Сам дурак

В жизни Оливера Квина не так много развлечений. Честно говоря, он предпочитает считать, что сейчас в его жизни нет места развлечениям вовсе: ему нужно спасать город, который его семья разваливала долгие годы, ему нужно спасать жизни еще живых людей и души уже мертвых. Над головой у него кипит ночная жизнь: клуб работает как часы, Томми постарался, и Оливер рад, что у него есть такой друг. Он сейчас рад очень многим вещам, иногда — очень простым. Чаще всего — очень простым. После того, что с ним случилось, простых вещей не существует, если уж на то пошло: есть те, от которых приятно тянет в груди и хочется улыбаться, а есть — те, которые нужно исправить всеми силами. — Эй, Оливер, — зовет его Даг, и Оливер вскидывает голову от записной книжки, к которой снова приковано все его внимание. — К тебе тут ломится какой-то тип. Пускать? — Какой-то тип? — переспрашивает Оливер, не понимая. Кто может ломиться к нему да еще сюда? Даг этого не понимает тоже, по нему видно. Может, Томми что-то надо, Томми знает, что он где-то здесь? — Ага. Говорит, что его зовут Хэл и он знает, где ты. Оливер моргает, а потом расползается в улыбке. Хэл? — Вы его знаете, сэр? — насмешливо спрашивает Даг и не говорит, хотя показывает всем собой: как недоволен сейчас Оливером за то, что их убежище открыто каким-то незнакомым типом, за то, что он не предупредил Дага, и доволен, совсем чуть-чуть, тем, что видит Оливера с улыбкой на лице. — Хэл Джордан? — переспрашивает Оливер, не веря. Он знает Хэла черт знает сколько, и он не видел его — сколько? Он помнит, как они с Хэлом пробирались на базу, куда Хэл только устроился работать, как забирались в маленькую кабинку самолета и отрывались от земли, совершенно пьяные и счастливые. Небеса не тянули Оливера никогда так сильно, как при Хэле — как будто само присутствие того отдавало в голове пузырьками шампанского и свободы. Он не успевает задать вопрос, какого черта Хэл Джордан знает об убежище, почему пришел именно сюда и где, черт подери, пропадал. — Собственной персоной, — раздается веселый голос Хэла, и он влетает — буквально — в помещение, весь в зеленом костюме, словно бы он стал супергероем, как из какого-то комикса, словно выбрался из телевизора. Он сияет как сотня обычных Хэлов и повисает у Оливера на шее, стискивая в объятиях. Даг больше не спрашивает, как их открыли, но его рука сама тянется к поясу. Оливер успевает заметить и едва заметно покачать головой, прикрывая глаза. — Прикинь, как я могу теперь! — возбужденно говорит Хэл первым делом, как открывает рот. И Оливер только кивает и поднимает брови. *** — И я его, короче, такой, фигак конструкцией, а он!.. — Хэл размахивает руками и зелеными голограммами — конструкциями — которые создает одним усилием воли. Оливеру хочется просто сидеть, раскрыв рот, потому что ему показали такую игрушку, о которой он даже не мечтал. — Эй, ты меня не слушаешь, — надувается Хэл и щелкает Оливера по носу. — И вообще, Олли, что это вообще за место такое? Оливер моргает, закрывая рот, и смотрит на Хэла. — Это неважно, — уклончиво говорит он. — Ага, как же, — хмыкает Хэл. — Что, решил, что геройствуешь, такой весь этот... Линчеватель, да? Оливер морщится. Хэл дает ему подзатыльник. — Вот оставь тебя на пару лет, — с чувством говорит Хэл. — Ты понимаешь вообще, во что ты ввязался? Что у тебя есть, чтобы этим заниматься — упрямство ослиное? Зачем тебе вообще? На это Оливер не знает, что отвечать. Он хотел бы рассказать Хэлу хоть что-то, но может только открывать рот, а потом закрывать его, словно рыба, брошенная на берег. Как объяснить, зачем он все затеял? Как рассказать все, что было с ним на острове? Он не может, думает Оливер тоскливо, он просто не может ничего сделать с собой, он не способен произнести ни слова. Хэл хлопает его по плечу, смотрит на него почти грустно и обнимает снова. — Пошли пить. Чур, за счет заведения. Никаких темных делишек, я только вернулся на Землю. Хватит с меня, — говорит он с чувством, и Оливер благодарен, что тот перевел тему. Оливер вообще много за что благодарен Хэлу этим вечером. Как будто Хэл принес в его жизнь частичку живого тепла, и Оливер готов в нее вцепиться обеими руками. *** Напиваются они как в старые добрые времена. Оливер, по крайней мере, хочет в это верить. — Значит, ты спас нашу планету? — спрашивает он, пока они сидят в каком-то углу в клубе, и вокруг них нет даже никаких девчонок, которые могли бы только помешать сейчас разговору. На самом деле, Оливер не помнит, чтобы так не было всегда, когда они встречались: у Хэла была его Кэрол, а ему было интересно скорее разговаривать с Джорданом, чем кого-то клеить. Это всегда успевалось и без участия Хэла. — Ну, типа да, — кивает Хэл, отхлебывая из стакана самый нелепый коктейль, который нашелся за барной стойкой. Оливер на самом деле не уверен, что бармен не придумал его только что, специально для особенного гостя Оливера Квина, владельца заведения. Следующий Оливер обещал намешать ему лично. Он сам пьет виски и, кажется, впервые готов действительно напиться, повисая на плече у друга. Он не думает, что это связано с тем, что Хэл теперь защитник Земли прямиком из космоса и сможет ему помочь, если что, нет, это было бы слишком нелепо, просто Хэл — всегда такой, что ему хочется довериться. Ни разу еще Оливеру не попадало за проделки именно с Хэлом. Хэл с хлюпаньем отпивает из трубочки коктейль и поворачивает ее к Оливеру, мол, на, попробуй, посмотри на своих барменов хорошенько. Оливер мотает головой и дергает рукой с виски. — Ну и пошел ты, Олли, тоже мне, хипстер нашелся. Еще бороду отпусти, — возмущается Хэл, а потом вздыхает. — Вот достанется мне от Синестро, если он меня найдет. — Синестро? — спрашивает Оливер. — Это тот, который, ну? Два метра красного инопланетянина? — Ну не такой уж он и красный. Щас я тебе... — тянется за кольцом Хэл, но Оливер морщится и накрывает его ладонь своей. — Не здесь, — говорит он, и голос получается сухим и командным, и Хэл недовольно морщится, слушая его, а потом подносит Оливеру трубочку от своего коктейля прямо под нос. — Пей, — командует он, и Оливер зачем-то слушается. Коктейль — сладкий до безобразия, Оливеру хочется сморщиться и выплюнуть эту гадость, но он зачем-то ее глотает, а потом расширяет глаза. Внутренности горят огнем с первой же секунды. — Зачем? — Чтобы не смел тут приказывать. Это я тут капитан и зеленый фонарь при исполнении, — все так же возмущенно сообщает ему Хэл, а потом допивает коктейль одним мощным хлюпом. — Ты совсем, Олли, что ли, без меня тут одичал. Пойдем, нальем тебе еще. И мне. Оливер недовольно встает, от формулировки — одичал — по спине ползет волна мурашек, неприятных, как будто его только что оскорбили. Он знает, что Хэл не хотел, поэтому молчит, а Хэл косится на него и тянет за руку сквозь толпу. *** — У тебя вместо плеч — тяжесть всей вселенной. Вот сказал бы тебе Синестро, да и не только он, — едва вяжет языком Хэл, когда они торчат на крыше здания и смотрят на звезды. Рядом с ним — бутылка с чем-то, что он уже не может прочитать. Оливер тоже не может, он пытается держаться, но хочется только жаться к Хэлу, то ли от холода, то ли — от одиночества. Ему тоскливо до того, что хочется выть на луну. — Да достал ты со своим Синестро, — говорит ему Оливер и садится, пытаясь понять, насколько сильно его качает. Выходит, что сильнее, чем он рассчитывал. Сколько они выпили?.. — Иди ты. Я тебе правду говорю, Олли, слушай меня. Вот у меня на плечах — целый сектор. А у тебя? Твоя компания? — Весь город, — резко бросает Оливер, вставая, покачиваясь, едва цепляясь за крышу пальцами и выпрямляясь. Он знает, что если потребуется — он отрезвеет быстро. А если нет — то сможет драться и так. Он оценивает ситуацию, анализирует ее, чувствует всем телом. И он не может это больше выключить. — Город, а? — Хэл качает головой и тоже садится, хватаясь за голову. Морщится. Рыгает, морщась сильнее. — Бля, — говорит Хэл, — меня сейчас, кажется, стошнит. Оливер расставляет руки в стороны и идет, представляя, что должен пройти по канату. Ноги встают в ровную линию послушно, без мнения его вестибулярного аппарата. Оливер доволен. — Ну и пусть, — отвечает он. Край крыши виднеется шагах в десяти. Этой крыше уже не поможет ничего, хотя выход на нее у Оливера и, наверное, техперсонала. Посетителям сюда нельзя. Хэлу, на самом деле, тоже, но Оливер не может не пойти с ним смотреть на звезды. Слишком давно они не виделись. Он шагает вперед, закрывает глаза, представляя, что он в невесомости, слышит звуки ветра и немного — как блюет Хэл. Резковатый запах попадает ему в ноздри, но Оливер не обращает внимание. И на попойках он бывал — и где похуже. Уж это точно не испортит ему вечер. Он замирает на краю крыши, глядя на город и не глядя — под ноги. Хэл продолжает блевать, когда Оливер делает шаг вперед. *** — Твою мать, Олли, мать твою, ты дурак, что ли, совсем, ты ебанутый?! — орет Хэл, перед которым болтается пойманный в зеленый кулак Оливер. Он не может двинуться и чувствует себя виновато, а еще — ужасно сердитым, хотя все чувства болтаются где-то в воздухе, за крышей, куда он попытался упасть — спрыгнуть? — Я бы нормально приземлился! — рычит он, вырываясь, но кулак только сильнее сжимается. — О да, Олли, ты бы приземлился! — рявкает Хэл, и в голосе его почти нет никакого алкоголя. Он рассеивается над ними, точно туман, которого никогда не бывает после утра, ближе к полудню. Над ними поднимается марево нового дня, до полудня еще очень далеко. — Ты меня не знаешь! Я изменился! — Оливер не может прекратить попытки вырваться, хотя понимает — бесполезно. Нужно брать не этим. У него же был какой-то ножик в кармане. Поможет? Хэл сердито отворачивается, бредет к бутылке, брошенной, где они сидели, и берет ее в руки, делая глоток из горла. — Да пошел ты, Олли. Ты капризный ребенок. Искалеченный капризный ребенок. — Хэл снова делает глоток, полощет горло, выплевывает. А потом улыбается, хитро, и блестит на Оливера глазами. — Хочешь, покажу, что мало кто видел? *** Они взмывают так, что Оливер не уверен, что ему это не снится. Да и что тут может не сниться — то, что он в зеленом кулаке, собранном из воли Хэла Джордана, над ним колпак с воздухом, а сам Хэл — в костюме и какой-то дурацкой маске летит рядом с ним прямо в воздухе? То, что они летят в космос? — На Оа я тебя не потяну сейчас, — говорит Хэл. — У меня кольцо разряжается. А вот на орбиту можем слетать. Хочешь на Луну? Оливер молчит. Он все еще не может пережить, что его назвали ребенком. С чего бы ему быть ребенком? Хэл просто не понимает. Ему обидно и горько, и хочется объясниться, но он молчит, потому что он давно отвык что-то кому-то объяснять. — Ну, значит, на Луну в другой раз, — примирительно говорит Хэл, немного хмурясь и поглядывая на Оливера. — Эй, выше нос. Ну, вспылил. А нечего с крыш падать, дурак. — Сам дурак, — отзывается Оливер, превозмогая себя, и тут же вздыхает. Говорить становится легче, когда сказаны первые слова. — Ага, — говорит Хэл. — Еще какой. Сейчас будет немного неприятно — высокие слои атмосферы я лучше пройду на большой скорости. *** — Здесь светло, — говорит Оливер, и это все, что он может сказать. — Ага. — И звезды... Такие же. — Ага. Они стоят прямо на тверди космоса, зависшие в большом ничем, и Оливеру страшно, а еще — свободно. Оливер знает, что он целиком и полностью зависит от Хэла Джордана, но странно — так странно понимать, что есть люди, которым он доверяет до сих пор. — Мы в космосе, — снова говорит он, и Хэл смеется, а потом замолкает, отлетая немного от него, кувыркаясь в пространстве. Оливер смотрит на него, смотрит под ноги — где-то там крутится шарик Земли, на котором есть его континент, его страна, его город, его клуб и его семья. Оливер чувствует, как к горлу подступают слезы, и хмурится. Он не будет плакать. Хэл делает сальто, мертвую петлю вокруг него, а потом замирает рядом с ним, неподвижно и серьезно глядя туда же, куда и Оливер. — Ты не просил этого так же, как я, а, Олли? Оливер моргает и кивает, быстро и сухо. Они возвращаются на Землю только после того, как часы в гостиной семейства Квинов бьют девять.