“Gaudium magnum nuntio vobis!
Великую радость возвещаю вам! Ликуйте, затончане! Не далее, как сегодня ночью Вифлеемская звезда вспыхнула над нашим многострадальным городом, благословенным светом озаряя его! Отныне и во веки веков именоваться сие событие станет не иначе как “Затонское чудо”. Вознесем же благодарность за то, что небеса облюбовали именно наш город, дабы явить свою благодать! Избранниками небес стали прокурор В. и его супруга. Многие годы прозябали они в бездетной сиротливости, отчаявшись услышать слова “мама” и “папа”. Одно-единственное заветное желание супругов В. раз за разом исполнялось у других людей, обходя истово страждущих стороной. Но, как известно, рано или поздно просящий получает, ищущий находит, а стучащему отворяют. Нынче ночью эти золотые слова получили подтверждение. Просящие божьей милости супруги В. получили её, отворив свои сердца постучавшемуся в их дверь и ищущему приюта одинокому путнику-младенцу. Ночью их лакей, пойдя в дровяник, обнаружил корзину с прекрасным белокурым ребенком. При нём оказалась записка, слова которой стали названием нашей статьи. Редакции пока не удалось узнать, какие переплетения нитей судьбы привели горемычного подкидыша к дверям супругов В., но одно можно сказать с уверенностью: их дом для крошки выбран не случайно, а с добрым умыслом. Также редакция питает надежду, что одним чудом небеса не ограничатся и сие событие ознаменуется возвращением нашего дорогого Балдахина...” Подробностей о подкидыше было с гулькин нос, на полноценную статью не хватало, а сотворить хотелось на целый разворот, и Алексей Егорыч битый час ломал голову из какого же пальца ему высосать подробности сенсации и как бы её расцветить поярче. А если продолжить так: “Ни для кого в Затонске не секрет, что жена прокурора В. давно и безнадежно бездетна. Малюток ей заменяют Лили, Зизи и Мими, которые имеют свойство бросаться на прохожих и кусать их за лодыжки. Ваш покорный слуга сам не раз становился жертвой Мими, почему-то особенно он невзлюбил представителей прессы...” - Брр! Про этих не надо! - Муза и сама эту бесцельно тявкающую троицу терпеть не могла. Уж очень им нравилось выследить её, зазевавшуюся, загонять до изнеможения, отнять арфу и требовать выкуп в виде изрядной порции пыльцы для одухотворенной кусаемости. Прокурорша наряжала своих мопсов в платья и матросские костюмчики и называла их “мои деточки”. У Лили и Зизи хвостики-завитушки выглядывали из кружевных оборок на панталонах, а их головы украшали вышитые панамки с рюшечками. Мими, в бескозырке с надписью “Ураган”, был самым противным из них. То ли он от рождения отличался злобным характером, то ли костюмчик давил на причинное место, создавая дискомфорт и пагубно искривляя его темперамент. Прокурорша, как истинная мать, не замечала недостатков воспитанника, жалобы соседей игнорировала, любила его самозабвенно и именовала Михаилом Львовичем. Михаил Львович имел неправильный прикус, ярко выраженное разноглазие и блуждающий взгляд, который фокусировался только на чужой лодыжке, лаял, как припадочный, и кидался на экипажи. Бедная, отчаявшаяся прочувствовать радости материнства прокурорша испытывала тяготы оного, безуспешно творя людей из мопсов. Супруги Вернеры, незаметно для себя ставшие среди ночи родителями, держали круговую оборону, радостью делиться не стремились, дар небес миру не являли и вообще, бездушно захлопнули ворота перед носом прессы. Но не учли одного: что при страстном желании на их территорию можно было пробраться сквозь прутья забора. В стремление завладеть новостью Ребушинский потерял осмотрительность, здравомыслие, переоценил свои возможности и недооценил особенности телосложения. Он поглубже вдохнул, втянул щеки и остальные выдающиеся части организма, ринулся вперед и … застрял в заборе. Спустя полчаса его, измученного от голода и жажды, имеющего осиную талию, приобретенную от верчения в заборе, и мягкое место, сплошь покрытое синяками, из позорного плена освободили братья Мироновы. Они отогнали мальчишек, которые использовали журналиста как мишень для снежков, под руки привели, точнее затащили к себе в дом и вручили заботам Марь Тимофеевны и Домны. - Пить! - Жалобно стонал Ребушинский. Поданную воду он отверг и продолжал стонать, многозначительно глядя на Петра Иваныча - Пить! Коньяку! Наливки! Отведав живительного коньяку, он, охая и постанывая, направился к выходу. - Мы не можем его отпустить одного! - озабоченно сказала Марь Тимофеевна, глядя несчастному вслед. - Маша, уж не собираешься ли ты последовать за ним? С баночкой малинового варенья. Стать ему родной матерью и ухаживать за ним? - Я - нет, но, может, ты или Петр Иваныч? - Все дружно проявили черствость и бессердечность, отнекивались, мотали головами и ссылались на миллион дел, а у Домны нашлось даже больше. Никто не желал ухаживать за Ребушинским. Марь Тимофеевна шепнула Музе: “Присмотри за ним”. Так она оказалась командировочной. Тем временем Ребушинский продолжал: “Редакция “Затонского Телеграфа” поздравляет супругов В. с долгожданным родительством и желает им сил и долгих лет жизни, а малышу отменного здоровья”. Музочка вклинилась в процесс: - Надо ещё приписать, что редакция желает Лили, Зизи и Мими набраться терпения. Алексей Егорыч потер зудящие синяки и аккуратно вывел на листе: “Наша редакция просит волхвов, имеющих желание взглянуть на младенца, подождать, когда родители сочтут приемлемым явить его народу». Подумал, почесал макушку и добавил: “Дары можно оставлять на крыльце или передавать с лакеем или горничной.” Для того, что на словах не передашь, Люди выдумали кисть и карандаш Штольман редко чтил своим вниманием опусы Ребушинского, а потому тот факт, что он как раз раздумывал о похищении Балдахина, сидя в одиночестве в пустом участке, можно счесть редким совпадением. Предпраздничное затишье не мешало сосредоточиться на обманчиво пустячном и якобы забытом деле. Мешало иное – некая мистическая подоплека. Штольман, как известно, ко всему подобному относился с недоверием, если не сказать больше, но отрицать очевидное тоже было не в его характере. Правильнее всего было бы обратиться за помощью к специалисту. Или специалистке. Но больше хотелось, чтобы она появилась в участке, как по волшебству, то есть как полагается. Тогда можно было бы сделать вид, что он нехотя принимает ее помощь, а не нуждается в ней на самом деле. Штольман посмотрел на дверь сначала выжидательно, затем нетерпеливо, наконец, сердито. Потом, осознав свои чувства, усмехнулся и покачал головой. Ведь она всегда появлялась, когда ее ждали менее всего, и все-таки в самый нужный момент. Значит, нужно сделать над собой усилие и не ждать, а делом заниматься! Штольман вытащил из шкафа счеты с костяшками, золотой ключ и дудочку, неизвестно кем принесенные в участок в День воскурений, то есть во время последней ярмарки. Разложил на столе бумаги и начал набрасывать все рисунки, увиденные им на улицах Затонска, в хронологическом порядке. Отвлекся и увлекся, а потому не услышал, как дверь отворилась. Так тихо, что дремавшая Клаша даже не проснулась. Последние три символа были самыми заковыристыми и никак не хотели поддаваться непривычной к рисованию руке. Сдувая с бумаги катышки от ластика, Штольман вдруг почувствовал беспричинную радость. Почему-то вдруг стало хорошо на душе, словно откуда-то пахнуло свежестью или вкусным теплом, или домашний уютный свет потеснил привычную желтизну казенной лампочки. Он поднял голову и, застигнутый врасплох, откликнулся на сияние голубых глаз теплой белозубой улыбкой, которая так редко появлялась на обычно строгом лице. Им не мешали. Небывало глубокий и прекрасный сон снизошел на Клашу, и реальность перестала ее волновать. Она свернулась в клубочек, не желая упускать ни минуты восхитительного видения, в котором были дивное платье и украшения, и умиленные слезы Коробейникова, и кремовый торт-дворец, и прекрасный принц в военной форме, не сводящий с нее глаз. Штольман встал Анне навстречу, и она протянула ему руку для приветствия. Он склонился над ее запястьем и надолго прильнул к нему губами. У Анны неожиданно закружилась голова. Происходящее так же мало напоминало привычный короткий жест вежливости, как бабушкино колье – настоящий жемчуг. Непостижимым образом она чувствовала не только его прикосновение, но и волнение, почти мальчишеский задор и восторг. Вот его губы приоткрылись и снова сомкнулись, и вновь, и опять, и она не отстраняла его. Новообретенная дозволенность опьяняла, Анна смело положила ему на затылок свободную руку и запустила пальцы в его кудри, как ей давно хотелось. Он замер. Ей стало жарко. И вдруг громкий вздох, подобно порыву ветра, разметал их, как сухие листья, заставив отпрянуть друг от друга. Это Клаша, не просыпаясь, сказала «да» своему избраннику. Осознав, кто был источником звука, они смущенно рассмеялись, но все-таки приняли исключительно деловой вид. Анна скинула шубку и шапочку, Штольман разместил их на вешалке и придвинул стул: - Присаживайтесь, Анна Викторовна. Хотите чаю? Анна подумала и согласилась. Штольман вышел распорядиться, а когда вернулся, увидел, что любопытство взяло свое – Анна пыталась расшифровать его записи, читая вверх ногами. Сжалившись, он вручил ей листок и спросил, что она об этом думает. - Похоже на задачу по геометрии. Круг и квадрат, разделенные прямой… окружность, пересеченная квадратом… треугольники… - Это я уже разгадал, - перебил ее Штольман, уязвленный ее невосприимчивостью к его художественным способностям. – Некто показывает нам, что Балдахина увел дрессировщик – лицо в цилиндре, что ключ к этой истории нужно искать в библиотеке – видите, книга? Ну и что дрессировщик – не главный преступник. Он подчиняется черному королю. - Или королеве. Штольман согласился. - Но вот медведь, алебарда и шапка Мономаха? Анна задумалась. Взяла карандаш и легкими штрихами набросала медведя в шапке с алебардой у ног. Потом шапку и алебарду против медведя. И наконец, медведя с алебардой в лапах, над которым витала шапка. И просияла. Конечно, ей был знаком этот символ. Но делится познаниями она не торопилось. Хотелось подразнить того, кто столько раз спускал ее с небес на землю своей иронией. Анна лукаво улыбнулась и начала заштриховывать медведя. Молча. Когда очередь дошла до третьего, Штольман не выдержал и взмолился: - Не томите, Анна Викторовна! И Анна не устояла. - Яков Платонович, это герб Ярославля! Сон приходит на порог, Крепко-крепко спи ты Экстренный выпуск “Затонского телеграфа”“Gaudium magnum не приходит одна!
Не успели стихнуть ликующие овации и поздравления супругам В., а наша редакция спешит поделиться очередной Великой радостью. Небеса разверзлись над Затонском весьма основательно и пролились на жителей бесценным потоком кричащих младенцев! Второй подкидыш! В этот раз лучи Вифлеемской звезды достигли задворок обители Мельпомены и осенили своей благодатью супругов Ртищевых. Наша местная знаменитость, не побоимся этого слова, достопримечательность - Габриэла Мирани-Ртищева с супругом и по совместительству импресарио, стали вторыми обладателями драгоценного подарка судьбы. Они решили не делать тайны из своего внезапного родительства и спешат разделить восторг с нашими читателями: “С утра пораньше, привлеченные несоответствующим запахом к корзине с коробками конфет, подаренными накануне, мы обнаружили в ней маленькое чудо! Темноволосый мальчик с глазами цвета шоколада заливался смехом, глядя на наши изумлённые лица и требовал заботы, мелодично выводя первые ноты “Хабанеры”. Уже знакомый нашим читателям конверт, сообщающий, что Великая радость снизошла на Ртищевых, сопровождал малыша. Если первое явление благословенного младенца можно было считать случайностью, второе - совпадением, то третье, если произойдет, станет закономерностью. Редакция с нетерпением ждёт новых сообщений о чудесном звездопаде, несущем радости материнства бездетным парам...” Говоря, что Ртищевы добровольно расстались со своей тайной, Ребушинский не лукавил. Нет, конечно, штурмовать их жилище он бы не посмел, да и здоровье, слегка подпорченное в заборе у Вернеров, предупреждало, что оно не вечное. Осмотрительность шептала, что импресарио хоть и богемная персона, но гораздо выше ростом, и с лестницы может спустить в два счёта, существует опасность пересчитать многострадальным копчиком ступени. Он надеялся на свой дар убеждения и на сговорчивость Ртищевых, но на крайний случай приберегал несколько тузов в рукаве. Дверь неожиданно радушно распахнулась им с Музой навстречу и на пороге появился сам хозяин в домашнем халате. - Он вернулся! - Вместо приветствия, с глазами, полными слёз, возвестил он гостям. - Он был у вас раньше? При каких обстоятельствах появился и как исчез? - Алексей Егорыч столь быстро забрасывал вопросами Ртищева, что тот, одурманенный счастьем, пребывая в блаженном состоянии, не сознавал, что подвергся изуверской атаке матёрого журналиста. Он принялся сбивчиво и туманно объяснять про бурную молодость, излишества, приведшие к потере голоса и возможности иметь наследников. О том, что со сценой пришлось расстаться, когда божественное сопрано покинуло Габриэлу, но в утешение оставило тягу к семейному очагу. Верный и давно влюбленный в неё импресарио помогал ей в самое трудное время, ни о чем не просил и ни на что не надеялся. Габриэла со временем полюбила его. Они сплелись судьбами, чтобы жить инкогнито в провинции, и единственное, чего им не хватало, это ребенка. Алексей Егорыч в карманах сжал кулаки, чтобы ненароком не вытащить блокнот и не начать записывать эту исповедь. Чем чёрт не шутит, может, когда и пригодилось бы? - Нельзя ли поближе к чуду? Что значит “он вернулся”? Кто он? - Переводя тему вплотную к насущному, взмолился он. Никаких сил сдерживать себя в руках уже не хватало. Блокнот, выталкиваемый интуитивными телодвижениями живота, постепенно самопроизвольно вылезал из нагрудного кармана. - Смотрите сами! - Ртищев распахнул дверь в гостиную и явил миру их личное чудо. Габи в халате, растрепанная со сна, качала на руках кучу полотенец, из которой выглядывала младенческая мордашка, такая же черноглазая, как и она сама, с темной завитушкой на лбу, напоминающей знак вопроса. Тазик, кувшин с водой и аромат, несоответствующий конфетам, возвещали миру, что этот младенец принят, окружен любовью, заботой и лаской. Они на два голоса в унисон выводили: “...Так берегись любви моей!..” Вернувшееся сопрано Габи как нельзя лучше гармонировало с младенческим писком и можно было не сомневаться, что лучшие оперные залы европейских столиц вскоре будут рукоплескать маленькому Габриэлю, как когда-то его матери. У Музочки защипало в глазах, она устало вздохнула и стала поглядывать на дверь, решая, удобно ли ей уйти по-английски, не прощаясь, или уж надобно до конца исполнять свой долг, который навесило ей медленно угасающее романтическое чувство к Алексею Егорычу. Всё-таки она, Муза Миронова, теперь семейная, и негоже незамужней девице, среди бела дня, без перчаток, разгуливать в компании холостяка. Даже такого видного. Эх, а дома-то как хорошо! Тепло, уютно. И никаких младенцев. А днём и выспаться можно. С тех пор, как Виктор Иваныч водворился в семью и занял место на подушке рядом с Марь Тимофеевной, ей пришлось подвинуться и перебраться ночевать на шкаф, в шляпную картонку. Старшие Мироновы всю ночь хихикали, шептались, ренессансили и устраивали возню под одеялом, Музочкина голова на утро невыносимо раскалывалась, принуждая свою обладательницу сотворить кому-нибудь небольшую эпидерсию. Пришлось искать себе пристанища в других комнатах. Делить кладовку с мышами не хотелось. К тому же запах пыли и нафталина ужасно щекотал нос, эфемерная барышня чихала, пыльца разлеталась в стороны и оседала на мышах, вдохновляя их на подвиги, веселье и усердное деторождение. Она попыталась было переехать к Анне, так у той была не комната, а проходной двор. Мёртвые телом, но крепкие духом шастали туда-сюда дни и ночи напролёт. Заглядывали в Музочкину шляпную картонку, чем невыразимо пугали её, пытались позорно пощекотать пузико и сделать “козу”. С Петром Иванычем было бы спокойнее и веселее, к тому же в последнее время они очень сблизились, но ночевать у холостяка - это какой-то дурацкий, всеми презираемый моветон. Пришлось кочевать в комнату Домны. Умаявшаяся за день горничная во сне всхрюкивала и храпела. Её соседка по комнате закрывала уши ладошками, прятала голову под подушку, но эти противные звуки проникали прямиком в сознание. И снились Музочке сны, где она была хорошенькой и розовенькой частью многодетной семьи соседской свиньи Хавроньюшки. Впрочем, Муза научилась с этим бороться. Она скатывала шарики пыльцы и кидала в Домну. Храп моментально прекращался, а вместо этого горничная вытягивала губы трубочкой и громко чмокала, лобзая невидимого кавалера. А утром краснела, глядя на себя в зеркало. Зато теперь она в обед принимала снотворное, рано укладывалась спать и по полдня проводила в этом состоянии, устраивая пиршества плоти с кавалерами, отплясывая в кафешантанах и принимая предложения руки и сердца от всех европейских наследных принцев без разбору. Эх, до чего же хорошо быть семейной! Не надо рысогонить в любую погоду по улицам в поисках сенсаций. Не надо метаться между редакцией и типографией, вносить правки в последний момент. Да, решено, когда все отвернутся, она тихонечко, на мягких лапах, вышмыгнет в дверь и побежит домой... В сюжете нужен поворот, Когда душа уходит в пятки, И сердце выскочит вот-вот Лицо полицмейстера, входящего в сыскное отделение, было непривычно озабоченным. В привычно озабоченном виде оно пыжилось, играло бровями и переливалось оттенками багрянца от закатного до апоплексического. Сегодня же его обеспокоенность выглядела настолько человечной, что Штольман и Коробейников недоуменно переглянулись. «Произошло что-то серьезное, но не криминальное», сделал вывод Штольман. «Господи, что это с ним, только б городовые не увидели его в таком гуманном виде», подумал Коробейников. - Садитесь, господа, - вяло разрешил Трегубов, машинально доставая из кармана тряпочку и протирая листья фикуса. Из этого можно было сделать неутешительный вывод о степени его душевного неравновесия, поскольку раньше он никогда не позволял себе подобного успокаивающего средства при подчиненных. - Хочу поговорить с вами о последних событиях. «Неужели внеурочный визит вызвал нарекания?», подумал Штольман и приготовился вывернуться иглами наружу. «Всего-то один день прогулял, тоже мне событие», Коробейников затосковал и прикрылся видом лихим и придурковатым. Николай Васильич опустился на свободный стул и пояснил: - Я обо всех этих младенцах. Сыскное отделение излучило в равной степени облегчение и непонимание. Трегубов поднял брови. - Неужели не читали статей Ребушинского? Так весь город говорит о двух подкидышах. Одного Вернеру подбросили, прокурору, а другого этому театральному деятелю, Ртищеву. «Ненаказуемо», подумал Штольман. Коробейников решил не касаться прокурора даже в мыслях. - Я, собственно, о чем. Жалоб никаких не поступало? - От Ртищева или Вернера? – уточнил Антон. - От родителей! - Так… а разве не родители детей подкидывают? – Коробейников по-прежнему силился уловить мысль Трегубова, но тот в человеческой, а не начальственной ипостаси был недоступен пониманию. - Всякое бывает, - вздохнул Николай Васильевич. – А вдруг это преступное деяние, дети похищены? - Для чего же похищать, если тут же и выбросить, то есть подбросить? – недоумение Коробейникова достигло высшей точки. Штольман выжидающе помалкивал. - Экий вы недогадливый, Антон Андреич. Вот придут к нам завтра оформлять усыновление, а потом явятся законные родители и начнут шантажировать Вернера или Ртищева? Физиономия Коробейникова выражала сомнение в том, что в Затонске, да что там, во всей губернии сыщется смельчак, который решился бы шантажировать прокурора. Штольмана занимал другой вопрос: - Николай Васильич, а вы так уверены, что они захотят усыновить? Трегубов вздохнул. - С Вернером мы много лет дружны. Они с супругой всю жизнь о детях мечтали, нда-с. Да и Ртищевы, насколько мне известно, все Богородице свечки ставят, просят ниспослать. Так что раз уж чудо произошло, они колебаться не станут. А вот наша задача – уберечь их от возможных неурядиц. Чтобы комар носа! И он воздел палец к небесам, но сам был при этом грустен, а потому вышло неубедительно. Штольман осторожно задал еще один вопрос: - Николай Васильевич, все ли благополучно? Трегубов как-то сник, взял Штольмана под локоть и повел к себе в кабинет. Усадил напротив себя и обратился к нему с такой речью: - Яков Платонович, голубчик, у меня к вам будет такая просьба. Вы уж разузнайте, все ли там чисто с подкидышами. Нет ли подвоха. Штольман не торопился соглашаться, несмотря на невыносимо просительный взгляд. Следовало вникнуть в подоплеку. Николай Васильич правильно понял его молчание и тяжело вздохнул. - Щелкопер этот пишет, что третье чудо не за горами. Ему, конечно, веры нет, но надежде не прикажешь. Мы с Ольгой Матвеевной дорого бы дали, чтобы третий подкидыш оказался у нашего порога. Но если это произойдет, а потом вдруг вскроется мошенничество, для супруги это будет тяжелейший удар. - Не знал, что вы женаты, Николай Васильевич, - не сдержал удивления Яков Платоныч. - Да тому еще и года нет, - как-то по-домашнему ответил Трегубов. – Мы с Оленькой с детских лет дружны были. Как подросли, слово друг другу дали. Да вот родители ее отдали предпочтение более солидному господину, намного ее старше. А ведь возраст, Яков Платонович, всем хорош, и опыт приносит, и мудрость, опять же и состояние многие наживают, но вот детишками надо обзаводиться в молодости. Штольман раздраженно сощурился и принялся без нужды поправлять галстук. Разговор принимал нежелательный оборот, наводящий на ненужные ассоциации. - Да нет, вы не подумайте, - спохватился Николай Васильич. – Оленькин супруг был старше ее на тридцать лет, а это, знаете ли… Словом, два года назад он оставил ее бездетной вдовой. Дождался я своего часа. Не подумайте, не желал я ему смерти, лишь надеялся, что хоть на старости лет, хоть на год-другой, а будем мы с Ольгой Матвеевной счастливы. И вот – поженились. Но поздно, конечно, детей уж у нас не будет. Разве что чудом… Сейчас Николай Васильич очень напоминал постаревшего остроносого мальчика, который все еще верил в чудеса, но до боли боялся обмана. - Сделаю все, что в моих силах, - просто ответил Яков Платоныч. Внезапный стук в дверь прервал их. - Войдите! – властно рявкнул Трегубов, без видимых усилий переходя в рабочий режим. Годы совершенствования в служебных трансформациях не прошли даром. Дверь распахнулась, и урядник Рябко с порога доложил: - Убийство, ваше высокоблагородие! В усадьбе господина Клюева. Штольман посмотрел на полицмейстера. Тот кивнул. Урядник почтительно посторонился, выпуская следователя, но не ушел. - Что еще? – спросил Трегубов. - Срочное письмо из дома, ваше высокоблагородие! - Давай скорей сюда, что ты стоишь! – Николай Васильевич вскрыл конверт, пробежал глазами по строчкам и схватился за сердце. – Экипаж! - Уже ждет! Две пролетки покинули двор полицейского отделения почти одновременно. Ошибайся, сомневайся и рискуй В бывшей княжеской усадьбе полицию встретил бледный и трясущийся лакей. По его словам, он пришел будить господина, как велено. Но глазам его открылось жуткое зрелище – в роскошной постели возлежала упырица. У людей таких синих лиц не бывает. Вне себя от ужаса лакей бросился телефонировать в полицию. - А хозяин? – спросил Коробейников. - Не видел, ваше благородие! Не знаю, там ли, живой ли… - Эх ты, - укорил его сыщик, - а если ему помощь нужна была? Слуга только перекрестился в ответ. Полиции не положено бояться нечисти, но все-таки первым в спальню вошел Штольман. Действительно, первое, что бросалось в глаза, - посиневшее лицо женщины. Все остальное скрывало одеяло. Неожиданно с другого края необъятного ложа всхрапнули. Невнятная куча закопошилась и приняла форму господина Клюева. - Андрей Петрович! – окликнул его Коробейников, чтобы убедиться, что глаза его не обманывают. Ибо поверить им было трудно. Всегда щегольски одетый и причесанный волосок к волоску Клюев выглядел так, как если бы последние три ночи провел на полу трактира. Пахло от него соответствующе. Однако его ничто не смущало. Восстав из постели и не приходя в сознание, он неуверенно, чуть не промахнувшись, ударил себя кулаком в грудь и возвестил: - Убийца я! Себя я презираю! Штольман и Коробейников в замешательстве переглянулись. - И кого вы убили? – уточнил Штольман. - Вот эту! – нетвердо, но верно указал Клюев. - По какой причине? Клюев задумался настолько глубоко, что перестал подавать признаки жизни. Штольман подошел к нему поближе и увидел, что Андрей Петрович сидя спит. - Вот что, любезный, - обратился Штольман к лакею. – Одень и умой господина Клюева и собери его вещи. Он с нами поедет, - в сторону городовых. - Да как же… - залепетал лакей. - Выполнять! – рявкнул Антон. Лакей вытянулся по стойке смирно, потом сгреб злосчастного господина и потащил в ванную. Разобравшись с этим вопросом, Штольман принялся за осмотр спальни, Коробейников ушел в гостиную. Место происшествия выглядело противоречиво. Штольман проверил кровать, подушки, откинул одеяло. Коснулся девственно чистых прикроватных тумбочек. Наконец, разворошил ком сброшенной одежды. Нахмурился. Конечно, выводы делать рано, но все-таки… Жаль, Милц не смог приехать, придется ждать результатов вскрытия. Штольман сам внимательно осмотрел тело. Женщина, возраст – под тридцать, судя по рукам и ногам, из простых. Странно. - Тело Милцу отправляйте, - сказал он одному из городовых и прошел по другим комнатам. Похоже, хозяин бывал в столовой и библиотеке, а обитал в спальне и гостиной. Ни в столовой, ни в библиотеке ничего интересного для дела не нашлось. А вот в гостиной… - Взгляните, Яков Платонович, - поделился находкой Коробейников. – В мусорной корзине нашел. Он поднес к зеркалу скомканную промокашку и «жду вас сегодня вечером». - Почерк Клюева. - Есть с чем сравнить? - Да, вот два письма, написанные его рукой. - Браво, Антон Андреевич, отличная работа! Антон чуть не сказал по привычке «стараемся», но вовремя спохватился и солидно спросил: - А у вас что, Яков Платонович? Но Штольман не слушал. Его внимание привлек накрытый стол. Ваза с фруктами, графинчик с остатками вина, два бокала, сладости… Новые свечи… Одинокая роза в маленькой вазе… Штольмана заинтересовали бокалы. Снимая с них отпечатки, он вполголоса сказал Коробейникову: - Не замечаете странности, Антон Андреич? Коробейников уверенно ответил: - Прекрасная обстановка для романтического вечера. Но если судить по свечам, вечер не состоялся. Если по бокалам – наоборот. А если по тому, сколько было выпито вина, романтическим этот вечер не назовешь. - Все верно. А если прибавить тот факт, что в постели с Клюевым была женщина простая и немолодая, создается ощущение неправильной линии в раскладе. Коробейникову ничего не оставалось, как согласиться. Стало модным одного Малыша иметь всего, Да и то подкинуть старикам! Ребушинский получил записку с просьбой немедленно зайти в гости на чашку чая. В просьбе звучали приказные нотки. Немедленно, значит, срочно, не откладывая на потом. Иначе чай остынет и пирог зачерствеет. Адрес был хорошо знаком. Его предусмотрительные ноги и в лучшие дни старались обходить этой дом десятой улицей, а тут, в сложившихся обстоятельствах... Похоже, его конечности действительно обладали здравым смыслом, раз категорически отказывались двигаться в сторону этого адреса. Но ни они, ни журналистская чуйка, обострившаяся с годами, ни нюх, сродни собачьему, не могли убедить многострадальную пятую точку, отказывающуюся слушать доводы остальных органов, упорно ищущую приключений и, разумеется, находящую их. Ну кто мешал ему писать опусы о пропавшем слоне, разоблачать бездеятельность полиции? Нет же, понесло его на поиски сенсаций! Воистину, все человеческие проблемы от того, что не сидится людям дома. Он боязливо поежился, испытывая непреодолимое желание написать ответ и малодушно сознаться, что он любит именно вчерашние пироги, а лучше испеченные третьего дня. Достал набросок статьи для сегодняшней газеты и перечитал его. Она получилась не такой цветистой, как предыдущие, но более опасной для его здоровья. В доме, куда направлялся журналист, царила гнетущая атмосфера. Она густым, тяжелым, вязким туманом висела под потолком и с каждым его шагом опускалась всё ниже, грозя накрыть страдальца собой, как одеялом. - К вам господин Ребушинский, - представила горничная гостя. - Просите! - Ответила хозяйка, прижимая к мокрым глазам платок. Вошедший робко помялся в дверях гостиной, обводя её глазами. Раньше ему не доводилось тут бывать. Большая, светлая комната, картины на стенах, на подоконниках много растительности. Некоторые растения не по сезону, цвели и благоухали, радостно возвещая, что их тут любят и лелеют. В углу росло большое лимонное дерево с плодами. Всю эту идиллию портили плачущая женщина и хмурый мужчина. - Ну, входите же, Алексей Егорыч, - неприветливо пригласил его хозяин дома. - Премного благодарен за оказанную мне честь посетить, то есть навестить вас в домашней обстановке, - версальствовал Ребушинский. Набрался смелости и приложился к ручке хозяйки. В ответ она хлюпнула носом и неопределенно махнула рукой, что, видимо, означало, что она настолько обессилена, что не может отвечать словами. - Не соблаговолите ли, голубчик, объяснить, что творится в моём доме? Журналист делал вид что не понимает, о чем идет речь, но виноватый вид выдавал его хитрованство: - Не понимаю, что вы имеете в виду. - Ах, не понимаете? Так я вам покажу. Хозяин дома взял бедолагу под руку и, преодолевая сопротивление, увлек в дальний угол комнаты к лимону. Там, за круглым столом, на диване, невидимом от двери, в ящике от комода безмятежно посапывал малютка на вид пяти-шести недель от роду. На его лобике редкие, ярко-рыженькие волосенки сходились клинышком к переносице. - Голубчик, может, вы мне объясните, почему младенцы сыплются на наш город, как из рога изобилия? Что мне прикажете с этим делать? - Оставим его! - Умоляла мужа хозяйка. - Он нам послан небом. - Душа моя, мы не можем оставить этого ребенка себе! Ты должна понять одно - младенцы не дождь, с неба не падают! Их не приносят аисты и не раскладывают в корзины с молоком. И в капусте они тоже не произрастают. Поверь мне, как ботанику со стажем. Возможно, он похищен у настоящей матери. - Ну, вот же, даже в газете написано: младенец... конверт... - Женщина в доказательство своих слов протягивала супругу выпуск “Затонского Телеграфа”. - Он наш! Это наш ребенок - предназначение! Алексей Егорыч, ну скажите же ему! - Помилуй бог, да господин Ребушинский какой только чуши не напишет, чтобы раскупали его газетёнку! Ещё надо разобраться, откуда он узнает всё раньше полиции. - Я попрошу! - Не так возмущенно, как ему хотелось, но все же обиженно подал голос до сих пор молчавший гость. - Это я вас прошу. Объяснить. Какого чёрта. Творится. В моём. Городе. И в моём. Доме. - Уж не подозреваете ли вы меня в этих делах? - Нет, не подозреваю, даже вашей прыти на это не хватит. Но и в дар небес я тоже не верю. Мне нужны объяснения. - У меня их нет! - Их нет ни у меня, ни у вас. Но у кого-то же они должны быть? - Может у него? - Ребушинский указал в сторону ящика от комода. Оба мужчины удивленно воззрились туда. Почему это до сих пор никому не пришло в голову? Надо же, всё оказалось так просто. Спросить ребенка! Надо лишь подождать лет пять-шесть и тогда всё выплывет на поверхность. Женщина тревожно следила за мужскими переглядками, и когда её супруг сделал шаг в сторону младенца, неожиданно ловко спрыгнула со стула и преградила ему путь: - Вот что, дорогие мои! Брысь отсюда, оба! Я не дам вам допрашивать Гришеньку! Раз положен, как дар небес, бездетным парам младенец, этот останется у нас! Или кто-то из вас сомневается в том, что в этом городе есть кто-то бездетнее нас? А вас, Алексей Егорыч, я прошу, когда станете писать статью о нас, а вы станете, постарайтесь избежать подробностей. Ребушинский облегченно выдохнул, радуясь, что проблема сама собой решилась. Подошел к ящику, якобы попрощаться с Гришенькой, совершенно осмелев, незаметно сорвал и засунул в карман один лимон. Пригодится для вечернего лечения коньяком нервной системы... Экстренный выпуск “Затонского Телеграфа”“Gaudium magnum любит троицу!
Вифлеемская звезда продолжает одаривать достойнейших! Младенцы сыплются из рога изобилия! Как наши читатели уже догадались, находить в корзинах младенцев становится доброй традицией. Некоторые из наших соседей уже обрели по благословенному дару. И вот настал черед поздравить г-на Т. и его супругу. Сегодня утром пришел и их черед встать в ряды избранников судьбы. Знакомый конверт подтвердил, что это именно тот самый, вожделенный младенец. Семейная жизнь всеми нами безгранично уважаемого человека до недавнего времени оставалась тайной, но все мы помним, как господин Т. приехал в город, как ему все обрадовались, особенно фикус, но жены и детей при нем не было. Супруга прибыла не так давно, и до сих пор будоражит любопытство жителей Затонска, но затворничает и мало кому знакома. Откуда она? Где была раньше? Отчего не любит визитов? Тайна, покрытая мраком. Наша редакция надеется, что обретение Гришеньки сломает барьеры, ограждающие таинственную госпожу Т. и послужит её сближению с нашим обществом. P.S. Тех, кого пока не коснулась благодать, редакция призывает набраться выдержки, и терпеливо ожидать своего часа в собственном дому, дабы не упустить посланца небес, которого могут прикарманить менее достойные. А также перестать устраивать митинги у здания нашей газеты. РЕДАКЦИЯ МЛАДЕНЦЕВ НЕ ВЫДАЁТ!” Хитри, отступай, играй, кружись Штольман отложил лупу и задумчиво побарабанил пальцами по столу. Сравнение отпечатков, снятых с бокала, с отпечатками пальцев Клюева, покойной и лакея добавило еще одну странность в это уже неоднозначное дело. Впрочем, это не слишком удивило следователя. Картина преступления, казалось бы, раскрытого, не складывалась. Предположим, именно для этой дамы Клюев готовил изысканный вечер. Готовясь к ее приходу, выпил столько, что ни ее статус, ни старое заштопанное платье, ни внешность не имели значения. Сразу же завлек ее в спальню. И, не мешкая, убил и мирно уснул рядом? А где, позвольте спросить, следы? Убийства или хотя бы любовных утех? Беспорядок ограничивался той стороной постели, где спал хозяин. Убитая лежала чинно, аккуратно прикрытая одеялом. Ее одежда лежала на полу, но аккуратной кучкой, а Клюев и вовсе был одет. За пределами кровати царил идеальный порядок. Штольман рискнул бы предположить, что в постели женщина оказалась уже мертвой, но для чего господину Клюеву понадобились подобные манипуляции? Вообще у него накопилась уйма вопросов к Андрею Петровичу, но для начала нужно было допросить лакея и ознакомится с его версией событий. И выяснить у него, кто же пил из второго бокала, которого не касался ни он сам, ни его господин, ни покойная гостья. Городовой ввел свидетеля, чья бледность бросалась в глаза даже в скупо освещенном кабинете. - Рассказывай, как было дело, - обратился к нему Штольман. Лакей сглотнул, нервно стиснул в руках шапку и заговорил: - Велено было бабу привести. Я привел. И ушел сразу. Утром зашел будить, а там… - и он начал часто и мелко креститься. Штольмана подобное резюме не устроило, он был противником лаконичности свидетелей. - Что за баба, откуда ты ее взял? - Дак это… Акулина Коростылева, соседка моя. - Почему ты привел именно ее? У нее что, желтый билет имелся? Лакей затряс головой. - Да не, не, барин чистую хотели, не из борделя. - И ты не нашел никого помоложе? Лакей вспотел. - Ну а что ж… она вот близко живет… да и где искать-то… Штольман саркастически усмехнулся. - Когда барин просил тебя найти для него женщину? - Ась? - Что, велел срочно привести кого попало, лишь бы женского полу? Глаза лакея забегали, он с трудом выдавил: - Так сразу хотели… Беги, говорят… - А стол ты когда успел накрыть? Сначала привел, а потом накрыл, или наоборот? - Не пойму я, что спрашиваете, ваш-бродь! - Правду говори! – жестко сказал Штольман. – Убийство произошло. Может, это ты соседку убил, а на господина напраслину возводишь? Увидел, что он спит беспробудно, и подложил ему в постель мертвую девку? Лакей затрясся, побледнел еще больше и, крестясь, рухнул на колени: - Вот вам крест! Не убивал! Не я это! Отпустите, ваше благородие! Штольман навис над ним. - На каторгу пойдешь! Да не за свои дела, а за чужие! Говори, кто еще был в доме! Но лакей только съежился, прикрывая голову руками, и заикал от страха: - Не я! Не я! Нельзя мне! Штольман кликнул городового. - В камеру его! Пусть посидит, одумается. Городовой сгреб с пола трясущийся студень и уволок из кабинета. Штольман вернулся за свой стол, смутно сожалея о том, что отпечатки пальцев не собирают в картотеку, подобно бертильонажу. У него было такое ощущение, что в данном случае это могло помочь. Человек, до такой степени запугавший лакея, наверняка не был новичком в мире преступлений. Впрочем, у него родились некоторые соображения и без картотеки. Ты сильно изменилась, Я знал тебя девчонкой - Это нонсенс, Анна Викторовна. Бессмыслица, нелепица, абракадабра, тарабарщина. Выбирайте любое из этих определений и попадёте в точку. Андрей Петрович, конечно, мужчина видный, но задохнуться от восторга, оказавшись с ним в постели... Мне это трудно постичь... - Мне тоже. - Отрешенно согласилась с доктором Анна. Она смотрела в угол, где, застенчиво переминаясь с ноги на ногу, из-за лабораторного шкафа выглядывал дух их пациентки. Опасливо поглядывая на доктора, призрак жался к стене. - Как и то, чем эта пренеприятная особа смогла его прельстить. - Она вам знакома? - Да, это бывшая медсестра. Она у нас работала недолго, вы в ту пору ещё были в Париже и поэтому её не застали. Но и за короткий период она смогла много чего натворить. Была изгнана с “волчьим билетом” за взятки, воровство и аборты. Ничем не гнушалась. Работа в больницах для неё исключалась, ни одно мало-мальски серьезная клиника её бы не взяла. Слышал, она промышляла незаконным изгнанием плода. В прозекторской шло вскрытие загадочной ночной гостьи Клюева. Доктор Милц тщательно осмотрел покойную и не обнаружил причин, которые привели эту даму в теперешнее состояние. Он недоумевал из-за этого: - Это, несомненно, асфиксия, но от чего она произошла? Прелюбопытный случай. Видимых механических повреждений нет. Задохнулась сама? Не в моих правилах обсуждать чужую личную жизнь, но господин Клюев, похоже, совершенно отчаялся встретить даму сердца своего круга. Напрасно. Он, повторюсь, мужчина видный, солидный и со средствами. Любое приличное семейство было бы радо отдать за него свою дочь. И глаза синие. Барышням такие нравится. Так что эту особу где-то можно понять. ”От радости в зобу дыханье спёрло...”- щегольнул медицинским юмором доктор. Дух подошел вплотную к своему бывшему телу. Женщина провела рукой по волосам, словно старалась приголубить напоследок, и указательным пальцем провела по виску за ухо. - Что с тобой случилось? Я не понимаю. - Анна обратилась к духу, но доктор, лишенный возможности лицезреть своих пациентов, ведущих загробную жизнь, принял это на свой счёт: - Анна Викторовна, прошу прощения, позволил себе лишнего... Мы тут не одни? Женщина достала шляпную булавку и провела ей уже знакомую линию по виску за ухо. Анна приподняла волосы покойной в этом месте: - Доктор, взгляните сюда. На виске покойной, под волосами, виднелась довольно большая царапина. - Несомненно, это получено при жизни. Теперь всё становится яснее. Возможно, причина асфиксии имеет токсикологический характер. Предположу отравление сильным ядом. Надо полистать справочник... Вреден я, не отпираюсь, Утопил Му-Му я, каюсь - Господин Клюев, вы понимаете, о чем я вас спрашиваю? - Конечно! Допрос шёл, как по маслу. Клюев с восторгом отвечал на все вопросы, ничего не скрывал, палок в колёса следствию не вставлял, скорее наоборот, торил путь и бежал впереди лошади, указывая дорогу. Правда, вел сыщиков этот “Иван Сусанин” в никуда. Будь на их месте кто-то менее добросовестный, не ставящий истину во главу угла, не миновать бы бедолаге пожизненной каторги или даже казни. Линчевали бы его обыватели прямо тут, в Затонске, на городской площади. Он уже признал себя виновным в смерти Юлия Цезаря и Наполеона, интимно поделился тем, как именно он, прикинувшись змеёй, до смерти зацеловал Клеопатру. Ещё рассказал, как примерил личину Джека Потрошителя (правда, там было немного неуютно, всё-таки он гораздо крупнее) и орудовал на улицах Лондона, собираясь раз и навсегда покончить с продажной любовью. Затем, выпив всю кровь до последней капельки у жителей Трансильвании, укутался в чёрный плащ-невидимку и переместился в Россию в поисках жены. Теперь он рассказывал Клаше, как, вооружившись дудочкой, увел из Гамельна и обрёк на мучительную смерть тысячи крыс. От таких рассказов впечатлительная барышня рухнула, как подкошенная, прямиком в обморок. Коробейников баюкал обмякшую увесистую тушку и прикрывал ладонью её ушки. Чтобы она не наслушалась всяких ужасов на сон грядущий. Бессонницы им ещё не хватало, аппетит и так уже почти иссяк. От плюшки с марципаном отказалась. Хоть в больницу бедняжку неси, к Милцу. - Андрей Петрович, повторяю ещё раз: это вы убили Акулину Коростылёву? - в который раз уже спрашивал Штольман и всегда получал один и тот же радостный ответ: - Конечно! - Каким образом это произошло? Как вы её убили? Вы помните это? - Конечно! - Вы её утопили, задушили или перерезали горло? - наперебой допытывались сыщики. - Конечно! - Что “конечно”? Клюев повторил наугад: - Перерезал горло? - Вы меня спрашиваете? - Конечно! - Почему вы выбрали именно этот способ для убийства? Клюев на секунду задумался, но тут же нашелся: - Она плохо пела! - Как вы можете это помнить, раз были, по вашим словам, “пьян до поросячьего визга”? - Ну как вы не понимаете, зачем мне её убивать, если бы она хорошо пела? А я в таком состоянии люблю бывать у цыган, очень уж они душевно поют. Тянет к прекрасному, знаете ли. Жаль, нет в Затонске ни одного табора. Визжала, как поросенок, эта ваша Акулина. Вот и убил я её. И жутко фальшивила к тому же. Не успел отзвучать легкий стук, как дверь сыскного отделения широко распахнулась - на пороге возникла Анна: - Яков!.. Платоныч, Антон Андреич... Здравствуйте, Андрей Петрович. - Вежливо поздоровалась с Клюевым и повернулась к Штольману. - У меня есть кое- что для вас от доктора Милца. - Анна Викторовна, - похвастался подозреваемый, - это я убил ту женщину! Анну в этот миг настигло небывалое недоумение. Одномоментно накрыло, как волной. Она поискала глазами свободное место, чтобы разделить с Клашей обморочное состояние, восхитилась её находчивостью и прикинула, как бы половчее устроится так же, только на руках у второго следователя. Но тут Коробейников, как всегда, всё испортил, он проследил за её взглядами и разумно рассудил, что вести допрос с барышнями в обнимку им обоим будет несподручно. Чтобы отвлечь Анну от этих мыслей, он спросил Клюева: - Андрей Петрович, это вы украли слона? - Конечно! - С восторгом подтвердил подозреваемый. - Овес, знаете ли, не уродился, лошади голодают. Едят одни яблоки, совсем измучились изжогой. Работать отказываются. Так теперь крестьяне пашут на слоне. Красота! И охват гораздо больше, если плуг крупнее прицепить. Зовите скорее Ребушинского, пусть он об этом в газете напишет. Люди должны об этом знать! Штольман, красноречиво глядя на девушку, развел руками. Вот, мол, полюбуйтесь, Анна Викторовна, чьё предложение вы едва не приняли. Она немного обиделась, совсем чуть-чуть, и о проведении счастливых минут обморока на его руках думать перестала. Собралась и деловито объяснила цель своего визита: “С большой вероятностью можно предположить, что смерть наступила в результате действия батрахотоксина, известного также как «кураре», - Анна заученно передала информацию от доктора Милца . - Это же из рассказов о Шерлоке Холмсе! “Вампир в Суссексе”! У меня есть этот выпуск “Звезды”, - жизнерадостно вмешивался в ход расследования преступник-самозванец. - Дежурный! Проводите господина Клюева в камеру. - Вот уж не ожидал, что наш доктор на досуге почитывает Конан Дойля. - Конечно! – выражение оказалось заразным. Сыщики воззрились на Анну, Клаша застонала. Анна мысленно стряхнула с себя это наваждение и продолжила. - Доктор сказал, что определить столь редкий яд трудно, но иных ядов не обнаружено, а симптомы соответствуют. Убийца воспользовалась им, чтобы запутать следы. - “Воспользовалась”? Она? Предполагаете, что это женщина? - Дух анвитэ де нуи Андрея Петровича мне намекнул, что её убила женщина. Оцарапала висок отравленной шляпной булавкой, оттого рану сразу и не заметили. Повисло молчание, каждый из троицы думал о чем-то своем. Анна жалела Клюева: “Бедный, бедный Андрей Петрович. Он явно нездоров душой.” И вслух сказала: - Хорошо бы провести психиатрические освидетельствование. Андрей Петрович явно не в себе. - Разумное предложение. Анна Викторовна, подождите, не уходите. Я провожу вас до клиники. Мне надо поговорить об этом с Александром Францевичем. Час спустя, вернувшись из клиники, Штольман делился результатами визита: - ...доктор рекомендовал обратиться к моему знакомому, доктору Ланге. Он считается лучшим специалистом в подобных вопросах. Антон Андреич, телеграфируйте в Петербург. Опишите ситуацию, попросите его приехать. Пусть рисунок на другие не похож - Ах, не надо робеть, мой дорогой, ничего дурного с вами не случится, я сама еще вчера была обыкновенной крысой. Серой, скучной, но работящей, с превосходным вкусом и тягой к лучшей жизни. Я мечтала выбраться из нищеты. Моя планида была суровой, неласковой, и относилась ко мне, как мачеха к Золушке. Надо признаться, прежде я зарабатывала свою корочку хлеба ловкостью лап. И лишь оказавшись тут, - Клаша одёрнула платье и обвела лапкой сыскное отделение, - я ощутила счастье жизни в достатке на своей лоснящейся шкурке. Фортуна повернулась ко мне лицом, то есть мордочкой, моя жизнь переменилась к лучшему. Я больше не ощущаю себя Золушкой, я - принцесса, а вы - мой принц! Её кавалер скептически закатывал глаза, ну не может первая красавица полицейского участка быть обыкновенной. Нет. Это не про неё. Скромничает. Но это ей к лицу, то есть к мордочке. - Печенье теперь ем каждый день. Иногда пряники. Вот, унтер Рябко презентовал мешок орехов. Но вы орехами не увлекайтесь, скажу вам по секрету, от них сильно пучит. Кавалер угрожающе скалился, обещая загрызть все орехи мира, дабы его ненаглядной писаной красавице не пришлось страдать от них. - Мы с вами отлично смотримся вместе, вы не находите? - Клаша рассмотрела их отражение в окне. Оттуда на неё смотрели элегантная мадама и поклонник в белом мундире с золотыми позументами и шляпе-бикорне. “Чудо как хороши!” - скромно восхитилась она и продолжила: - Многие ночи я мечтала о нашей встрече, загадывала, как она произойдет. Вы слышали о чудесах, творящихся в городе? Наше знакомство предначертано судьбой и, несомненно, является частью этих событий. Мне до сего дня не хватало только одного- прекрасного принца на белом коте... Этот сон снился каждую ночь и совершенно истрепал в безнадёжные клочья её нервную систему. И почти лишил аппетита. Вчера она еле смогла проглотить сосиску, половину яблока и три печенья. Чем спокойнее и равномерней протекала Клашина жизнь, полная излишеств, тем крупнее становилась её филейная часть, и сны о прекрасном крысе дурманили её всё чаще. Его она загадывала, одинокими ночами глядя на падающие звезды. Как он прискачет к ней на белоснежном чудовище. Попросит её лапки и она, конечно же, скажет “да”, и будут они жить долго и счастливо. Жить-поживать, да добра наживать. Нет, с фантазиями “про добро” надо быть поосторожнее, всё-таки она стоит на пути исправления. А Коробейникова они возьмут к себе. Не оставлять же этого недотёпу одного? Без неё он совсем пропадет. Станут жить одной счастливой семьей. Ну, может и Веру Николаевну возьмут, раз она так кстати устроила личную жизнь Клаши. И Штольмана, конечно. Должен же кто-то колоть орехи. И Анну Викторовну. А господина Страшного Полицмейстера не возьмут, уж очень он противно ругается, и шторами жадничает, и на цветочках экономит. А если станет проситься погреться у их семейного очага, всё равно не возьмут. Пусть горюшко хлебает один, без них. Ранее, днём того же дня: “Так вот какая она, Вера Николаевна,”- Клаша обвела эту даму с ног до копны каштановых волос, одернула своё платьице и метнулась к окну, где в уголке подоконника, под прикрытием сейфа, хранились её пожитки. Натянула свою шляпу и взяла сумочку. Величаво вышагивать на задних лапах у неё пока ещё плохо получалась, поэтому она выплыла из своего укрытия как обычно, на четырёх. Сумочку пришлось нести в зубах, да и шляпа, при таком способе перемещения сползала на глаза, но это ничуть не умаляло её великолепия. - Ах, какая прелесть! - Заахала Вера Николаевна, пряча улыбку. - Извините, но вы не Клаша, а дама из благородной европейской семьи. Кларисса Антоновна, моё почтение! “Конечно, прелесть. А она что думала? Что это очень легко - быть первой красавицей полицейского участка? Кла-рис-са! Вот чего ей не хватало - высокопарного имени!” - Клаша, если бы захотела, то покраснела от удовольствия, но высокомерие ей было чуждо. Снова одернула платье и независимо пошагала к столу Штольмана, там её ожидала горка наколотых орехов. Вчера Анна невыносимо соскучилась по кому-то особенному, на минуточку забежала в участок, вручила ей тульский пряник и попала на примерку нового платья Клаши. Антон мастерским движением ножниц превратил свой носок в наряд для любимицы. Яков Платоныч в сём действе не участвовал. Он был занят делом. Колол орехи. Накануне унтер Рябко преподнёс в дар Клаше их целый мешок. Теперь сыскное отделение было занято расследованием и попутной заготовкой питания для их капризной девицы. Платье, в исполнении Коробейникова, было широко в районе шеи, но узко во всех остальных местах. Оно отказывалась держаться на фигуре, при ходьбе задиралось на попе и сползало с шеи. Клаше приходилось во имя красоты и моды жертвовать грациозной походкой. Она скакала на трех лапах, а четвертой придерживала лиф. Анна посмотрела на её мучения, сняла пальто, вышла из сыскного отделения, но через несколько минут вернулась с полоской узкого кружева, похожим на то, каким украшают дамское белье. Штольман, при виде ленточки, иронично приподнял одну бровь, не отрываясь от своего занятия, Анна ему застенчиво улыбнулась и принялась завязывать её на шее Клаши. Получилось великолепное черное платье с кружевным бантом на шее. А то, что оно оказалось несколько коротковато, слишком плотно обтягивало упитанную фигуру Клаши и не имело турнюра, это ничего, утешила её Анна: - Не беспокойся, Клашенька, мне было видение, через несколько лет это будет самым модным фасоном. Маленькое черное платье будет в гардеробе каждой модницы, так мне пообещала будущая знаменитая французская портниха Ко Коша Нель. Анна взяла обрезанный мысок носка, краешек ловко скрутила колбаской, оторвала перышко от своей шляпки и воткнула в это сооружение. Получился хорошенький головной убор, почти как у неё самой. Правда, на Клашиной голове он держался плоховато и налезал на глаза, но, если растопырить и напрячь уши, выходило совсем неплохо. Сам факт, что у неё есть шляпка, согревал её душу, как платье - её толстенькую тушку. А ридикюль она добыла сама. Еще на прошлой неделе. Неведомая посетительница пришла в участок с дочкой, прижимающей к себе куклу. Кукла была страшненькой, глупо таращила глаза, но имела преимущество - вышитую бисером сучочку. Клаша, когда усмотрела её, едва не лишилась чувств. Жуткие бородавчатые жабы очнулись от зимней спячки, накинулись на бедняжку и принялись душить её. С трудом она отбилась от завистливых земноводных. Для этого пришлось изобразить тигра, до смерти перепугать посетителей. Вступить в бой с этой дурой пучеглазой, а она крепко держалась за своё имущество. Получила взбучку, но дело стоило того. Сумочку она отвоевала! Посетители так быстро сбежали, не изложив своих проблем, что пропажи не хватились. На первых порах добычу приходилось прятать в кадке с пальмой, но сыщики, как настоящие мужчины, не знали предметов гардероба своей дамы. Поэтому хорошенький ридикюльчик скоро занял почётное место в её жизни. Коробейников пытался, было выяснить, откуда он взялся, но Клаша непонимающе пожимала плечами, честно заглядывала ему в глаза и делала вид, что владела им всегда. Теперь ей было, чем пустить пыль в глаза Вере Николаевне. - Яков Платоныч, у Веры... Николаевны кое-что есть для нас. - Коробейников объяснил суть визита своей пассии в Клашину обитель. - Мой ученик, Семён Тараканчиков, сын извозчика, хвастался перед товарищами, что вчера ездил в страшное место. Он вместе с отцом отвозил красивую даму, по виду благородную, к господину Клюеву. Мальчик художественно одарён, он смог нарисовать портрет той дамы, - девушка повернулась к спутнику, - Антон Андреич, прошу вас. Коробейников вытащил свертки из-за спины и передал ей. - Вот взгляните, может, узнаете её? - Вера протянула рисунок Штольману. “Матисс!” - Клаша вмиг вспомнила руку автора. Незнакомке досталось хуже, чем ей когда-то. Сквозь агрессивно-разноцветные мазки и брызги на присутствующих смотрело и страшно тянуло к ним искривленные руки лохматое чёрное чудовище. В ладонях оно держало свои зрачки и глумливо ухмылялось кривым ртом откуда-то со лба. Уши на макушке были точь-в-точь, как у зайчика. - Однако... – не нашел, что сказать, Яков Платоныч. Повертел рисунок и повторил. - Однако кого-то это мне напоминает. Кого-то знакомого... У Антон был такой вид, словно его вот-вот осенит, но присутствие Веры Николаевны не давало сосредоточиться. - Кларисса Антоновна, не соблаговолите принять от меня подарок? - Нарушила тишину Вера Николаевна. Присутствующие молчали, раздавленные в лепёшку впечатлением от художественного произведения. Она развернула второй сверток и на свет явился он, Прекрасный принц Клаши, - Антон Андреич рассказал про мешок орехов и вот я решила подарить вам Щелкунчика... Всё скажу, во всём сознаюсь, Только не вели казнить Штольман перечитывал полученную от Ланге рекордно длинную телеграмму, которая бумажным ворохом высилась на столе, ниспадала на пол и уходила далеко в прошлое Клюева. За сухими формулировками и медицинскими терминами рисовалась печальная картина душевного расстройства, вызванного трагической любовью, желанной беременностью и жестоким изгнанием того, что дама считала плодом, а Андрей Петрович – смыслом жизни. Ланге удалось вылечить пациента, но дважды возникал рецидив. И оба раза невольной причиной послужили маленькие дети. Завершалось послание словами «выезжаю немедленно». Штольман вздохнул. Еще раз допрашивать Клюева было не только бессмысленно, но и опасно – не хотелось и далее расшатывать его нервную систему. Пожалуй, стоит вызвать лакея. Но не успел он кликнуть городового, как в кабинет ворвался Коробейников. Невооруженным глазом было видно постигшее его озарение. Штольман даже разглядел в ауре начальника сыскного отделения непривычное воодушевление высоким искусством. О причинах подобного состояния долго гадать не пришлось, ибо сдержанность не входила в число добродетелей Антона Андреича, особенно когда речь шла о прорыве в следствии. - Яков Платоныч! Я понял! Отказ художника от реалистичного воспроизведения увиденного происходит от глубинного восприятия сути изображаемого! Упрощение очертаний и выведение на первый план эмоций, не имеющих четко выраженного… - тут Коробейников споткнулся о выражение глаз Штольмана и чуть не упал в середине фразы. - Антон Андреич, так и черта вызвать недолго! Почему бы вам не почитать на ночь «Послание к галлам» вместо «Энциклопедии живописи»? Оскорбленный в лучших чувствах Антон собрался ответить в стиле «зуб за зуб», то есть сарказмом на сарказм, но ему никак не удавалось сойти с рельсов художественного анализа. - Как вы не понимаете, техника исполнения играет решающее значение для интерпретации работы художника! Штольман поднял левую бровь. - Это вы о картинке, которую нарисовал ученик Веры Николаевны? - Именно, именно! Я знаю, кто на ней изображен! - Вот и начали бы с главного, - усмехнулся Штольман. - Это портрет Полетты! – воскликнул Антон и был вознагражден, увидев в серых глазах изумление, понимание и даже… неужели восхищение?! «Да», - убедил себя Коробейников. Конечно же! Злоба, глаза, более действенные, чем руки, ушки на макушке… Да и в чертах лица есть сходство! Штольман бросился к картотеке и вытащил отпечатки пальцев, когда-то снятые со стакана, подсунутого Полетте городовым. Схватил лупу. Есть! Вершина петли, перетяжка, завиток – все совпадает! Так вот для кого Клюев готовил романтический вечер! - Браво, Антон Андреич! Городовой, арестованного лакея сюда! Теперь он у нас не отвертится. - А почему вы не хотите допросить Клюева? Штольман молча указал Коробейникову на телеграмму. Добытый из камеры лакей не одумался, а освоился. Выглядел он получше, чем до заключения. На щёки вернулся румянец, во взор - уверенность. Штольман и Коробейников, не сговариваясь, выбрали тактику изгнания из рая. - Ну вот что, любезный, - начал Антон, - отпускаем мы тебя. Лакей немедленно свернулся в кислое молоко. Но вместо того, чтобы выставить его на холод, сыщики принялись заводить тесто. - Мы знаем, что убийца женщина, спасибо тебе за помощь следствию. Ступай, голубчик! Лакей рухнул на колени: - Не погубите, ваш-бродь! Помру ведь в страшных муках! - Как Акулина? - вкрадчиво уточнил Штольман. Лакей вцепился в волосы и натурально завыл, но ему не дали растечься в страданиях. Тесто подошло, пора было жарить оладушки. - Живо выкладывай, что знаешь, или выставим сей же час, - пригрозил Коробейников. - А расскажешь, как все было, спрячем тут, как важного свидетеля, - добавил Штольман. Лакей завертелся, как на сковородке, но не увидел сочувствия даже в глазах Клаши. Отчаявшись, он решился. - За мной-то вины никакой нет! Не убивал я! Наоборот! - Наоборот - это как? – озадаченно спросил Антон. - Детишек в хорошие руки пристраивал! Штольман сделал вид, что потерял терпение. - Рассказывай по порядку, или вот тебе бог, а вот порог! Лакей утёр с лица излишки жидкости и начал печальную повесть о том, как однажды вечером Андрей Петрович предавались тоске и топили ее в вине, а он, добросердечный и порядочный слуга, не мог видеть барина в печали, а потому стал допытываться о причинах оной. - И говорят мне Андрей Петрович, так, мол, и так, Егорка, люблю я детишек, а бог не дал. И усыновить нельзя неженатому. Я им, так за чем дело стало, любая за такого красавца пойдёт. А они мне, не всякая мне подойдёт, а только чадолюбивая. Погоревали ещё Андрей Петрович и говорят мне: «Сколько детишек сиротами бегают, и сколько родителей неутешных о потомках мечтают, а встренуться не могут. Вот и в Затонске три семьи таких страдальцев, не решаются ничейного младенца взять. Будь на то моя воля, я б рукой Провидения за них все и решил. Да где ребёнка взять?». Я ему и говорю, соседка моя найдёт вам. К ней вечно бабы таскаются, кто плод изгнать, а кто и дитя в приют подбросить, сами боятся, а она не гнушается. - Не бесплатно, конечно, - вставил Штольман. - За малую деньгу, ваш-бродь, - страстно прижал руки к груди лакей. - Малая – это ее доля от твоих доходов? От Клюева наверняка втрое получал? – ехидно уточнил Яков Платонович. Лицо лакея приняло сложное выражение, удивительным образом сочетавшее возмущенную невинность, раскаяние и «врешь-не возьмешь». - Вот пройдоха! – от души высказался Антон. - Да что уж там, ваш-бродь, уж так складно выходило, и господам воля божья, и мальцам семья. Андрей Петрович сами все, я только Акулину привел. - С детьми ясно, - подытожил Штольман, - про убийство давай. Лакей опять затрясся. - Все расскажу, ваш-бродь, только потом опять в камеру, сделайте милость! Выслушав свидетеля, Штольман и Коробейников отослали его в камеру, как было обещано, а сами отправились арестовывать убийцу. В моих зрачках ночной кошмар Полетта раскрыла чемоданы и начала их паковать. Она всегда прислушивалась к своему шестому чувству, которое редко ее подводило. Тревожный холодок и ощущение незримого ока означали, что внимание властей становится уж совсем нежелательным, и ей пора менять место жительства. Лишь однажды она увлеклась, и это привело к катастрофе. А потому сейчас Полетта не собиралась задерживаться. Все задуманное удалось исполнить неожиданно быстро. Она не без удовольствия вспомнила вчерашний день. Полетта загодя договорилась о встрече, долго собиралась, но зря времени не тратила: она выглядела, пахла и двигалась столь эффектно, что небольшой променад с целью поднять тонус и оживить румянец украсил улицы Затонска соляными столбами, бывшими когда-то мужчинами. Довольная собой, Полетта остановила первого попавшегося извозчика и покатила к усадьбе Клюева. Скорее всего, в гипнозе не будет необходимости, Андрей Петрович упадет к ее ногам по своей воле. Каково же было ее разочарование, когда хозяин встретил ее лично, но не удостоил комплимента, не говоря о большем. Он был радостно возбужден и лепетал что-то о сюрпризе. Полетта дала ему увлечь себя в гостиную и… Разочарование сменилось сначала неприятным недоумением, потом – приливом злости. Жарко горели свечи. Потрескивали поленья в камине. Пламя отражалось в хрустале бокалов и графина с вином. Фрукты в вазе, цветы среди зимы – все было готово для идеального романтического вечера. Но Полетта не собиралась делить его с лакеем, неприятной особой средних лет и корзиной, в которой что-то пищало! Клюев ничего не замечал. Он буквально подтащил Полетту к корзине и бросился на колени, но не перед дамой, а перед корзиной! Благоговейно достал нечто завернутое в отвратительные серые тряпки и протянул Полетте! - Посмотрите, какая прелесть! Еще один спасенный из приюта! И он будет нашим, если вы согласитесь стать моей женой! Это нужно, обязательно нужно, ведь иначе я не смогу его усыновить! Примите же своего будущего сына! Полетта отпрянула, не в силах сдержать брезгливости. Эти мерзкие человеческие червяки никогда не вызывали у нее ничего, кроме отвращения. От одного только их запаха у нее тошнота подкатывала к горлу. Гримасу, появившуюся на ее лице, невозможно было истолковать двояко, но Андрей Петрович не хотел верить глазам. Не бывает женщин, не любящих детей, это противно природе человеческой! И он положил ребенка на руки Полетте. Точнее, попытался. Полетта буквально отшвырнула младенца, Клюев еле успел подхватить его. Бережно прижимая малыша к себе, сменил коленопреклоненное положение на гордо противостоящее. Впервые он смотрел на Полетту с полной высоты своего роста и осознания своей правоты. Возможно, если бы ей встретился такой Андрей Петрович, она усомнилась бы в его податливости гипнозу: от него исходила истинно мужская сила готовности защищать малых сих. - Вон! – сказал он коротко и резко. – Я не желаю видеть подле себя подобное создание. Вы недостойны называться человеком, тем более, женщиной! Ярость, охватившая Полетту, наполнила ее небывалой мощью и блаженным ощущением вседозволенности. В такие моменты исчезали все жалкие запреты, накладываемые обществом и соображениями безопасности. Ничто не могло ее остановить. Никто не способен был противиться ей. Она действовала молниеносно. Выхватив булавку, полоснула по шее неприятную особу, мельком глянула на лакея, обратив его в камень, и уставилась на Клюева. Голова ее чуть покачивалась, зрачки пульсировали, то расширяясь, то сужаясь в щель. Наслаждаясь своей ментальной силой, она играла ею, собирая в кольца и готовясь к решительному броску. Андрей Петрович инстинктивно прижал к себе младенца, пытаясь закрыть его руками и уберечь, когда его настиг посыл Полетты. Гипнотический удар был столь сокрушителен, что чуть не сбил его с ног. Он больше не видел ничего, кроме Полетты, слышал лишь ее голос, повиновался лишь ее воле, полностью лишившись собственной. - Сейчас ты избавишься от того, что держишь в руках. Потом вернешься домой, напишешь дарственную на все свое состояние на мое имя. Выпьешь графин вина и ляжешь спать. Ты проснешься рядом с трупом женщины, которую убил по своей прихоти, и признаешься в этом полиции. Выполняй! Клюев молча развернулся, механическими шагами вышел из гостиной и канул в ночь. Сознание отключилось, но инстинкт направил его туда, где малышу будут рады. Полетте было все равно. У нее оставались другие дела. Вот хотя бы этот… Пусть потрудится. Полетта повернулась к лакею, который в немом ужасе смотрел на корчащуюся на полу жертву. Тратить на него силы не хотелось, она по-простому приказала ему, с каждым словом подступая все ближе: - Затащишь ее в спальню господина, разденешь догола и уложишь к нему в постель. Завтра вызовешь полицию. Скажешь, привел ее вечером, утром нашел мертвой. А если… - оказавшись совсем близко, нацелила булавку ему в широко раскрытый глаз, - вякнешь хоть слово о том, что тут произошло… - она кивнула на распростертое тело, которое уже лишь слабо подергивалось, и подарила ему клыкастый оскал мелких белоснежных зубов. А потом подсела к накрытому столику и налила себе вина, чтобы скрасить ожидание. Ночь обещала быть долгой. Я искал тебя повсюду, Но не встретил и следа - Антон Андреич, прошу вас излишне не геройствовать. Полетта сильный гипнотизёр, один бог знает, как она поведёт себя во время ареста. - Яков Платоныч, я нас обезопасил. - Коробейников распахнул саквояж и продемонстрировал бывшему начальнику чудеса предусмотрительности: две пары темных очков, комок ваты, верёвка и какая-то тряпка, очень похожая на остатки шторы, обгрызенной Клашей. И её саму, смирно сидящую среди всего этого добра. - Антон Андреич, зачем вы её-то с собой взяли? Мы не развлекаться едем, а задерживать опасную преступницу! - Вот именно! Если Полетта займет оборону, никто, кроме Клаши, не сможет её выкурить из дома. Тем более, что она - полицейская крыса с великолепным нюхом. Ей покорно то, что не подвластно нам. Cave rat! Бойся крысы! Антон достал темные очки, одни протянул Штольману, другие нацепил себе на нос. Извлек комок ваты, поровну разделил его, поделился с коллегой и свою часть ещё располовинил. Всё это запихал себе в уши. - Антон Андреич, не пойму, какую цель вы преследуете? Насмешить Полетту? Вы похожи на слепого нищего у церкви. Поспешу вас разочаровать, но темные стекла не защищают от гипноза. Просто не смотрите ей в глаза и постарайтесь не слушать, то, что она попытается нам внушить. - А? Говорите громче! - ...А теперь ещё и глухого... Дверь в “Око змеи” оказалась чуть приоткрыта. Затворится ей не давал комок слежавшегося снега. Полицейские рассредоточились вокруг здания. Заняли заранее оговоренные позиции. Антон приоткрыл саквояж, крыса выпрыгнула оттуда и шмыгнула внутрь книжного магазина. Все затихли, ожидая женских воплей, а возможно и саму преступницу, выскочившую прямиком к ним в руки. Но через несколько тревожных минут услышали Клашин писк, переполненный ужасом, в который она вложила все свои вокальные возможности. Уши Коробейникова, укрытые ватой от гипноза, слегка защитили от этого звука его и без того расшатанную отцовством нервную систему: - Я убью её! - Он выскочил из своего укрытия и заорал столь неистово, что с окрестных деревьев птицы поспешили убраться восвояси. На юг, на север... Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда, чтобы забыть этот крик раз и навсегда. Городовые, как стадо разъяренных слонов, рванули за ним внутрь. В жилых комнатах за магазином никто из них ранее не бывал и суровые, всякое повидавшие мужчины, оказались не готовы к тому, что предстало пред ними. Во мраке темной комнаты горели две электрические лампы, но освещали они не всё пространство, а только заднюю стену. С портретом. Перед творением неизвестного художника ощерившись и распушившись до размера зимней шапки Коробейникова, изогнувшись дугой и приподнявшись над полом на кончиках когтей, стояла крыса и вопила от ужаса. И было от чего! Со стены на них смотрела Полетта. В чрезвычайно змеином виде. От привычной хозяйки книжного магазина осталась только голова. Вытянувшись во весь рост, она приподнималась на зеленом, отливающем золотом, слегка изогнутом хвосте. Словно кролики перед удавом, мужчины замерли перед ней. Необыкновенно притягательный, гипнотизирующий взгляд желтых глаз, с вертикальной полоской зрачка, манил и заглядывал в душу каждому из них. Отыскивал слабые места, вкрадчиво шипел и обещал, что отныне всё будет хорошшшо. Городовые замерли и завороженно стали раскачиваться в такт обещаниям. Чтобы вывести их из паралича, Штольману пришлось выстрелить в потолок. Мужчины ожили и неохотно зашевелились. - Антон Андреич, найдите окна, распахните шторы, нам нужен свет. При свете дня портрет оказался не таким уж страшным. Ну, почти. Сыщики поняли, что змеиность натурщицы достигалась за счет необычайной позы, выбранной художником. Искусно выписанная Полетта выступала из сумрака, словно из-за двери. А “эффект хвоста” получался в результате выставленной вперед левой ноги, плотно обтянутой зеленым с позолотой платьем, которое узкой плавной линией перетекало вверх, через лиф, к шее. Полицейские осторожно прошли дальше и сразу поняли, что преступницу они упустили. На столике ещё дымилась чашка чая и лежала надкусанная конфета. На полу, извиваясь, тянулось к чёрному выходу что-то шёлковое, фривольно дамское. Зелёное, струящееся и переливающееся, оно напоминало экзотическую рептилию. За ним, вдогонку за хозяйкой, устремился одинокий чулок. Антон снял свой маскарад и двумя пальцами приподнял диковинный предмет, оказавшийся пеньюаром: - Змея, уползая, сбросила шкуру... - Далеко не уйдет. На всех выездах из города дежурят городовые. Клаша, деловито принюхиваясь, шныряла вокруг, производя обыск. Сыщики присоединились к ней. Антон копался в письменном столе: - Яков Платоныч, венецианская маска! Помните, кто-то будоражил затонских дам? Клуб организовали “Домострою - нет”, направленный на лишение мужей котлет и прочих радостей? - Вот и ещё ответ на одну загадку нашёлся. Значит, без Полетты и там не обошлось. - Документы какие-то. На русском и французском. - Антон Андреич, берите всё. В участке разберемся. - Тут ещё фотографии. - Антон протянул Штольману пачку фотокарточек, перевязанную легкомысленной розовой ленточкой. Клаша, отвернувшись к стене, незаметным движением лап запихивала под платье цепочку с крупным изумрудным кулоном. - Кларисса! - Строго пресек Яков Платоныч расхищение улик. “А я чё? Я ничё! Сами сказали, берём всё. А в участке разберемся.”- Для порядка повозмущалась она, но улику сдала. - “Хорошо, хоть не заметили золотую сережку, с янтарём и вертикальной полоской на камушке.” - А вот весьма любопытная вещица. - Штольман открыл шкатулку с лягушкой на крышке. – Похоже, доктор Милц не ошибся, это все-таки кураре. Что ж, соберем все улики. Думаю, раскроем много старых преступлений и предотвратим новые. Для маленькой такой компании огромный такой секрет Вернувшись в больницу из участка, Анна не находила себе места. Она хваталась то за пациентов, то за лекарства, то за утки, пытаясь убить время. У нее было предчувствие, что вечером произойдет нечто важное, и ей хотелось, чтобы вечер наступил как можно скорее. Увидев, как девушка нервно крутит в пальцах скальпель, Александр Францевич усадил ее за медицинские карты, обезопасив на некоторое время больных, саму Анну и себя. Когда раздался стук в дверь, Анна изнемогала над последней картой из стопки. Не поднимая глаз от писанины, она крикнула «Войдите», дописывая заключение, поставила точку и с облегчением вздохнула. Какова же была ее радость, когда, подняв глаза, она увидела не просто посетителя, а освободителя. - Яков Платонович, как хорошо, что вы пришли! А я как раз закончила работу, - Анна попыталась быстренько скинуть халат, желая поскорее перейти в штатское состояние. Получалось плохо. Не так-то просто расстегнуть пуговицы на спине, особенно когда торопишься. - Позвольте мне помочь вам, - вдруг сказал Штольман и, не дожидаясь ответа, подошел к ней со спины. Она замерла, не смея шевельнуться, чувствуя, как ловкие пальцы медленно расстегивают одну пуговицу за другой. Первая, вторая… Пушистые завитки на шее шевельнулись, словно обретя чувствительность. Руки продолжали движение вдоль убегающего вниз ряда застежек. Коснулись спины между лопаток, вызвав волну небывалых ощущений. Скользнули ниже. Вот высвободилась из петли пуговица на талии… и последняя, находящаяся за гранью приличий. Анна судорожно вздохнула. Наконец халат распахнулся, почему-то вызвав ощущение наготы. Рукава поползли вниз, повинуясь движению его рук, медленно, но верно заключавших ее в объятья. Анна полуобернулась и пылающей щекой прижалась к его губам. Продолжать было невозможно, остановиться – немыслимо. Неожиданно на помощь влюбленным пришел доктор Милц. Слышные издалека тяжелые шаги подействовали отрезвляюще, и когда Александр Францевич вошел в кабинет, деликатно постучав, Штольман поправлял манжеты на безопасном расстоянии от Анны, надевавшей шубку. - Яков Платонович! - Добрый вечер, Александр Францевич! - Вы ко мне? - Да! – Анну постигло столь глубокое разочарование, что в нем можно было утонуть. - Хотел попросить вас отпустить Анну Викторовну пораньше, - вынырнув, Анна пожелала утопить того, кто так бессовестно дразнил ее. - Голубчик, да какое пораньше, вечер уже, и она гору работы своротила. Ступайте, Анна Викторовна, и завтра не приходите. Отдохнуть вам надо! – Милц лукаво улыбнулся. Привычный пароль заставил Анну зардеться, Штольман же, не моргнув глазом, воспользовался любезным разрешением и вывел Анну из больницы, во избежание. Оказавшись на улице, Анна какое-то время бездумно шла рядом с Яковом Платонычем, все еще в плену тактильных впечатлений, и только когда он подал ей руку, помогая взойти на крыльцо, спохватилась: - А куда это мы пришли, Яков Платоныч? - Туда, где нам никто не помешает поговорить, - серьезно ответил Штольман. - Но это же библиотека? - Валерия Карловна обещала мне, что в этот час там никого не будет. Фея библиотеки держала слово. Учтиво встретив поздних посетителей, она устроила их у камина, а сама исчезла, оставив для связи серебряный колокольчик. Волнение Анны достигло пика, но первые же слова Штольмана вызвали у нее недоумение и, что скрывать, разочарование, второй раз за сегодняшний вечер. - Я хочу рассказать вам о человеке, которого вы считали своим другом. Подругой, - поправился он. – О Полетте. - Неужели это связано с убийством Коростылевой? – недоверчиво спросила Анна. - Коростылеву действительно убила Полетта, у нас есть доказательства, подтверждающие это. - Но для чего ей это?! - Чтобы господина Клюева обвинили в убийстве и сослали на каторгу, а она бы получила по дарственной его состояние. Она уже пыталась провернуть подобную аферу в Петербурге и чудом вышла сухой из воды. Полетта – мощный гипнотизер. Именно ее влияние заставило господина Клюева признаться во всех возможных грехах. - Не может быть! - Увы, Анна, вам придется мне поверить, тем более что это касается напрямую и вас. Взгляните на эту фотокарточку. Вы узнаете эту женщину? - Да! Это мадам Жоржетта, хозяйка моей парижской квартиры. Не хотите же вы сказать… - Это Полетта. Парик, накладная грудь и прочие детали, придающие полноту, макияж – очень умелый грим. Я списался с парижским сыщиком мсье Вийоном, и он по моей просьбе провел расследование и составил отчет. Фотокарточку прислал он, но вторую такую же мы нашли у Полетты. Вглядитесь внимательнее в ее глаза, ошибки быть не может. Потрясенная Анна вгляделась в портрет и с ужасом поняла, что Штольман прав. - Но для чего такие хитросплетения?! Штольман взял ее за руку. - Полетта участвовала в заговоре против нас. - Яков Платонович! - Анна Викторовна, то, что я сейчас вам расскажу, звучит фантастически, но все это правда, которая вскрылась благодаря расследованию. Полетте хорошо заплатили за то, чтобы она опорочила вас в Париже и держала вас под гипнозом. И она распускала о вас слухи до тех пор, пока общество вас не отвергло. Это она виновата в том, что вам не удалось закончить образование. Она же настраивала вас против мужчин, в первую очередь, против меня. Она последовала за вами в Затонск и продолжала морочить вам голову, пока я не установил истину и не заставил ее прекратить вас гипнотизировать. Но некоторые обнаруженные сегодня улики доказывают, что Полетта ухитрялась все же влиять на вас. У Анны закружилась голова. - Но кому мог понадобиться такой заговор? Штольман вздохнул. - Это только первая часть заговора. Похищение Балдахина – вторая. - Яков Платонович, - взмолилась Анна, - я совершенно перестала вас понимать! При чем тут слон? - Анна Викторовна, даже сейчас я не могу рассказать вам всего, - заметив выражение, мелькнувшее в ее глазах, он поторопился добавить, - но я хочу предложить вам вместе довести расследование до конца. Похититель Балдахина назовет нам имя человека или людей, которые стоят за всем этим. Штольман вытащил из бездонного кармана счеты, золотой ключ и дудочку и разложил все это на столе. - Я думаю, что похититель хочет быть пойманным. Для этого он оставлял рисунки, которые мы расшифровали, и с той же целью подсунул эти предметы во время ярмарки. Нам предстоит установить, как с их помощью можно будет вернуть слона. Помимо воли Анна увлеклась разгадыванием очередного шифра. - Ключ, наверное, от клетки? - Возможно. А дудочка? Вроде бы змей зачаровывают игрой на дудке. Может быть, это намек на Полетту? - Балдахин любил музыку, - вспомнила Анна. – Да-да, его дрессировщик часто наигрывал на флейте давно забытые мелодии! Штольман покрутил в руках счеты. Красивые и необычные, черная рама, черепа вместо костяшек. - Интересно, кто изготавливает подобные счеты? – вслух подумал он. И внимательно осмотрел внутреннюю поверхность рамы. Вытащил из кармана лупу и прочел: «Мастер Крутин, улица Речная, 12, Ярославль». Покачал головой, досадуя на позднюю догадку, и спросил: - Анна Викторовна, поедете со мной? «Хоть на край света», - посмотрела на него Анна. Обращения из-за кулис Клюев – сценаристам: - Господа, кто я? Злодей, фат, местный дурачок, сумасшедший убийца, несчастный влюбленный или все-таки благородный герой? Вы уж определитесь, перед актером неловко. Цезарь – Коробейникову: - Я тебе что, игрушка? То за хвост, то в стол! Не надейся, за мой счет симпатичней не станешь! Марья Тимофеевна – авторам диалогов: - «Когда вы сердитесь, вы еще более прекрасны». И это говорит Штольман?! Бульварщина какая-то! Анна – зрителям: - Да что же это такое, бездарные сценаристы заставляют меня соглашаться на брак то с одним, то с другим, словно у меня нет никакого представления о чести и верности слову!