до следующего раза

      Серёжа глубоко затягивается, морщась от осевшего на языке привкуса химозного арбуза — хоть он и не давил кнопку, ненавидя добавки к сигаретам, но вкус всё равно пробивается, вызывая глухое раздражение. Он действительно не понимает, как люди курят нечто подобное — гадость невыносимая. Он мог бы выйти и купить пачку классических вместо этих, принесённых как-то Дашей, но для этого сначала нужно привести себя в порядок — умыться, причесаться, одеться. Голова всё ещё трещит, несмотря на выпитое обезболивающее и выплеснутую в лицо пригоршню ледяной воды, и сил говорить нет совсем, как и двигаться дальше квартиры. Блевануть на случайного прохожего или прилавок было бы унизительно и чревато — если кто-то сфоткает и выложит в сеть, то мусолить потом будут неделями.       К тому же, если развернуться, можно увидеть Тихона, мирно спящего на развороченной кровати, прикрытого простынёй и обнимающего подушку, на которой спал сам Серёжа.       Серёжа убеждает себя, что Тихон прижимает её, потому что даже во сне скучает.       Он усмехается собственной наивной глупости, выдыхает красивый сизый дым, наблюдая, как он рассеивается в воздухе, и думает, как оказался здесь, как оказался таким — с ноющими мышцами, головной болью, привкусом мятной жвачки и синтетического арбуза во рту и окровавленным крошевом раздробленных рёбер в груди.       Наверное, Серёжа просто дурак — Даша ведь говорила ему, что ничем хорошим это не кончится, да он и сам знает, что связываться с несвободными парнями не стоит. Но когда это он слушал голос разума? Он всегда действует по велению сердца, живя здесь и сейчас, наслаждаясь каждой минутой, и вот в очередной раз он совершил глупость, за которую дорого платить — после съёмок в баре с Георгием следовало разойтись по домам и удалить номер Тихона из контактов. Но вместо этого они продолжили пить, а после Серёжа предложил поехать к себе — а Тихон легкомысленно пожал плечами и сказал «поехали».       И вот теперь Серёжа курит поганые сигареты, стоя в чужой рубашке на балконе, а Тихон отсыпается.       Серёжа хочет, чтобы Тихон проснулся, ворча от похмелья, они заказали доставку пива и нормальных сигарет, соорудили что-нибудь лёгкое на завтрак, который должен быть обедом, включили фоном какое-нибудь дурацкое кино и болтали, а потом, к вечеру, когда оба отойдут, снова занялись сексом и Тихон остался ещё на ночь. Серёжа хочет, чтобы Тихон не просыпался — потому что если он проснётся, то уйдёт.       Малодушное желание позвонить Даше или хотя бы Роме закрадывается мышью и злостно грызёт кишки, и он стряхивает пепел в кружку с отколотой ручкой и трещиной на дне, слегка сминая сигарету — никому нет дела до его нелепой влюблённости, у всех свои проблемы, Даша уже высказала своё мнение и ныть ей о том, как усердно он игнорирует здравый выход из ситуации было бы по-идиотски. А Рома наверняка скажет то же, что и она — порви с ним и сосредоточься на чём-нибудь другом. Только вот он не в состоянии даже курить бросить, не то, что бросить встречаться с Тихоном подобным образом.       Не смешно.       Но Серёжа хрипло тихо смеётся от жалости к самому себе, туша окурок, и свешивается вниз, отчего-то гадая, успеет ли он насладиться полётом прежде, чем его кости переломаются, а кровь зальёт внутренности. Рука сама тянется к пачке, но мерзкое послевкусие отбивает желание выкурить ещё одну — он не удивится, если выяснится, что Даша понажимала кнопки на всех двадцати сигаретах.       Потому он взъерошивает волосы и возвращается в комнату, неловко застывая у постели и разглядывая мятое бельё, прилично отросшие кудряшки, за которые, оказывается, классно дёргать, запутавшись пальцами, мощную спину с красными полосами царапин, умиротворённое лицо — словно и не было измены, словно Тихон провёл ночь со своей девушкой, словно Серёжа оказался здесь по случайности.       Глупо, очень глупо.       Серёжа останавливает пальцы, уже начавшие расстёгивать пуговицы, и аккуратно укладывается рядом с Тихоном, не соприкасаясь, просто смотря и впитывая момент украденной у другой близости — можно вообразить, что это нечто большее, что они нечто большее, что Тихон не уйдёт, едва умывшись, что нет никого третьего — хотя третий и лишний тут только Серёжа — что Тихон забил его в контакты каким-то милым прозвищем, что Тихон тоже думает о Серёже по двадцать раз за сутки. Что всё взаимно, что всё возможно — хотя на самом деле у всего есть лишь один печальный финал.       Серёжа прячет нос в вороте рубашки, вдыхая запах Тихона, и прикрывает веки, ощущая тревожную грусть, смыкающуюся ледяными кольцами вокруг горла и груди — не дыши, не думай, не вспоминай, не представляй. Не чувствуй.       Но Серёжа — сгусток чувств, идей, образов, он живёт эмоциями и фантазиями, выдумывая что-то новое и украшая старое, а здесь, лёжа рядом с Тихоном, можно вообразить какое угодно будущее, от свиданий между репетициями до совместной работы в театре и обжиманий в углах. У Серёжи перед глазами рисуются картинки счастливых отношений, битым крошевом стекла оседая в глотке, и он сжимает губы в полоску, больно сдавливая зубами, пытаясь отвлечься на настоящее, в котором у Тихона есть кто-то и Серёжа, а у Серёжи нет Тихона и есть разочарование с привкусом соли.       И зачем он влюбился?       Серёжа горько усмехается, открывая сухие глаза, и осторожно касается кончиками пальцев носа Тихона, обводя контур, оглаживая щёку, сохраняя момент спокойствия и обладания в закромах памяти, чтобы позже вспоминать и тосковать, реветь по пьяни и ненавидеть весь белый свет. Звучит отстойно, но кроме этого у него ничего нет и не будет — он неплохо понимает людей и сейчас ясно видит, что взаимность возможна лишь в грёзах перед сном.       Тихон сонно ворчит и морщится, и Серёжа испуганно отдёргивает руку, застывая ланью в свете фар и слушая заполошное биение сердца, в такт которому стучит непросыпайсянепросыпайсянепросыпайся.       Но Серёжа не верит в бога и просьбу слушать некому — Тихон медленно разлепляет веки, зевая, и рассеяно оглядывается. — Привет, — неловко говорит Серёжа, теребя пуговицу. — Привет, — хмыкает Тихон, потирая лицо.       Он смотрит на Серёжу в своей рубашке абсолютно равнодушно, словно это привычное зрелище, и, боги, как бы Серёже хотелось, чтобы это было так — в том, чтобы носить одежду друг друга, есть нечто интимное и глубоко личное, нежное и оборачивающее рёбра льном.       Но это случилось в первый и последний раз.       Но едва ли для Тихона это что-то значит.       Серёжа чувствует себя неудачником. — Который час? — Тихон раздражённо шарит по карманам поднятых с пола штанов, выискивая телефон, а Серёжа понимает, что независимо от того, какие числа высветятся на экране, Тихон уйдёт.       Потому что Серёжа — яркий, захватывающий, крышесносный, подобный взрыву, но короткий, он вспыхивает и затухает, не оставляя после себя ничего, и потому Тихон (как и многие прочие), насладившись, уходит, всегда уходит, не видя причин остаться.       А Серёжа молчит и мирится с выжженной в который раз пустыней между лёгких.       Ему кажется, что эта пустота с ним навечно, что есть только мутное ничто с рамкой из кристаллизированной соли, но затем он встречает Тихона и забывается, и цветы распускаются внутри, чтобы вскоре исчезнуть. — Чёрт, мне надо идти, меня ждут.       Ну вот, как он и думал. Тихон поднимается, кривясь от головной боли, и натягивает трусы со штанами, проходя в ванную — Серёжа слушает шум воды и снимает чужую рубашку, давя смешок от промелькнувшей идеи попросить её оставить.       Смешно.       Серёжа с сожалением кладёт рубашку на край кровати, оборачивая простынь вокруг тела на манер тоги, и шлёпает босыми пятками по полу, возвращаясь на балкон. Курить хочется невыносимо, как и занять чем-то руки — выдавать волнение перебиранием складок на постельном белье не улыбается совсем, а тупо залипать в телефоне скучно. Да и телефон сначала найти надо, Серёжа совершенно не помнит, куда вчера его засунул.       Он прикуривает, с отвращением подмечая никуда не девшийся привкус ненатурального арбуза, и сглатывает подступающие слёзы с корня языка — сейчас не время.  — Обезбол и минералка в гостиной, — не оборачиваясь, бросает Серёжа, когда шум стихает. — Ага, спасибо.       Тихон шуршит блистером и несколько выдохшейся минералкой, а Серёжа курит в затяг и думает, не позвонить ли Роме с предложением выпить пива.       Серёжа решает отложить звонок часов до шести-семи и пока посмотреть парочку дурацких боевиков, чтобы отвлечься, и закинуть что-нибудь более или менее приличное в желудок.       Тихон сзади обнимает его одной рукой, прижимаясь, и коротко целует в шею, обдавая запахом мятной зубной пасты, а Серёжа плавится и безжалостно мнёт фильтр, кусая губу — ну зачем он так? — Я пошёл, дверь закрой.       Серёжа кивает и выбрасывает едва ли на треть скуренную сигарету, дожидаясь, когда хлопнет входная дверь и квартира утонет в тишине, нарушаемой только звуками с улицы. В груди болит сильно-сильно, почти невыносимо, и так хочется, чтобы Тихон вернулся и обнял, обещая, что всё будет хорошо, что у них всё будет хорошо. Но Тихон не вернётся, Серёжа знает — он никогда не возвращается. Он уходит безучастно, словно между ними ничего не было, а Серёжа как дурак пялится вслед и говорит себе, что это был последний раз, что всё, больше никакого секса с Тихоном, никакой неоднозначности, никаких терзаний.       А потом они встречаются и Тихон дотрагивается до него, предлагая — и Серёжа забывает данные самому себе клятвы, льнёт и радостно сверкает глазами, надеясь, что что-то изменится и Тихон не уйдёт.       Это был последний раз, больше я не хочу, обещает себе Серёжа, устраиваясь в кровати и укутываясь в простынь как в кокон.       Я скажу ему «нет», обещает себе Серёжа, бессмысленно переключая каналы.       Он твёрдо верит, что так и будет, что всё закончилось и он свободен, что влюблённость пройдёт — со временем.       И крохотная часть него знает, что всё это верно.       Но только до следующего раза.