The flowers can grow back again

      В конце концов всё оказывается совсем не так, как казалось.       Награждение заканчивается, министр улыбается в толпу и машет рукой; откуда-то раздаётся залп смеха, похожего на звон колокольчиков; искрится шампанское в бокалах, пролетающих мимо к адресатам; звенит хрусталь и сверкают люстры под сводом высокого потолка Министерства.       Гарри скидывает мантию на руки эльфам, подхватывает бокал, даже не глядя, оборачивается, одёргивает жилет и на мгновение замирает, оглядывая толпу. Глаза болят от яркого света, и он торопится выйти на улицу, в сад, куда стекается на танцы большая часть присутствующих. Их, впрочем, так много, что разницы почти не видно.       Награждение заканчивается, а о Луне так никто и не вспоминает, словно её и не было никогда. Но ведь не может такого быть, чтобы человек, сделавший так много, остался без награды? Без признания? Без улыбок и оваций.       Гарри заправляет за ухо прядь волос, помня о строгом указе Гермионы не портить причёску, делает глоток и снова смотрит в толпу. Всполох встрёпанной снежности волос мелькает то там, то тут, но Гарри никак не может ухватить его, не может зацепиться, — морщится, цепляясь кончиками пальцев за переносицу под привычно холодной дужкой очков.       — Гарри, — говорит Джинни, выскакивая из-за увитой плющом арки, беспокойно оглядывается, вздрагивая темной медью волос, подходит ближе. Гарри думает, что она невероятно красива. — Гарри, ты не видел Луну?       — Нет. Не знаю, на самом деле, куда она могла деться и почему до этого никому нет дела.       — Я тоже, — Джинни смотрит в толпу вслед за ним. — Как будто её и не было.       Как будто её и не было. Как будто всё, что она из себя представляла: облик, абрис мечтательных глаз, устремлённых в никуда, размытый силуэт, мерцающий на солнце. То ли призрак, то ли галлюцинация. Словно она была только тенью, всюду следовавшей за ними.       Гарри внезапно вскидывается, ставит бокал, едва не роняя, на пролетающий мимо поднос, и дёргает Джинни за собой:       — Там мистер Лавгуд, видишь?       — Вижу, Поттер, незачем меня так дёргать, — ворчит она ему вслед, но всё равно идёт туда же, куда и он.       Мистер Лавгуд оборачивается к ним весьма доброжелательно, до странного спокойный, почти нормальный. На нём нет ни цветастой мантии, ни редисок, ничего. Однотонный костюм неясного в праздничном мраке цвета, волосы схвачены лентой — он кажется неправильной копией Люциуса Малфоя, только взгляд добрее. Он улыбается, когда Джинни выглядывает из-за спины Гарри, приподнимает брови, перекладывая трость (откуда у него трость?) из руки в руку.       — Мистер Лавгуд, — Гарри улыбается в ответ. — Вы не видели Луну? Мы ищем её весь вечер.       — Мистер Поттер, — Ксенофилиус вежливо склоняет голову к плечу, медленный и задумчивый. — Луну? Не совсем понимаю, о ком вы. Простите, может быть, я подзабыл. После войны я не очень хорошо помню некоторые вещи.       Гарри растерянно переглядывается с Джинни.       — Мистер Лавгуд, — говорит он едва слышно. — Ваша дочь. Мы ищем вашу дочь. Луну. Вы забыли?..       — Простите, — изумление проступает на чужом лице так искренне, что Гарри даже шаг назад делает от неожиданности. — Я даже никогда не был женат. Возможно, вы меня перепутали с кем-то или…       — Да, — Гарри сглатывает вязкую слюну и улыбается неловко краешком рта, чувствуя руки Джинни на пояснице. — Да, может быть. Я после войны тоже… тоже.       — Ничего страшного, — говорит Ксено мягко, уже как будто и забывающий о странном вопросе. — Наслаждайтесь вечером, молодой человек.       — Спасибо, вы тоже, — шепчет Гарри и тянет Джинни к пруду, скрытому в небольшой рощице за Министерством.       Кингсли, когда об этой инициативе узнал, смотрел на Гермиону странно, едва ли серьёзно, но потом почему-то смирился, дал добро, и в маленьком кармашке подпространства появился совершенно волшебный сад, укутанный очарованием безоблачного счастья. Гарри тогда пошутил, мол, «очаровательный сад для очаровательной Гермионы от очарованного Кингсли», едва по ушам не получил.       Джинни садится рядом с ним на узкую лавочку, смотрит в чернёное серебро воды, мерцающее лунными бликами, и морщится вдруг:       — Если не мы с тобой внезапно сошли с ума, то сошли они? Я спрашивала у Рона, у Гермионы, у Чанг… Её никто не помнит. Словно никто не таскал её вещи, не травил за «нездешность». Мне и самой кажется, что чуть-чуть ещё — и я тоже забуду. Я помню ощущение, когда она рядом. Помню её глаза. У неё глаза такие красивые, Гарри, таких больше ни у кого нет, — Джинни опускает голову и сжимает ладони. На тёмном бархате платья её кожа кажется совсем белой. — Иногда я думаю, что она словно с неба свалилась и задержалась тут почему-то, как будто она звезда. Настолько она… другая.       Гарри кивает молча, приваливается к тонкому плечу и вздыхает, проглатывая вставший поперёк горла ком.       Ему кажется, что он сам способен сейчас вспомнить только мелькание. Всполох какой-то искрящий. Что-то неземное. Появись Луна перед ним тогда, в его детстве, он бы решил, что она фея, что пришла за ним, к нему, пришла подарить эту потрясающую частичку себя, способную воскресить в нём веру во что угодно.       Дамблдор всегда говорил про любовь, и Гарри кажется, что Луна и есть её самое человеческое проявление. Она одна способна на всю эту силу, которую ей приписывают с начала времён.       Хрупкая, полупрозрачная Луна с этими её светлыми глазами.       — Не могла же она и вправду просто исчезнуть? — Джинни поднимает голову кверху, глаза у неё блестят, и она косится на Гарри сердито, чтобы не смел ничего говорить. А Гарри смотрит на пруд и молчит. Потому что и сам не понимает, что вдруг случается с этим миром, что из него исчезает Луна.       За спиной проходит кто-то едва слышно, садится по другую сторону от Джинни, и та дёргается, вздрагивая, чтобы затем ахнуть.       Луна смотрит на них мягко и нежно, похожая на искусство, светлая, мерцающая, как лунный свет, такая же бесконечно волшебная, какой всегда была, и улыбается той самой улыбкой.       — Это приятно, — говорит она прежде, чем Гарри успевает спросить. — Когда о тебе заботятся. Спасибо, — волосы, тонкие шёлковые нити, скользят по плечам. — Это было весёлое путешествие.       — Путешествие? — тихо спрашивает Джинни, пока Гарри смотрит во все глаза, игнорируя разрастающуюся боль в груди.       Это так странно. Это так пугает. От него словно кусок души отрывают и отпускают в никуда. Ему думается, что он даже осознать толком не успел, что Луна всё-таки тоже была всегда частью его самого.       — Звёзды падают на землю не так часто, — Луна смотрит в небо. — Но мне повезло. Меня звали сразу двое. Не надо плакать, — она оборачивается и касается ладонями чужих рук.       Гарри давится вздохом.       — Если захотите вспомнить меня, посмотрите на звёзды, — она улыбается, глаза её искрят. — Они танцуют. Танцуйте вместе с ними.       И исчезает. Испаряется, честное слово. Оставляет их в одиночестве.                     Ночь идёт медленно, неспешно, тёплая и окутанная огнями празднества. Воздух разливается по округе патокой и пряностями, сияет туманными переливами искр, баюкает изломанный и истерзанный мир в ласковых ладонях, сращивает грани и сколы, оставляет на висках звёздную пыль осторожных поцелуев.       — Пойдём домой, — шепчет Джинни.       Гарри берёт её за руку.       Предрассветное небо улыбается совсем ласково.