Восточный экспресс

      Мы сами выбираем дорогу.       И мы сами выбираем, как по ней пойдём.       Да… Именно так всегда ему говорила мама. Ласковые нежные руки, бледные кисти, иссушенные болезнью. Она с любовью гладила его по волосам и шептала добрые глупости на ушко. Он любил забираться к ней на кровать и прикладывать ухо к её груди, чтобы отчётливо слышать сбивчивый ритм сердца и улыбаться ей, такой хрупкой и любимой…       А потом её не стало, и больше некому было ласкать его душу.       Саске бездушно усмехнулся, зажимая губами сигарету и словно через призму бесчувствия ощущая привкус табака. Сырая лавочка под пальцами холодила ладони, влага медленно жрала полы куртки и наверняка оставила пятно. Воздух, как и всё вокруг, был влажным, капли дождя равномерно стучали по кафелю пустой железнодорожной станции. Табло было почти не видно за пеленой воды, но Учиха знал, что он и так прекрасно узнает свой поезд…       Огромные дикие кусты окружили далёкую платформу, деревья нависали грузными кронами, трава едва ли не доставала до верхних массивных ступенек, сожрав рельсы… Удивительно, что там поезда вообще ходят. Или, может это специально для него, Учихи, такой особенный, единственный за эти года поезд.? Совсем скоро он приедет. Возможно, ржавый и старый, а может и нет, с душераздирающим скрипом колёс, он остановится для своего единственного пассажира и распахнёт двери.       Саске затянулся, меланхолично сверля пустыми чёрными глазами белёсую стену дождя с неясными очертаниями заброшенных домов и деревьев. Даже в прожилках кафеля был виден мох и плесень. Трава щупала для себя новые территории, пробиваясь тонкими низкими ростками, чтобы в скором времени снова пожрать для себя ещё и платформу, окончательно приведя в запустение это гиблое место.       Да, гиблое. Но спокойное.       Парень вытянул ноги, проехавшись каблуками обуви по полу. Лавочки здесь были чуть ли не единственным, что было в действительно хорошем состоянии. Полутьма позволяла глазу отдыхать, и Саске равнодушно жевал фильтр сигареты, смотря вперёд из-под полуприкрытых век. При нём не было ни чемодана, ни рюкзака. Вообще ничего. Словно он решил прокатиться на метро, туда-сюда, а потом снова завернуть домой, так и не воспользовавшись ничем из забытой сумки. Единственное, что лежало рядом с ним — красный, багряно-кровавый зонт, похожий на те, что из японских традиций. Он был одиноким ярким пятном, и то, терявшем свою красочность в этой чёрно-белой, с синими оттенками атмосфере. Даже сам парень казался слишком вливающимся в эту картину, словно его рисовали теми же цветами.       Чёрная чёлка от влаги завилась, волнистыми кудрями облепляя лицо. Холодные пальцы в карманах обвели по контуру маленькую коробочку, почти что бережно очертив её мозолистыми обожжёнными подушечками.       В сердце тоскливо томилось ожидание. Когда же приедет поезд…       Он всё решил. Назад пути нет, да и не захочет он…       Его никто не пришёл проводить, потому что некому. Но его обязательно должны встретить.       Терпеть это одиночество здесь было невыносимо, долгих лет было достаточно. Больше он никогда не увидит эту заброшенную станцию, в которой всегда находил приют от внешнего мира. И больше не…       — Извините, я подсяду?       Рядом на скамейку плюхнулся парень в яркой куртке. Слишком вопиющей, как и красный зонт, в этом месте, словно из другого мира. Слишком живой.       Саске равнодушно, но всё же с оттенком недовольства оглядел пришельца, про себя отмечая, что свободных лавочек полно, так зачем было садиться именно к нему? Он лениво пожевал сигарету, после чего вернулся к созерцанию дождя.       Паренёк что-то пыхтел рядом, шурша боллоневой курткой, отфыркиваясь от воды и теребя волосы, капли с которых попадали на Саске. Тот морщился, но терпел, превозмогая желание отсесть. Надеялся, что тот угомонится и сядет спокойно, будет ждать, как нормальный человек. Хотя странно, что он вообще здесь оказался…       Чересчур суетливый парень, пошебуршавшись, вроде как успокоился, и Учиха уж было расслабился, прикрывая глаза, но не тут-то было. Незнакомец заговорил.       — Красиво, да?       Саске, чуть сведя брови к переносице, открыл глаза. Парень смотрел в стену дождя, рассматривая смазанные дымкой воды очертания станции, знак вдалеке и куст шиповника, выросший на самом краю платформы.       — Ничего особенного. — равнодушно протянул Учиха, переводя взгляд вперёд и уходя в себя. Сигарета уже дошла до метки половины.       — А мне так не кажется, ттебайо. Знаешь — ты же не против, если я на «ты»? — я живописью увлекаюсь. В интернете такие навязанные сложные сюжеты, символика, натюрморты, все дела… А я вот вижу красоту в таких незамысловатых вещах. Простых. Люди почему-то не хотят видеть прекрасного в обыденном, не идеальном. А мне нравится такое…       Саске фыркнул. По его мнению, эта проповедь была необязательна. К чему она?       — Зачем ты мне всё это говоришь? Сиди спокойно и жди. Я не хочу слушать твою болтовню, мне неинтересно. Ты вообще здесь находиться не должен…       Учиха выдохнул облако дыма и, почувствовав жжение в пальцах, затушил закончившуюся сигарету. Парень рядом словно и не обратил внимания на его ворчание, лишь прикрыл глаза и улыбнулся.       — Но я же здесь. Меня, кстати, Наруто зовут.       Он повернулся к Учихе и протянул руку. Улыбка не сходила с его лица, да и сам он весь искрился доброжелательностью. Саске окинул взглядом широкую смуглую ладонь и выгнул бровь. Кто-то да решил познакомиться? Здесь? Тогда, когда ему это уже нахер не надо?       Покривив уголок рта в ироничной, грустной усмешке, Саске пожал чужую руку, коротко представившись.       — Саске.       — Рад знакомству!       Наруто улыбнулся и крепко сжал бледные пальцы, с силой тряхнув в рукопожатии, после чего откинулся на спинке лавочки и завёл руки за голову с видом, будто бы только что выполнил свой величайший долг всей жизни.       Саске с оттенком изумления окинул его угольно-чёрным взглядом, после чего беззвучно хмыкнул и прикрыл глаза, тоже вернувшись в исходное положение. Забавно… Здесь, перед линией не возврата, в этом месте, он наконец-то сделал то, чего не смог раньше. Когда-то он пытался подружиться хоть с кем-нибудь, пробовал прятать свои выработанные жизнью колючки, выглядеть дружелюбней и презентабельней, но всё равно найти друзей так и не вышло. Девушку так тем более. Конечно, он боялся боли, боялся терять, потому что знал, как это больно… Но всё же ещё больней было вариться в одиночестве, и Саске, как мог, цеплялся за края бездонной ямы, пытаясь выбраться наружу, ухватиться за кого-нибудь и найти для себя хоть каплю ласки, которая была забыта после смерти матери и брата, женитьбы отца, что чисто из-за законов страны выплачивал ему пособия до совершеннолетия, а после испарился, словно и не его сын умирал в темноте и пустоте. Вряд ли он вообще узнает, что с ним произошло… А если и узнает, то не сделает ровным счётом ничего.       Пальцы сорвались, попытки прекратились.       И теперь он здесь. На рубеже, после которого всё прекратиться…       Может ли быть, что этого солнечного мальчика, сидящего рядом и словно чудом забредшего в подобное место, его мозг выдумал сам.?       Когда-то в отрочестве Саске мечтал о шизофрении. Так воспоминания, что хранились в стенах родного дома, возможно стали бы чётче. Мама бы обнимала его ещё отчётливей, и лучше виднелось бы лицо его брата, что ласково улыбался и тыкал его в лоб в детстве.       Так возможно ли, что хотя бы сейчас его мозг придумал для него кого-то, полностью противоположного, такого, с кем бы хотелось подружиться, с кем он чувствовал бы себя греющимся под солнцем зверем, которого ласкают солнечные лучи и гладит по лапам трава?       Сигарета сама оказалась в пальцах, коробочка перекочевала из кармана в ладонь. Серная головка спички чиркнула о наждачный бок и чудом зажглась, вспыхнув и нарядившись в пламенный костюм. Оказавшись у лица, она жадно обняла кончик сигареты, словно старого друга, и превратила горстку табака в дымящееся крошево. Оранжевый кончик стал ещё одним ярким пятном.       Коробок с оставшимися шестью спичками и небольшой, сложенной вчетверо фотокарточкой, закрылся, вновь оказавшись в кармане.       Наруто искоса следил за парнем, не меняя положения и без улыбки на лице. Следил внимательно, синий взгляд почему-то отливал печалью. Узумаки знал, где он. Догадывался, как минимум. И что здесь делает Учиха — тоже догадывался.       Он был красивым. Это безусловно. Но слишком… уставшим. Словно бутон цветка, оказавшийся в тени, он завял, не получив ни капли солнца.       Вдалеке послышался скрип состава. Саске неспешно засунул сигарету в зубы и, взяв красный зонт, поднялся со скамьи. С каждым шагом к краю платформы он чувствовал себя легче, легче, словно резиновый шарик, наполняемый гелием. Тяжесть, что связывала тупой болью запястья, исчезала, более не доставляя дискомфорта.       Оказавшись перед самой стеной дождя, но не заходя в неё, он раскрыл зонт и, укрытый красноватой тенью от полупрозрачного материала, прошёл в ливень. Капли гулко ударяли о натянутую на спицы резину, кроссовки шлёпали по одной сплошной луже, что покрывала кафель станции. Табло, висящее на выступе крыши, часы, квадратной коробкой с затупленными углами нанизанные на штык, замерли на отметке четыре утра двенадцать минут. Ног коснулась трава, мягко оплетая лодыжки, где-то из кустов послышалось короткое мяуканье. Саске обернулся. Из куста шиповника наполовину высунулась трёхцветная пушистая кошка, с которой шерсть свисала сосульками и на усах осела каплями вода, но животное словно не обращало на это, смотря на Учиху огромными золотыми глазами. Словно гипнотизируя, зазывая, отвлекая от приближающейся тряски поезда.       Грустная улыбка скользнула по тонким губам, и Саске отвернулся, смотря в ожидании поезда, чьи неясные очертания вырисовывались где-то вдалеке.       Покой и обречённое ожидание.       Неужто всё наконец-то закончится.?       Дрожь сотрясаемой многотонным поездом земли постепенно усиливалась, и вот, перед Учихой плавно приплыл дверной проём вагона. Двери приветственно распахнулись, сквозь мутные окна виднелись силуэтами сиденья и поручни. Одна нога оказалась на ступеньке, как вдруг его окликнули:       — Эй!       Саске замер и обернулся. Напротив него, без зонта, под дождём стоял Наруто.       — А давай прокатимся? Только в другую сторону. Если тебе не понравится, я оплачу твой билет и ты сядешь опять на эту ветку, честное слово, ттебайо!       Наруто улыбнулся, но сквозь его улыбку просвечивало что-то до странного печальное. Он выглядел странно и уже не так солнечно, со свисающими от дождя волосами, мокрой курткой, прищуренным взглядом и улыбкой, похожей на улыбку ангела, что не смог уберечь своего подопечного от глупости.       Учиха молчал, поезд терпеливо ждал его решения.       В конце концов уголки его губ дёрнулись в подобии улыбки, и он сошёл со ступеньки, оказываясь рядом с парнем. Двери за ним закрылись, и западный экспресс, словно призрак, исчез в пелене ливня и тумана.       Улыбка Наруто стала чуточку ярче, с нотками облегчения, и он протянул руку, ухватив Саске за рукав.       — Идём.       Парень молча последовал за ним, шлёпая кроссовками по воде и снова оказываясь под крышей станции, под защитой её полумрака. Краем глаза он успел заметить, как тенью за ними шмыгнул трёхцветный кот.       Наруто шёл куда-то вглубь платформы, хотя Саске не помнил, чтобы там эта часть была. Он знал, что она была короткой и открытой, и рельсы вели только в одну сторону, но этот парень словно фокусник или волшебник привёл его к другой стороне, где пути вели в противоположном направлении. Они не были заросшими, и уже совсем скоро объявился другой поезд. Он был чище и не пустой, билетов здесь не проверяли. Узумаки плюхнулся на свободное сидение у прохода и уступил Учихе место у окна. Саске растерянно сел в мягкую обивку и стал озираться по сторонам. Он не ожидал столько людей…       Состав тронулся, и пейзаж за окном стал плыть куда-то в сторону.       Рукоятка зонта неприятно впивалась в ногу, и Саске постоянно её отпихивал коленкой. Однако наглая рукоять всё равно возвращалась, и постепенно в груди стало зарождаться раздражение. Наруто, заметив это, рассмеялся.       — Зачем мучаешься? Можно же так сделать.       Он выхватил зонт и уложил себе на бёдра, прижимая сверху ладонью, отвечая искрящимся весельем взглядом на чужой, удивлённый с отголосками раздражения и досады. Саске, на грани разучившийся держать себя в руках, отвернулся, сетуя на самого себя. Он просто не хотел просить об этом, зачем…?       — Не нервничай. Всё будет хорошо. Во, смотри!       Наруто ухватил Саске за плечо и наклонился, показывая на что-то в окне. Саске прищурился и присмотрелся туда, куда указывал палец, с удивлением рассматривая вышки города. Одновременно знакомые и чужие, они выступали из тумана, цветами прожекторов и люминесцентных огней окрашивая туман в яркие краски. Дома приближались по мере того, как летел к следующей станции поезд, раскачиваясь на рельсах, размытыми незапоминающимися чертами проплывая перед глазами, фигуры людей казались шелухой от семечек — однородной и серой. Гораздо сильнее привлекали внимание многочисленные цвета, отдельные, яркие, необычные здания, места, которые вроде казались обычными, но тем не менее в них что-то цепляло, завораживало… Домик с черепичной крышей, поросший диким виноградом, мост, выложенный причудливыми камнями, кафе с разноцветными бутылками самых разных размеров и марок вместо стены*, аллея с обвешанными в ленты и фонарики деревьями, площадь с симпатичными клумбами, балкон с пёстрым разноцветным бельём и полосатой кошкой на витых перилах, выложенные вдоль рельс шины с проросшими в них цветами… А когда они вышли из поезда, мир словно вспыхнул обилием красок. Дождь всё ещё шёл, но к его серости словно добавили тысячи оттенков, подобных искрам в капле росы, отблеску разноцветной комнаты на боку начищенного до блеска чайника.       Наруто потащил его с платформы, и Саске спохватился — зонт-то забыли! Но Узумаки лишь потянул его под дождь, бегом отдаляясь от станции. Вода мгновенно впиталась в волосы, прибивая ёжик к голове и оседая на ресницах. Обернувшись на Учиху, Наруто от всей души улыбнулся и звоном колокольчиков от капель дождя отразился его громкий смех.       Голубые глаза искрились весельем, и красочных мест стало больше. В переулках причудливую тень откидывала заросшая терновником арка, щеголяли зелёными проплешинами мха леса недостроенной церквушки с полуобвалившейся крышей и проглядывающими через штукатурку кирпичами, дощатые коробки, сваленные в кучу и рядом с изрисованной граффити стеной и служащие пристанищем бродячих собак, витрина антикварного магазина, рядом с которым на крыльце сидел силуэт старика с трубкой в губах и козлиной бородкой, выброшенные на асфальт ветром ярко раскрашенные листья, похожие на капли вопиющей акриловой краски…       Узумаки, смеясь, затащил его в непримечательное кафе, в котором под крышей прятались от дождя бабочки. Милые небольшие столики с клетчатой скатертью и деревянные стулья с решётчатой спинкой. Недалеко виднелась барная стойка, подсвечиваемая всеми оттенками жёлтого, оранжевого и красного, с китайскими фонариками и обклеенной разными стикерами кофе-машиной.       — Я здесь работаю, знаешь… А по вечерам в скейт-парке катаюсь. После работы темно осенью, но там так красиво, когда темно, ттебайо! Знаешь, фонари такого приятного оттенка, будто кто-то топлёное молоко разлил на траву…       Наруто мечтательно сложил подбородок на руки, прикрывая глаза и растягивая губы в улыбке, словно влюбленная школьница. Саске прыснул от сравнения, возникшего в голове, а на вопросительный взгляд покачал головой.       — Ты выглядишь, как влюблённый идиот.       Парень, казалось, ни разу на это не обиделся, даже наоборот. Его улыбка стала шире и добрее.       — А что плохого в том, что моя любовь видна? Я действительно обожаю скейты, моя девочка меня уже заждалась наверное, ей как раз покрытие нанести…       Наруто хихикнул.       Саске не заметил, как перед ними оказалась еда. Тарелки были с милыми нарисованными птичками на полях, и выглядели они гораздо чётче, чем сама еда, что было удивительно. Ложка с незамысловатым кованым узором тоже казалась словно сфотографированной в качестве четыре-ка, и Учиха разглядел на ей основании кошачью лапку. А на основании вилки — птичью. Рукоятка ножа была сделана в форме изящного длинного пера. Огни кафе красиво отражались на металле и фарфоре, и почему-то Саске подумал, что раньше никогда не замечал таких красивых случайностей, обыденностей, деталей. Это никогда не было свойственно ему, Саске, потому что он никогда не впитывал в себя окружающий мир, отдаляясь от него и гораздо лучше разбираясь в цифрах и логике, математике. Там нельзя было разочароваться. Отрицательный результат тоже результат, однако в науке это не было так больно, как в отношениях с кем бы то ни было. Формулы не умеют предавать и бросать. А он, наверное, был проклят, раз уж его бросили и предали все, кто только мог, все, кого он любил.       Он не искал смысла, но и не думал, что того может и не быть вовсе.       В красивом перезвоне мелодии ветра смысла нет, в красивой кошачьей лапке на ложке, в шуме дождя, что изящно замывает очертания переулка, словно в какой-нибудь картине, тоже. Простая красота бессмысленна, но на то она и простая. Ей можно просто наслаждаться.       Наруто смотрел на любую красивую мелочь с влюблённым восхищением, даже если эта мелочь была глупой или не красивой для других, может, для кого-то даже омерзительной. Красивый сучок в лесу, грязное перо, переливающееся на свету всеми цветами радуги, оторванное крылышко бабочки на дороге, бензиновая плёнка на луже, куча картонных коробок в ажуре солнца… Он никогда не искал в этом ничего, кроме того, что там было — красоты, которая не была красива для других. Он просто любил детали, он любил общую картину, он любил всё.       И для него не было великого смысла жизни.       Вернее, он был. Но не такой великий, как можно бы было подумать.       Наверное, созерцание таких мелочей им и было. Смыслом, ради которого стоило жить.       И Саске, не привыкший видеть столько красок, смущённо отводил глаза, прикрывал веки, отворачивался, не понимая, откуда в нём столько трепета. Он не понимал радости от чужой улыбки, он не понимал, почему простой переулок, виднеющийся в окне, казался красочной иллюстрацией из сказки, если он всегда виднелся ему обычным грязным переулком. Ведь, по идее, он никак не изменился внешне. Так почему…?       Мы сами выбираем дорогу.       И мы сами выбираем, как по ней пойдём.       Мы сами выбираем, в каком направлении нам идти, чего добиваться.       И мы сами выбираем, как воспринимать всё вокруг происходящее. Радоваться каким-то мелочам или не замечать их, вглядываться в детали или искать несуществующие идеалы, восхищаться чем-то приторно прекрасным.       Если мы теряем смысл нашего существование, то у нас есть лишь один выбор: забить на всё или найти новый. Даже если он не такой великий и прекрасный, как предыдущий.       Сдаться и взять билет в один конец, или вернуться назад в поисках того, что упустил.       Дождливая станция тоскливо взывала в утонувшему в собственной скорби и боли сердцу, рельсы, ведущие в никуда, отзывались болью в запястьях, но Саске не замечал этого.       Они о чём-то разговаривали с Наруто. О чём-то совершенно нелепом и глупом, он даже не может сказать, о чём, но почему-то сейчас ему это казалось самым интересным занятием на земле. Дождь на улице давно перестал, сквозь тучи проглядывало звёздное небо, и Саске с Наруто вышли из кафе, проходясь по выложенной булыжником дороге. Где-то на востоке небо стало розовым, и ноги сами вели увлечённых парней к железнодорожной платформе. Город вокруг казался призрачным, незапоминающимся, словно ненужным глазу. И лишь на самой станции Учиха понял, где он.       Наруто устало, но искренне улыбался, смотря на него синими пронзительными глазами.       — Тебе понравилось.?       Саске обернулся и посмотрел на него, не зная, как ответить. «Да» или «да, безумно, я никогда не видел в жизни столько красок, не замечал, не обращал внимания».       Однако, не став дожидаться ответа, Наруто первый подошёл почти вплотную.       — Знаешь… наверное, если бы мы встретились в реальной жизни, я бы влюбился точно так же, как влюбился сейчас.       Он обнял его, прижавшись к чужой ключице лбом.       — Пожалуйста, Саске… Опомнись…       Учиха распахнул глаза. Веки защипало, и сердце болезненно сладко сжалось. Господи, когда он чувствовал себя таким нужным и любимым в последний раз так же, как сейчас.? Саске разомкнул руки и обхватил чужие плечи, приникая всем телом. Неожиданно в лицо ударил свет.       Парень зажмурился на пару секунд от жгучей боли в глазных яблоках, после чего всё же приоткрыл глаза, в которых сиреневой дымкой отражалось бордовое утреннее небо. И обомлел на секунду.       Восставшее в тумане светило разгоняло сумерки и блестело на влажных рельсах, уходящих в золотисто-красную дымку света… Путь к свету жизни.       На мгновение тело стало не подъемно тяжёлым, тянущая боль в запястьях цепями тянула к земле, и последнее, что успел услышать перед падением в никуда Саске:       — Я жду тебя…       И всё, кроме очертаний железнодорожных путей, исчезло. Шпалы занозами впивались в ладони, в голове боль звонила церковным колоколом, но Учиха точно знал, он чётко осознавал единственную верную мысль, необходимую грешнику истину — нужно цепляться и идти вперёд. К солнцу.       И он, преодолевая тяжесть в запястьях, что тянула назад, к холоду и темноте запада, шёл вперёд, цеплялся за брусья дороги и не соступал с рельс, настойчиво и упорно идя к свету, убегая от чего-то страшного, жуткого, пустого. Чего-то, чего желал сам, но передумал, словно отрёкшийся от кровавого бога язычник на жертвенном столе, пытающийся убежать от жрецов. Да, его там ждали. Кто-то близкий и любимый, отдающий запахом тёплого молока и рождественской корицы, но…       Но ведь его ждали ещё и здесь. По эту сторону. Кто-то, взывающий из жара света, кто-то, кто умеет жить ради жизни, жить просто так, наслаждаясь каждой мелочью и найдя в этом искусство — не гоняясь за Великим Смыслом, просто радоваться каждому новому дню.       И вот, светило уже почти в ладонях — оно жалит ладони и слепит глаза. И едва ладони схлопнулись в бережный кокон, обхватывая светящийся шарик, по глазам ударило болью и Саске крепко зажмурился…       Успел.?

***

      Спутанная чёрная чёлка падала на глаза, но всё равно не мешала солнечным лучам бить по ним. Воздух с трудом проходил через горло, и ослабевший организм с жадностью глотал его, раненой пичугой пытаясь зацепиться за нить жизни.       Саске приоткрыл глаза с глубокими синяками под нижними веками, уставившись пустым взглядом в пол, на котором он сидел в неудобной скрюченной позе прислонившись к подбородком к груди и опираясь о стену. Руки, раскиданные в стороны, онемели, багровые лужи охладевшей крови пачкали запястья и ладони. Рядом топталась и пронзительно кричала трёхцветная кошка, трясь о хозяина то одним боком, то другим, тычась в него носом и надеясь образумить, вывести из необратимого состояния.       Парень едва улыбнулся, не в силах поднять руку, чтобы погладить любимицу и успокоить её. Бедная, а то ведь снова на улице окажется…       — Тачи…       Он коротко застонал, понимая, что времени почти нет. Даже в лежачем положении кружилась голова, путались в клубок мысли, и Саске прохрипел что-то, пытаясь приподняться.       Окровавленные пальцы задели открытый спичечный коробок с развёрнутой фотокарточкой и вывалившимися шестью спичками. Зашарили по полу, как сквозь вату ощутили угол небольшого мобильника. Саске понимал, что должен успеть, должен превозмочь себя, потому что знал — если он уснёт опять, он больше не проснётся. Но зачем…?       Он просто знал, что надо. Что что-то ещё ждёт его здесь и ещё рано уходить.       Пальцы, промазывая по кнопкам, набрали один-один-три, охрипший голос словно из гробницы просипел:       — Улица Коноха, дом девять, этаж шестой, квартира сорок четыре… Самоубийство…       — Кто? — донеслось приглушённое помехами.       — Я…       Трубка выпала из пальцев, и Саске краем ускользающего сознания надеялся на скорость врачей…       Очнувшись во второй раз, он с облегчением понял, что жив. Но сразу после облегчения пришла тоска. Он вернулся к тому, от чего бежал на тот свет. Дождливая станция тяжёлых решений так и не дождалась своей жертвы, и поезд уехал без пассажира…       На кровати у него на груди лежала Тачи, свернувшись клубком и громко мурча, уткнувшись носом в щёку парня. Длинные ломанные усы щекотали, и Саске поморщился, сдерживая улыбку. Невыносимая слабость во всём теле не позволяла даже руку поднять, и всё же Учиха умудрился достать губами до пушистой макушки. Кошка дёрнула ухом и подняла голову, окинув человеческое лицо мутным взглядом. После осознания кошка муркнула и поднялась, пушистыми лапками опираясь о чужие ключицы и трясь мордочкой о бледное осунувшееся лицо, вылизывая щёки и кончик носа. Саске зафыркал и спихнул её с себя, но та не сдалась, устроившись рядом на подушке и трактором урча на ухо.       Превозмогая слабость, он погладил её, и взгляд зацепился за бинты. Крепко натянутые, чистые, они ровной повязкой оплетали запястья, и Саске нахмурился. На душе что-то заскреблось.       Почему он струсил.?       По какой причине пошёл на попятную и теперь лежит в больнице, спасшийся и сжираемый одиночеством, хотя мог быть там, рядом со своими близкими.?       Вздохнув, он опустил руку и попробовал подняться.       Тело пусть и было охвачено слабостью, оно всё же подчинилось, и Учиха приподнялся на локтях. Рядом с кроватью оказались костыли, и Саске с упрямым рвением схватил их, не желая лежать здесь и дожидаться врача, который наверняка устроит заунывную лекцию о том, что есть ещё ради чего жить.       Саске это и так знает.       Но откуда.?       Он вздохнул, поднапрягся и поднялся, чуть ли не падая вперёд на широкий белый подоконник. Выдохнув сквозь зубы от стрельнувшей в запястьях боли, он приноровился к костылям и сделал первый шаг в сторону двери из палаты. Белый цвет, царивший повсюду, резал по глазам, и Учиха подумал, что наверное было бы неплохо его чем-нибудь разбавить…       Как в армии, он про себя проговаривал «раз-два, раз-два», чтобы собраться и привыкнуть к подобному стилю передвижения, однако вскоре выдохся и сел на чёрный стульчик, ярким контрастом выделяющийся на фоне белых стен, потолка и пола. Едва он сел на один такой, кошка, рысцой бегущая за ним, прыгнула ему на коленки и снова замурчала, подбирая под себя лапы. Саске вздохнул и погладил её, зарываясь пальцами в длинную шерсть.       Нестерпимо захотелось покурить…       Вспомнился коробок, наверняка оставшийся на полу с переломанными под чужими ногами спичками.       Учиха тяжко вздохнул и посмотрел вглубь коридора. В окна бил яркий солнечный свет. Его лучи причудливо игрались на противоположной стене и полу, бликами отсвечивая в глаза и очерчивая оставленные на коврике для детей игрушки и яркие цветные стульчики…       Наверное, увидь он это месяц назад — не обратил бы внимания. Но сейчас это отчего-то показалось красивым. Эстетичным.       Не успел Саске ухватиться за эту мысль, как рядом раздался звонкий голос.       — Извините, я подсяду?       Не дождавшись ответа, обладатель высоких децибел плюхнулся на соседний стол, вытягивая укутанную в гипс ногу. У Саске возникло стойкое чувство дежа вю.       Он обернулся на севшего рядом парня, выгибая бровь. Кошка в его руках дёрнулась, но не убежала, вытягивая голову и смотря на громкого нахала. Тот с блуждающей улыбкой тоже смотрел на игру света задумчивым тёплым взглядом.       — Красиво, да?       Что-то кольнуло в душе, и Саске ответил. Тихо-тихо, словно воздух из лёгких кто-то украл. И тепло внезапно разрослось в груди, словно он нашёл что-то, что было самым важным… Наконец-то.       — Да.