащий полу-вздох, лишь ненамного заметнее обычного выдоха. Выгибается к его прикосновениям, трепещет в его руках, и отворачивает лицо, скрывая его за каскадом густых волос. Стесняется? Волнуется? Моракс почти задает вопрос, когда тонкая, маленькая рука накрывает его член сквозь слишком свободные одеяния и штаны и дразняще поглаживает через ткань. Умелое касание, легкое, как перышко. Обычно он не так быстро заводится, но прошло слишком много времени с тех пор, как его касались там в последний раз, и он издает голодный рык, толкается в руку юноши. Прижимает руку к кровати лишь для того, чтобы сбросить с себя мантию, позволяя ей упасть в кучку ненужных белых тканей, следом за чем последовали и свободные штаны. Лишь мгновение спустя этот маленький адепт берет его орган в свои руки, и, насколько бы он не был возбужден, видеть, как он безуспешно пытается обвить своими тонкими пальцами весь его член, возбуждало еще больше. Мозоли на руках приносят еще больше удовольствия, особенно, когда он ласкает по всему стволу, и Моракс толкается в его руку, но, помимо этого, позволяет касаться и ласкать себя на усмотрение юноши. Смотрит, как он опускается на колени, склоняет голову, чтобы взять его в рот, и тонкие губы широко растягиваются, обхватывая головку. Хоть он и не собирался толкаться в его нежный, маленький рот, самоконтроль внезапно теряется. Мальчик принимает всё, что Моракс может ему дать, сладок и покорен, принимает его полностью, медленно и мягко заглатывает. Сосет его член так умело, дразняще мелко лижет, даже когда пальцы мужчины грубо вплетаются в его волосы, и он тянет их назад сильнее, чем собирался, не менее грубо беря его рот. Он принимает всё, что Моракс может ему дать, даже когда Бог снова теряет контроль, даже когда задыхается от слишком грубого и глубокого толчка. Глотает каждую каплю его семени, когда он кончает ему в рот. Золотые глаза наполовину скрыты длинными ресницами, и он вылизывает его дочиста, прежде чем перевернуться на живот, разводя свои длинные, прекрасные ноги и отворачивая лицо в другую сторону. Моракс открывает прикроватную тумбу, не зная наверняка, что ожидает там найти, особенно учитывая, что ничего туда не клал. Но находит набор флаконов с элементальным маслом, который кидает на кровать. Он не знает, что предпочитает этот маленький адепт, но несколько секунд раздумий спустя вытаскивает масло Анемо стихии и откладывает остальные в сторону: сам он предпочитал в таких делах масло своего собственного элемента, и, хоть он не знал, думает ли мальчишка так же, решил, что это самый безопасный вариант. Мгновение спустя юноша бросает на него короткий взгляд из-за плеча. — В этом… нет необходимости, — сказал он, опустив взгляд, и Моракс хмурится, не понимая, что это значит, пока не касается пальцами входа и не обнаруживает, что там уже скользко от масла. Гидро масла. Он почти уверен в этом, и выбор кажется ему странным, учитывая, что этот адепт владеет элементом Анемо, пока не вспоминает, что его мастер — Бог, владеющий Гидро стихией. Значит, это то, что у мальчишки было под рукой, или он просто привык к этим ощущениям? Он задумчиво хмыкнул, ведь этот юноша кажется таким маленьким, и всё же смачивает пальцы в Анемо масле и медленно вводит один внутрь. Даже подготовленный, истекающий маслом, маленький адепт все еще очень узкий, даже с лишь одним пальцем внутри, почти слишком узкий, и он медленно растягивает его, через секунду добавляя еще масла. И добавляет еще больше, пока растягивает его и раскрывает мышцы сильней, и мальчишка издает еще больше тех дрожащих, прелестных стонов и полу-вздохов. Раскрывает его сильней, пока он не начинает дрожать и извиваться, широко растянутый и податливо принимающий уже три пальца. — Почти, — шепчет Моракс и достает из набора флакон с Гео маслом одной рукой, но не выливает его на себя. Вместо этого, создает игрушку — толстую, твердую, в форме конуса — из живого камня и смазывает его Гео маслом, для резонанса. Убирает свои пальцы прямо перед тем, как надавить и вставить игрушку внутрь этого прекрасного юноши, так медленно и аккуратно, как только может, но неумолимо вставляет его полностью, заполняет эту тугую, маленькую дырочку широким, несгибаемым камнем, и мальчишка его принимает так податливо. Бог восхищен тем, как он красив сейчас, растянутый и заполненный, тем, как много он может принять, как мил и податлив, и просто позволяет игрушке резонировать внутри несколько секунд, просто оставляя его таким раскрытым. Наконец, начинает двигать им, грубо и жестко, как обещание того, что сделает с ним своим членом до тех пор, пока юноша не издает еще больше тех дрожащих стонов, так похожих хриплые выдохи, и его тонкие пальцы не цепляются за простыни, а тело не напрягается и не сжимается вокруг камня внутри. От этого прекрасного вида внизу всё болит, но что-то кажется… не тем. Моракс не знает, что именно, потому что не знает юношу так хорошо, чтобы понять, но просто понимает, что что-то не так, неправильно. И он почти отступает, почти останавливается, но маленький адепт бросает на него взгляд из-за плеча из-под густых волос. Застенчивый взор из-под прекрасных длинных ресниц. — Пожалуйста… — сказал он, и на мгновение Моракс хмурится. Это было так коротко и быстро, что он даже не уверен, что действительно видел это, но ему казалось, будто он увидел, как рука мальчишки дрожит. Ловкий, юркий язычок показывается и облизывает губы, пока юноша опускает взгляд и умоляет. Так мило. — Пожалуйста… Прошу, ваш член… Звучание его голоса, то, как умилительно он умолял, доходит прямо к члену Моракса, и он чувствует, как лопаются последние нити его самообладания. Он смазывает себя остатками Анемо масла, небрежно проводит по своему органу пальцами, и заставляет игрушку исчезнуть как раз, когда нависает над юношей. Входит в юного адепта осторожно, но неумолимо, и Моракс готов покляться, погружаясь глубоко внутрь: он был очень узок даже с одним пальцем внутри, а теперь там еще более тесно с членом внутри, даже учитывая, что его и так растянули тремя пальцами и небольшой каменной колонной. Юноша покорно раскрывается перед ним, принимает так чудесно и прекрасно реагирует на его толчки, издавая столь сладкие, дрожащие стоны, что Моракс едва сдерживается, чтобы держаться за свою человеческую форму и не позволить себе соскользнуть обратно в облик дракона, пока имеет этого мальчишку. Но искушение увеличиться в размерах так сильно, тесно обвиться вокруг этого маленького тела, войти в него глубже и сильнее, чем он принять, но он заставляет себя держаться за эту человеческую форму — хоть это и не та битва, выиграть которую было легко. Чешуя уже настойчиво прорезалась на его коже. Темп, что он выбрал, жесток, груб, и совершенно не нежен, темп, от которого маленький адепт выгибается и пытается двигаться навстречу, прижатый животом к постели под весом Моракса, и его руки сжимает узкие бедра до синяков, пока сам он кусает и оставляет еще больше отметин на задней части прелестной шеи этого юноши. Моракс опускает одну руку между тонкими бедрами, но обнаруживает, что маленькая рука уже была там. Так он из тех, кто предпочитает принести себе удовольствие сам, чем полагаться на партнера в этом? Он почти спрашивает, когда маленький адепт снова тихо стонет, дрожа под ним, сжимается внизу вокруг него, и узкая дырочка пульсирует на его члене. Вместо этого Моракс оставляет еще один болезненный укус на шее адепта и одной кладет одну руку ему на спину, прижимает его к кровати, пока движется еще более грубо и жестко, низко и голодно рычит, кончая и изливаясь глубоко в напряженном теле. После, когда Моракс наконец переводит дыхание, снова опускает руку между ног юноши, где было скользко и липко от его семени и… Внезапный шок от осознания того, что он не был возбужден, кажется ушатом холодной воды. Очевидно, он не был возбужден всё это время — не было и следа даже затухающего возбуждения. Он вспоминает, как этот адепт держал руку между ног, когда он пытался коснуться его там, и задумывается: неужели, он просто пытался скрыть сам факт того, что он не был возбужден и не наслаждался процессом? — Ты совсем не получил удовольствия? — спрашивает он, и золотые глаза немедленно опускаются к полу. — Это изъян этого презренного, — следует немедленный ответ, прежде чем юноша сразу замолкает и, запинаясь, исправляет сам себя: — Я никогда… Ни с одним партнером… — пауза. Взгляд все еще опущен в пол, — я не способен получать удовольствие. Моракс тянется и лениво проводит пальцами по следам на узких бедрах, касаясь так невесомо, как только может, и чувствует легкую дрожь под пальцами. — Ты кажешься достаточно чувствительным, — сказал он. Более, чем просто «достаточно». Он определенно обладает телом настолько чувствительным, что реагирует на легчайшие ласки, нежнейшие из касаний, уникальная чувствительность, а вовсе не полная бесчувственность. Такое тело, что неотесанный поэт мог бы описать как «созданное для удовольствия» — но лишь только вещи созданы для чего-то, но не живые существа. Если он никогда не испытывал удовольствия, то… — Это исключительно вина твоих партнеров. Каждого из них, — он совершенно без сомнений включает в этот список и себя самого, учитывая, что он только понял, что даже не заметил этого. И хмурится, видя полное непонимание в золотых глазах. Этот юноша явно привык, просто идеально научился притворяться, что получает наслаждение, которого никогда не испытывал на самом деле, чтобы удовлетворить своих партнеров, и он был первым, единственным, кто заметил. — Если ты считаешь, что неспособен получать удовольствие, то почему согласился? Ему уже не нравится картина, что вырисовывается перед ним, и стыд тяжело скребет его душу, застревая где-то в горле, а молчание юноши, то, как он сверлит взглядом пол и ничего не говорит, уже и так достаточный ответ. Достаточный, учитывая, как он почувствовал, как нить контракта разорвалась, как проигнорировал собственные инстинкты. Всё лежало прямо перед ним, всё это время, а он не мог собрать всё воедино аж до этого момента. Беспечно. Более, чем беспечно, непростительно халатно. Моракс знает ответ еще до того, как спрашивает. Он сам настаивал на справедливости каждого контракта, который заключает, или хотя бы пытался. Он скрупулезно относится к контрактам со своими слугами, никогда не прося их о том, чего они не желают или не могут дать. Но не все Боги, даже не все люди придерживаются тех же принципов о справедливости, и он ведь видел признаки этого раньше. «Обеспечить» сотрудничество слуги — это было прямо перед ним, сказано в лицо, но он был слишком высокомерен, достаточно, чтобы поверить, что контракта будет достаточно, чтобы тот Бог подумал еще раз. — Тебе твой мастер приказал явиться ко мне? Он не ожидает ответа, лишь тишину, но то, что происходит дальше, еще хуже, чем он ожидал. Юноша открывает рот, словно хочет сказать что-то, и сразу дергается в судорогах, издает болезненные стоны, и его хрупкое тело дрожит и колотит, словно он схвачен в тиски невидимых рук или веревок. В ловушке меж двух противоречивых приказов. — Остановись, — хрипло произносит Моракс: юноша не должен страдать так, не вот так, не за это, и такой ответ более чем достаточен. Приказ сделать всё, чтобы его удовлетворить, что бы это не было, отвечать на любые вопросы, и приказ не говорить и слова о первом приказе. — Тебе не нужно отвечать на этот вопрос. В тот же миг юноша без чувств падает на кровать со слабым криком, а тело всё еще дрожит. Моракс накрывает его одеялом и ждет, пока тот придет в себя. Длинные ресницы подрагивают, и золотые глаза открываются. Адепт сразу дергается назад от неподвижного, каменного взгляда на лице Бога, хоть спина мальчишки и остается идеально ровной. — Я не сержусь на тебя, — строго отвечает Моракс. — Вовсе нет. Твой мастер нарушил заключенный со мной контракт. Я обидел тебя. — Этот презренный не понимает… — проговорил маленький адепт, хмуря тонкие брови, прежде чем снова запнуться. — Контракт? — Когда твой мастер предложил мне тебя, — сказал Моракс, — я согласился, — хоть ему и не стоило этого делать. Это было абсолютно неверное решение. — Но я настоял на контракте — только если ты захочешь. Он согласился. Моракс не представляет, что может быть хуже, чем понимать, что он надругался над этим юношей, что стал соучастником и даже активно участвовал в боли и жестокости, что причинили ему. Но когда он смотрит на совершенно не понимающие глаза и понимает, что юноша даже не понимает, как его обидели, что он так привык к постоянным издевательствам, что даже не знает, что такое хотеть, ему становится еще более тошно. — Ты можешь отказаться выполнять хоть какой-нибудь приказ, что тебе отдает мастер? — спрашивает Моракс, и так зная в глубине своих костей из кор ляписа, каким будет ответ, даже перед тем, как Адепт молча качает головой. Не удивительно, что контракт разорвался сразу, как только был заключен: желание не может быть вынужденным, и этот Бог был настолько высокомерен, что посчитал, будто ему сойдет с рук избегание условий контракта. Так же высокомерен, как был Моракс, который посчитал, что может обеспечить… Сам не знает, что пытался обеспечить, заключая контракт и игнорируя свои собственный инстинкты. Юноша медленно облизывает свои губы, опускает взгляд: — Вы не были… Вы пытались быть добрым, — его пронзительный взгляд упрямо держится на полу. — Было… Не очень больно. Менее больно, чем… обычно, — он почти потерял контроль над собственной формой, а этот маленький адепт считает, что он был добр и что было менее больно, чем обычно? — И я… Я бы предпочел… Это лучше, чем… Он не договаривает, но Моракс и так уже понимает, и эти слова уже и так со всей очевидностью показывают, какие страдания он пережил. Вот, почему на нем так много кармического долга, хотя его мастер полностью свободен от неё: он заставлял этого нежного юношу, эту нежную птичку, убивать за него, нести эту тяжесть на своей душе вместо него, пока просто терпеть все эти надругательства не стало более приемлемым выходом для мальчишки. Он настолько не привык к доброте, что даже то, через что он прошел этой ночью, кажется ему милостью по сравнению с тем, что ему приходилось терпеть всё это время. Но это не уменьшает его вины, не успокаивает его ярости как на себя самого, так и на мастера этого юноши. — Я обидел тебя, — мягко, но твердо как камень говорит Моракс. — Даже если ты не понимаешь, как именно. И я даю тебе слово, что я исправлю эту ошибку, и мое слово твердо как камень, — он чувствует нити контракта, очередного контракта, что крепко связали их, когда золотые глаза широко раскрываются. — И я даю тебе слово, что не трону тебя еще раз этой ночью. Еще одна нить, еще один контракт, закрутилась между ними, когда он опустился, чтобы поднять свою верхнюю робу и кинуть на колени юноши, позволяя ему надеть что-то, кроме шелков наложника хотя бы на эту ночь. И не смотрит, как тот одевается, натягивая в это время свои собственные штаны, но слышит шорох ткани. И даже когда позволяет себе взглянуть на юношу снова, смотрит лишь в лицо маленькому адепту, вместо того чтобы заглядываться на то, как мантия, слишком большая ему по размеру, висит на хрупком теле, как спадает с его тонких плеч. Видит, как мальчишка сворачивается в клубок по ту сторону кровати. И вся его фигура напоминала птицу, спрятавшуюся за своими крыльями, когда он гасил лампу. Моракс знает, что должен будет сделать завтра: даже если это был контракт, который он не должен был заключать, который не имел права заключать, это всё еще нарушенный контракт. А Архонт Снов должен знать его репутацию. Знать судьбу, которая ожидает тех, кто нарушает контракт с ним, знать о Гневе Камня. И он опускает взгляд на перстни лучника на пальцах. Завтра он застрелит Бога из лука посреди его собственных владений. И он не знает, ни что из этого получится, ни что случится после, надеясь лишь на одно. (Он уже знает, как назвал бы этого маленького адепта, стойкого и гибкого перед лицом всех страданий. В легендах другого мира есть легенда о темном духе, которому пришлось вытерпеть множество страданий. Он знает, как назвал бы его, но не сделает этого, потому что надеется, что он найдет себе мастера, достойного его…)