Синдром Козодоева или идиотизм заразителен

Лелик тяжело заболел. Говорил, говорил он Шефу: этот идиот Козлодоев доведет его до помешательства! Так и получилось. Он действовал на нервы всем своим существом: начиная с пижонской одежки и дурацкой работы манекенщиком, включая буржуйские привычки, манеру напевать эти прилипчивые песенки, вертлявость и этот его нервный тик – отбрасывание волос каждые пять минут, что аж в глазах рябит, и заканчивая феноменальной забывчивостью и антиталантом все перепутывать. От его тлетворного влияния и у Лелика в голове что-то перепуталось. Взяли моду накатывать странные приступы: сознание мутилось, мысли сворачивали в нетрадиционном направлении, и даже было нечто вроде галлюцинаций: он слышал какую-то задушевную лиричную ноту. Впервые это случилось, когда он провожал этого идиота на теплоход. Точнее, контролировал, чтоб тот сел на правильный теплоход, а то с него станется уплыть вместо Стамбула в какой-нибудь Гондурас, и одному черту ведомо, что он там найдет в местной аптеке. К тому же, не мешало еще раз напомнить дислокацию той самой аптеки, а то будет перед каждой шлепаться на задницу, того гляди отобьет и взаправду покалечится. Тот злополучный день с самого утра пошел как-то криво, предвещая свистопляску, в которой их честной компании, и Лелику персонально, предстояло вскорости оказаться. Этот идиот собирался целую вечность, и впорхнул в Волгу, благоухая каким-то сильнодействующим одеколоном, явно не Тройным, и сияя свежестью гладковыбритой физиономии. Будто назло Лелику, чей помятый фас отображал ранний подъем, долгую тряску с базы в город, а также все время, что он проторчал у подъезда, ожидая, пока эта жертва моды соизволит выпереться. Но Лелик ничего не сказал, только зыркнул хмуро, и круто взял с места. При резком старте, этот идиот с характерным звуком треснулся пустой головой о заднее стекло, немного скрасив Лелику поганое утро. Что удивительно, на корабль они все-таки не опоздали, и даже успели пройтись по пристани. Там и накрыло Лелика необъяснимым затменьем. Проинструктировав этого горе-пассажира, убедившись еще раз в его бестолковости – правильный пароль назвал только со второй попытки, и то пришлось пугнуть кулаком – Лелик собрался, в обычной своей манере, грубовато пихнуть его к трапу, а рука зудела отвесить подзатыльника. Как вдруг, при взгляде на него, на эти солнечные очки, солнечную же улыбку, ну, в общем, картина Репина «Уплыли», Лелика ужалила в самое сердце остро-жгучая тоска. Он удивился. Ну, во-первых, Лелик искренне считал, что сердца у него давно уже нет. А тут оно непредвиденно воскресло, да еще в такой странной манере. Притихла галдящая пристань, и он услышал лиричную ноту, как будто зажали клавишу пианино. Может быть, он напомнил Лелику давно потерянного папашу, с которым виделись в последний раз при схожих обстоятельствах. Только тот не улыбался. Поулыбаешься тут, когда тебя вот-вот препроводят в кандалах на ржавую баржу, прямиком на Север. А может Лелик успел-таки привязаться чутка к этому идиоту, несмотря на его суетливую натуру. Ему стало до удушья тесно в собственном теле от этой тоски. Поэтому, вместо очередной какой-нибудь ехидности, он просто сказал: - Ну, пора, турыст. Эта бестия отбросил волосы, бликуя золотом в глаза, и Лелик, одурев с концами, обнял его за плечи и крепко расцеловал, как французы: три раза. В глазах заслезилось, чего тоже не бывало с детских пор, Лелик отвернулся, утираясь платком. Окаянный Козодоев, не иначе в приступе идиотизма, но с ним это не редкость, ободряюще сжал ему плечо. - Не надо, - сказал Лелик, потрясая рукой, которая не смогла сложиться в кулак, и жалко бултыхалась, - Иди. Тот вздохнул, развернулся, и бодро зашагал к трапу. Позже, когда корабль отчалил, и провожающие расползлись, Лелик сидел в Волге, цедил пиво, и не мог врубиться, что за дрянь его приложила. Неужели старость подкралась незаметно, и он размяк, как сухарь в гороховом супе? И вскоре совсем раскиснет, и даже не смогет как следует дать тумака? Но ему всего-то сорок семь, какая старость? Нет, все от беспокойства, чтоб этот идиот не запорол дело на ровном месте. Вот ведь, не человек, а сплошная зараза, хоть кого доведет до сердечной немощи! И бликов волосами настрелял, что Лелика, поди, солнечный удар хватил, оттого и полез обниматься. И в голову унынье всякое лезет – старость, удумал тоже. Точно. Жарко сегодня. Лелик допил нагревшееся пиво, метнул пустую стеклотару специально с тем расчетом, чтоб не долетела до мусорки, и рванул к Шефу на доклад. От ветра в окно его попустило. «Мало ли чем по жаре придавит, ну его», беспечно подумал он тогда. Разумеется, ничего не могло пойти как надо, если в деле участвовал этот идиот. Лелик почуял неладное сразу, как увидел, что у выходящего с вокзала Козлодоева избыток целых рук. Тот некоторое время терся у окна, высматривая кого-то внутри. Не иначе, подцепил какую-нибудь курортницу, и теперь караулит, чтоб пристать на выходе. Лелик собрался уже пойти приволочь его за ухо, но тот сам вскоре двинулся к Волге. Профукал, видать, курортницу. Лыбился как всегда, но слишком частое отбрасывание волос, и быстрые сигаретные затяжки выдавали его нервозное состояние. Стопудняк, напортачил. Когда он, наконец, втиснулся на заднее сиденье, Лелик был уже на взводе. Оказывается, этот идиот хлопал ушами на экскурсии, шлялся по Стамбульским подворотням, а когда, в конце концов, вырулил к аптеке, брильянты уже намотали на какого-то лопуха, а тот, в свою очередь, умотал на корабль. Вот кого он поджидал у окна. Лелик слушал, терпя из последних сил, чтоб не вломить. Рано еще. В подзорную трубу срисовал означенного лопуха. Козлодоев продолжал трещать, не чуя надвигающейся расправы: - Все в порядке, товар как в сейфе. - А ключ? - Что? - Как говорит наш любимый Шеф, если человек идиот, то это надолго. - Лелик, я не понимаю, о чем ты говоришь. - Сейчас поймешь. К Шефу. Понял, когда за его спиной закрылись, как бутыркины ворота, все шефовские шесть замков и дверной глазок. В этом деле замешано слишком много идиотов. Но стамбульские идиоты далеко, а лопуха Шеф трогать не велел. И Лелику осталось отрываться на ближайшем идиоте: - За это убивать надо! - Лелик, только без рук, я все исправлю! Давешний приступ нежности забылся напрочь. - Шоб ты сдох! Как и дурацкие мысли о старости. - Шоб я видел тебя у гробу, у белых тапках! Кулак летел легко, как всегда. - Чтоб ты жил на одну зарплату! – добавил вдогонку Шеф. Обратно ехали в тишине. Лелик, разразив гнев, был спокоен и даже мрачно радостен: план Шеф придумал, что надо. И товар воротят, и доведется еще раз, для реализма, шаркнуть по гладенькой козлодоевской физиономии. Физиономия обиженно сопела на заднем сиденье в гордом молчании. Фонарь под глазом был красноречивей всяких слов. В местный парк культуры и отдыха, где они должны заманить жертву на рыбалку, этот идиот явился, обвязав подбитый глаз черной повязкой, отчего выглядел дебильней обычного. Впрочем, они с этим одноруким смотрелись весьма органично. Лелик наблюдал за ними в подзорную трубу, когда его отвлекла незнакомая сногсшибательная блондинка. Она грациозно прохаживалась неподалеку, во всем белом, по производимому эффекту сравнимая с белой же горячкой. Но когда он, зажмурившись, потряс головой, горячая дамочка пропала. Опять перегрелся. Наведя снова оптику, Лелик обнаружил, что Козлодоев успел уже все перепутать. - Идиот! Детям мороженое! Будто услышав Лелика, он стукнул себя по голове, и переместил дары согласно положенным адресатам: детям мороженое, бабе – цветы. Во. Следя за этими махинациями, Лелик упустил момент, когда вновь зазвучала и заглушила все звуки лиричная нота. Он отметил краем сознания, что к ней добавился драматический подтекст. Должно быть, белая дама явилась неспроста, и удар все-таки случился, потому что все происходящее стало видеться в каком-то извращенном свете. Во-первых, проклятущий Козодоев больше не казался придурковатым, и Лелик даже отметил, что ему страшно к лицу бордовый цвет футболки. Затем, когда тот сел за стол и, приобняв клиента за плечи, стал обрабатывать насчет рыбалки, Лелик углядел в этом нормальном, в общем-то, для приятелей физическом контакте нечто такое, в чем стыдно заподозрить двух мужчин. Но самое ужасное заключалось в том, что он при этом зрелище испытывал. Чувства тоже извратились, и, вдобавок к тоске, которая снова вгрызлась в нутро, он взревновал со страшной силой. Срамота бесстыдная, сидит, руки распускает! Переломать их надо было еще тогда, на вокзале! Лелик с досадой скрипел зубами. Маленькая лопуховская дочурка, прелестное белокурое создание, уселась идиоту на коленку, тот ее поцеловал в светленькие кудряшки. Картина «Умиление», облился бы слезами, кабы не острое желанье выбить ему второй глаз. Вдруг сынишка, лопух-младший, словно прочитав мысли Лелика, запулил пломбиром прямо в наглую рожу. Так тебе и надо, чума белобрысая! Слава богу, когда он вернулся, выполнив с горем пополам заданье, и светясь по этому поводу, как лампа Ильича, Лелика уже отпустило. Однако, он не рискнул что-либо говорить, и от греха подальше всю дорогу пырился в лобовое стекло, игнорируя несмолкаемый трындеж. Замкнутое пространство салона тоже не добавляло уверенности, что затишье продлится долго. Поэтому, когда жизнерадостный идиот этот самый салон, наконец, покинул, Лелик вздохнул, но облегченным этот вздох можно было назвать лишь отчасти. Подлечив многострадальный глаз, а где не зажил – напудрив, Козлодоев вернулся на свою никчемную работенку. Поэтому, когда Шеф внес в план корректировки по местности, им пришлось наведаться в эту обитель разврата и пристанище самовлюбленных идиотов – дом мод. Там полным ходом шел показ, а один конкретный самовлюбленный идиот, как положено, шел по подиуму. Тьфу, стыдоба! Лелик отвернулся, чтоб не видеть это паденье мужского рода, и на глаза попался род женский, причем в самой лучшей форме. Давешняя знакомая с парка культуры и отдыха, горячная блондинка, сидела почему-то промеж зрителей, хотя ей самое место на сцене. Лелик ощутил дурное предчувствие. Но, не обратив на него вниманья, снова посмотрел на подиум. Там царило вопиющее непотребство. Скажите, пожалуйста, что за манера оголяться на публике? Он вдруг понял, к чему почувствовал дурное, но было уже поздно. Лиричная нота звучала вовсю, на этот раз, в сопровождении интригующей саксофонной мелодии. Свет померк, поле зрения сузилось до одной единственной фигуры на сцене, в белом костюме-конструкторе. Одна брючина легким движением руки уже превратилась в элегантные шорты, открыв бедро. Все пропало! Звуки, Шеф под боком, деловой настрой – все! Осталось только великолепное бедро, в воспаленном уме Лелика вдруг засиявшее брильянтовыми отсветами. Сокровище! Хозяин сокровища, тем временем, пытался справиться с заевшей молнией второй штанины. Вот идиот! Лелику захотелось помочь обладателю восхитительных брильянтовых ляжек с вредным механизмом, мешающим оглядеть второе бедро, которое, он уверен, ничуть не хуже первого, к тому же, два бедра однозначно лучше, чем одно. Но оный обладатель уже летящей походкой покидал сцену, под смешки из зала. Что бы они понимали, пустоголовые идиоты! Он скрылся за кулисами, и те извергли из себя пляжный ансамбль «Мини-бикини 69». Лелик вздохнул с облегченьем, потому что почти бросился за чудесными алмазными бедрами, но три тонконогие девицы, одетые чуть больше чем в ничего, остудили его пыл. Будь Лелик в трезвом уме, обратил бы внимание на этот парадокс. Полуголые красотки должны вызывать эффект абсолютно противоположный. Пришлось немного подышать перед гримеркой, чтоб прийти в себя окончательно. Пускай его ляжки будут хоть из золота 583 пробы, они не должны мешать Лелику мыслить здраво, раз уж только он из их боевой двойки на это способен. Хотя, в последнее время его насчет этого терзали смутные сомнения. И все равно в раздевалке Лелик не мог стоять спокойно, и метался взад-вперед, торопливо вводя подельника в курс. Тот, надев, слава всему святому, целые брюки, пудрил себе лицо, а Лелику – мозги дурацкими замечаниями про клев у Белой Скалы и неэстетичность выбранного метода съема гипса. Под конец, Лелик нырнул в привычное раздраженье, как рыбка в аквариум после мойки, и даже немного поглумился над его переживаньями за свой напомаженный фасад: - Не беспокойся, Козлодоев! - Козодоев! - Козлодоев! Буду бить аккуратно, но сильно! Пускай коверкать фамилию – уровень третьеклашки, достающего симпатичную девчонку, главное эффект достигнут: Лелик мрачно торжествует, идиот обиженно дуется. Все на своих местах, и никакой смущающей тазобедренной расчлененки. Чего и следовало ожидать, он опять все запорол. В результате операции имелись: Лелик, продрогший насквозь, лишившийся трусов и веры в людей; Козлодоев, тоже вымокший до нитки, и сорвавший глотку криками о помощи; а брильянтов – ни одного, даже самого завалящего. Единственный, кто остался доволен – несостоявшийся объект грабежа, который обзавелся шикарным уловом, и ничего при этом не потерял: ни сознанья, ни гипса. Шеф, добрейшей души человек, дал им возможность реабилитироваться. Операция под кодовым названьем «Дичь» не обещала никаких затруднений. Нет дела проще, чем заставить человека со средним достатком пить за чужой счет. Получив звонок-подтвержденье, Лелик засел, как положено, у пихты. Как оказалось, Шеф самолично присутствовал в ресторане. Но даже это не помогло. Заставь дурака богу молиться – он лоб расшибет. Спаивая клиента, этот идиот так расстарался, что вдобавок споил сам себя. Лелик понял это, когда он вихлясто прошелся до пихты, просвистел нечто вроде сигнала и изрек: - Клэнт дзревае будгатоф. Судя по внезапному восточноевропейскому акценту, сам он уже дозрел. - Усегда готов. Идиот. От резкого голоса Лелика он подскочил, как ошпаренный, после чего, спотыкаясь, поплелся в сортир, и конечно перепутал буквы Мэ и Жо. Лелик ждал в боевой готовности. Но этот алкоголик, вернувшись в ресторан, пропал с концами. Лелик посмотрел на часы – десять минут прошло. Подождем вашу маму. В дверях шлялись граждане в различной степени готовности, но клиент так и не появился. Чем этот пьяный идиот там занимается? Опять, поди, ручонки беспокойные складывает куда попало. И тут раздался грохот разбитого стекла. А у Лелика в очередной раз разбились надежды. Шанс уплыл в цепкие руки закона. Назавтра Лелик приехал к нему на квартиру пораньше, и долго-долго звонил в дверь, пока не услышал замогильные стоны, и голос, выражавший все страданья мира, не проскрипел: - Открыто… Печальное зрелище предстало взору в спальне: на нерасправленой кровати возлежало измученное кратким и тревожным сном алкоголика тело, подающее смутные признаки жизни, в попытках открыть бутылку шампанского. Вчерашний костюм безбожно измялся, с пиджака исчезла пуговица, галстук съехал набок. Его обычно гладко уложенные волосы взлохматились, в них застряли перья, кажется, это наследила дичь. Лелик присел у постели умирающего. Пробка наконец поддалась, издав громкий хлопок. Дрожащими руками несчастный мученик поднес бутылку к сухим губам и жадно припал к горлышку. Этот его расхристанный вид, всклоченные волосы, шампанское, стекающее по подбородку, и бутылка у губ, вызывающая определенные ассоциации – Лелик знал, чем это чревато. Вдалеке замаячила, как призрак коммунизма, лиричная нота. Нет, сейчас не до того. Лелик отобрал бутылку, подавив незначительное сопротивление. - Хватит. Шампанское по утрам пьют или аристократы или дегенераты. Сам отхлебнул из бутылки, стараясь игнорировать мысли о губах, только что касавшихся ее. Налил в ладонь и протер загривок, чтоб освежиться. Так-то лучше. - Поехали к Шефу. Бедняга сфокусировал отекшие, стремящиеся к переносице глаза, и еле ворочая языком, сказал: - В таком виде… я не могу… Он приподнялся на локте, взял сигарету. Подкурил, демонстрируя невероятные для человека в таком состоянии чудеса мелкой моторики. - Я должен… сначала… принять ванну… выпить чашечку кофэ… - Будет те там и ванна, и кофэ, будет и какава с чаем, - сказал Лелик, гнусаво передразнивая его липовый французский прононс. - Поехали! И столкнул его с кровати, вызвав вопль невыносимого страданья. То ли еще будет. - Поехали, Геша. Шеф был безжалостен, но в своей утонченной манере. Он сцапал похмельного страдальца за ухо, и наговорил столько незнакомых Лелику, но, похоже, страшно оскорбительных витиеватых слов, что к концу экзекуции на Гешку было больно смотреть. Ухо у него распухло раза в два. К тому же, он явно попал в опалу. Новый план насколько возможно не включал его участия. Лелик, чтоб не навлечь еще больше гнева, поспешил убраться. - Щикарный план, Шеф, - сказал он, стоя в дверях. Гешка отирался рядом, прижав ладонь к пострадавшему уху и стыдливо опустив глаза. Ну, чисто котенок, которого утыкали носом в нехорошие дела. - В двенадцать нуль-нуль все будет готово. Гениально. Лелик хлопнул Гешку по плечу – тот дернулся, будто бить собрались. Вместо прощанья, он слабо кивнул Шефу, как униженный, но очень благородный офицер, отбросил волосы в своей нервной манере и вышел. Это его стремленье в любой ситуации удержать мину, поначалу раздражавшее Лелика, теперь даже немного его растрогало. Пока мотались за липовым паспортом, в гостиницу, и к знакомому аптекарю, Лелик то и дело возвращался к одним и тем же мыслям. Можно заподозрить, что Гешка прикарманил брильянты, и теперь втирает очки. Ну в самом деле, когда уже в третий раз они уплывают из под носа, всякое думается. Но Лелик слишком хорошо его знал, чтоб искать злой умысел там, где можно все объяснить глупостью. К тому же, клиент попался уж больно непредсказуемый, вдвоем они учиняли разрушенья, не хуже пары бензовозов на встречке. Тем стремней Лелику было признать, что его угораздило втюриться в эдакое недоразуменье. Ладно бы кто навроде Шефа, еще можно эти странные чувства списать на уваженье, восхищенье, и черт знает, что еще. Но тут сомневаться не приходится. Испытывать такое к этому идиоту можно только если втрескался. Такие же мотивы заставляют режиссеров снимать своих бездарных любовниц, а богатых вдовушек записывать жилплощадь на щеголеватых пройдох. Нет смысла скрывать очевидное: Лелик влип. Не к месту все, и не ко времени. И потом, он знал, как делать такие дела с женщинами, но в душе не ведал, как быть с мужчиной. Нет, надо с этим завязывать. Только как? Опять же, с женщиной он бы управился как-нибудь. Потанцевали разок-другой, и оно б само попустилось. Ну, или отшила бы. А тут чего? Лезть к нему, душу открывать – гиблое дело. Засмеет, или того хуже – презирать станет. Его – этот бестолковый, еще чего! Или веревки вить начнет. Пропадай тогда все пропадом, видал он таких. Хлопнуть бы его, гаденыша, и все дела. Но Лелик понял, что уже не сможет. И не в Шефе дело – утрясли бы, тем более что тот на него зол. Только у самого рука не подымется теперь. Вот, вот до чего докатился! Значица, надо как-то с этим жить. И дела делать, по возможности не теряя здравого смысла. Но потерять его Лелику сегодня все же пришлось. К двенадцати подвалила артистка, оказавшаяся той самой горячной женщиной, встречи с которой обычно предвещали приступ идиотизма. И этот раз не стал исключеньем. Стоило ей объявиться в Гешкиной квартире, как Лелик совершенно потерял соображенье, и распустил слюни, как самый настоящий идиот. Только лаковой красотке было невдомек, что слюни предназначены не ей, а хозяину квартиры, который уже малость оклемался и, нацепив бордовый халат, вероятно, спертый из какой-нибудь гостиницы, строил из себя то ли швейцара, то ли буржуа среднего пошиба: - Бонжур, мадам! Но Лелик был очарован. Опрометчиво проигнорированная утром, лиричная нота вернулась в двойной громкости. Вниманье Лелика заняло сравненье двух оттенков блонда. Гешкин натуральный, хоть и изрядно помятый, а все равно приятней откровенно крашеного, коим обладала женщина. Натуральный блондин продолжал повесничать, не догадываясь, что стрелы его обаянья поразили немного не ту цель. Видимо, промахнулся с перепою. - Я счастлив вас приветствовать в этом скромном, уютном… - он потянулся к ручке, и тут же схлопотал ею по щам. - Салют, мальчик. Так тебе и надо, злорадно подумал Лелик. - Я от Шефа, - сказала женщина, и Лелику пришлось срочно собираться в рабочую кучу. О чем он только думает? Ручки, стрелы, прости господи, оттенки блонда… Завтра с Гешкой под локоток пойдет взад-назад по подиуму шлындать. Они вдвоем устроились на кровати, еще недавно служившей смертным одром. Уязвленный пренебреженьем гостьи Гешка дулся в кресле. - Усе приготовлено, - заверил Лелик. - Ксива! - велела блондинка. - Паспорт готов. - Хаза! - Отель «Атлантик», - подали голос из кресла. Опять перепутал! Не «Атлантик», а «Атлантика», и не отель, а гостиница. Насмотрелся на заграницы! - Двухкоешный нумер оплачен, - Лелик протянул квитанцию. - Клиент! Лелик предъявил фотокарточки: - Фас! Профиль! - Гонорар. Золотой браслет стянула с мастерством цыганки. В цепкие коготки отправилось и снотворное. - Достаточно одной таблэтки. Проводив ее и вернувшись в комнату, Лелик обнаружил, что Гешка в кресле заснул. Он подошел. Идиот, не можешь пить – не мучай печень! Геша прерывисто дышал, приоткрыв губы. Ухо вернулось к прежним габаритам, но еще алело. Лелик ждал, что вот-вот нагрянет приступ, и тогда он не знает, что сделает. Но в этот раз все было по-другому: не обухом стукнуло, а мягко, но неумолимо понесло. Похожие ощущенья он испытывал, когда на деле под Самаркандом с тамошними подельниками курил косяк. Лиричная нота заела где-то на периферии, и не била по ушам. Похоже, внутреннее Леликово существо смирилось с неизбежным, и настроилось получать удовольствие. Ну и хорошо. Геша дернул головой, и сквозь сон жалобно позвал: - Лелик… Да ладно. - Лелик… только без рук, я все исправлю… У, зар-раза! Лелик замахнулся, но вместо оплеухи погладил его по волосам. Мягкие, мягче поди тех, крашеных. Геша завозился. Лелик убрал руку. Гешка открыл глаза и осоловело уставился. - Не спи, трибунал проспишь! – сказал Лелик со смешком. Гешка вздрогнул, закатил глаза, мол, не дают человеку спокойно помереть. Выскребшись из кресла, доплелся до кровати и с тяжелым вздохом рухнул на нее, лицом в подушки. Хоть бы придушился, сил никаких нет! К вечеру он проспался, принял достопамятную ванну (Лелик что было сил старался не воображать эту картину), и пришел в свое обычное суетливое состоянье. Они притормозили у гостиницы без четверти девять, и Гешка отправился на разведку. Без пяти девять он вернулся, и, бестолково повертевшись, отрапортовал: - Клиэнт прибыл. - Добро, - ответил Лелик. В конце концов, почему бы и не быть с ним поласковей? Хуже не станет. Потому что хуже некуда. Он стал от нечего делать точить ножницы для гипса, а Гешке велел следить за сигналом. Тот, нервно закурив, спросил: - Лелик, а если он сейчас уйдет? - Геша, ты бы ушел от такой женщины? - Я нет, но он верный муж. - Как говорит наш дорогой Шеф, нет такого мужа, который хоть на час бы не мечтал стать холостяком! Гешка тихо захихикал. Наконец-то сигнал – свет погас. Лелик вылетел из Волги, оставив Гешку нервно заламывать пальцы. Но что-то пошло не так. В номере 327 Лелик застал блондинку в неглиже, а клиент, судя по всему, уплыл в клофелиновые дали. Женщина сработала четко по плану. Дело было не в бабине, точнее не в этой бабине. А в лопуховской жене, которая в компании дородной горластой женщины, сразу видно общественной активистки, и пары прихлебателей, взирала на моральное разложенье мужа взглядом оскорбленной невинности. На крики уже сбегался народ. Лелик понял, что ловить тут нечего, и покинул место неудавшегося преступленья под истошный вопль: - Не виноватая я, он сам пришел! Что теперь – непонятно. Шеф потребовал его не беспокоить, ждать указаний, и чтоб никакой самодеятельности! Ночевать Лелик остался на Гешкиной квартире – неофициальной базе с сегодняшнего утра. Блондинку они больше не видели. Шеф ни словом не обмолвился, оставалось только гадать о ее судьбе. Короче, сплошная неизвестность. Лелику стало казаться, что они вообще не доберутся до проклятой брильянтовой руки, которая раз за разом крутила им фигу. Ночью он плохо спал. Пришлось улечься на полу – так было проще, чем уговаривать этого неженку потесниться. Уговаривать! Да в старые дни Лелик бы просто спихнул его и сам улегся в койку. А теперь, смотри-ка, этикет разводит. Гешка тоже ворочался, но он-то неврастеник, ему привычно. Легли бы вместе – все равно б не выспался, этот бы всю ночь пинался. Пинался-пинался… а потом бы Лелик как навалился, как вдавил в матрас... Сон ушел совсем. Лелик встал, взял Гешкину пачку, вышел на балкон и закурил. Э-эх, бросил ведь, десять лет не курил! С непривычки заштормило. Лелик оставил балкон открытым – от духоты всякая ерунда в голову лезет. А утром сам собой нарисовался прогресс. Лопух вышел на телефонную связь, попросив Гешку заехать повидаться. Пока они трындели, Лелик сбегал к таксофону, оповестил Шефа. Тот велел после встречи дуть к нему. Гешка уехал взвинченным, а вернулся в натуральной истерике: - Шеф, все пропало, все пропало! - орал он, перемежая вопли рыданьями, - Гипс снимают, клиент уезжает! Я убью его! Лелик, дабы прекратить психоз, перекрыл ему кислород береткой – так этот гад его укусил! Все! После дела поедет в отпуск. И не за товаром, а в настоящий. Хватит с него, самому чокнутся недолго! Шеф выдал план-перехват, включающий накладные усы, и Гешку в женском платье. Если это не сработает, значит не видать им брильянтов. Остаток дня прошел в подготовке. Гешки не было видно – носился по комиссионкам, добывал женские вещи. Сперва собрался в дом мод, но Лелик ему припомнил, что, во-первых, на работе он не появлялся уже два дня, и нарвется там на проблемы, а их и без того хватает, а во-вторых, в их шмотках он будет похож не на матрену с лялькой, а на плечевую. Тот страшно обиделся, зато перестал истерить. Ночью Лелик спал крепко, несмотря на то, что опять у Гешки и опять на полу. Неопределенность больше не мучила, он знал, что делать и был спокоен. Даже сон приснился какой! Будто он ковыряет какую-то заграничную машину, только под капотом у нее не как у нормальных машин, а все перепутано. И инструкция-то есть, но на тарабарском языке, идиоты писали. И ничего, разобрался! И все напевал во сне романс, но какой – как проснулся тут же забыл. Встал на заре, растолкал Гешку – ему выезжать раньше, а собираться дольше. Жалко было будить: так сладко спал, в кои-то веки не вертелся. Теперь тот, зевая и хрустко потягиваясь, ходил туда-сюда по квартире, снаряжался. Лелик оккупировал теплую постель, от которой веяло чужими снами. Едва уловимо подошел приступ, и с ним лиричная нота, в которой Лелик, с удивленьем, но не очень сильным, потому что еще не проснулся до конца, узнал начало романса из сна. Он стал напевать: - Я встретил вас – и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время молодое… - Золотое! – крикнул Гешка откуда-то из недр квартиры. - Чего? - Золотое время, а не молодое, - он появился в дверном проеме, с вещами на выход. Лелик поднялся проводить. - У тебя-то мож и золотое… Иш ты, песенный знаток, о деле бы так помнил. Кстати говоря: - Девятнадцатая верста, смотри не перепутай! Он отбросил волосы, Лелик ощутил стойкое чувство дежавю. Не хватало только солнечных очков и ржавого баркаса. - Жду, - сказал Гешка и вышел. - И сееердцу стааало, - дверь за ним захлопнулась, - так тепло. Дальше текст почему-то не вспоминался, и Лелик пел одно и то же много раз. Ему нравился мотив, и то, что слова так точно совпадают с внутренним состояньем. Пел всю дорогу, а лопух трындел про каких-то Михал-Иваныча и Володю. Про Михал-Иваныча чаще. Лелик подумал, что он, поди, в этого Михал-Иваныча тоже втюрился, даром, что женат. Хорошо сам Лелик не женат, а то, как бы сейчас? Но лопух не был бы собой, если б не внес элемент хаоса. В этом роде они с Гешкой стали родственными душами, недаром в злополучном круизе держались вместе. В какой-то момент Лелик понял, что от него ждут ответа. Он использовал главный навык всех школьников – вспоминать последние сказанные учителем слова. «А звание у вас какое?» - Какое звание? - спросил озадаченно. - Как у Володи, лейтенант милиции? Машина дала кругаля. Хорошенькие дела! Лелик соображал так быстро, как мог: - Лейтенант, старшой, я, ага. В мозгу роились догадки одна кошмарней другой, хуже того, каждая подтверждалась. Он все знал: и про ресторан, и про гостиницу, и про контрабанду, золото, брильянты – все! Время звонить Шефу. Все-таки он поразительно умен! Лелик от волненья мог наворотить черти-чего, а Шеф в один момент перекомбинировал план. И еще велел ехать без Гешки. И хорошо. Так оно спокойней, и время не потеряют. - Понял, все понял, - проорал в трубку Лелик. - Начинаю действовать без шуму и пыли по вновь утвержденному плану! Повесил трубку, и, больше по привычке, чем за надом, долбанул по аппарату и вытряс копеек. - Ну как? – спросил клиент в машине. - Привет от Михал-Иваныча! Все будет в порядке, даже лучше! К жене приедете как огурчик, без гипсу, без пыли, без шуму! Михал-Иваныч разрешил снять гипс сегодня. Тот радостно лыбился: - Поймали? Только истинный законопослушный гражданин мог так радоваться, что кого-то вот-вот посодют. - Поймали! - подыграл Лелик, мысленно прибавив: «тебя, дурик, поймали». - А кто он? - Лопух! Вопреки своим словам, пыль на дороге Лелик поднял такую, что проезжая девятнадцатую версту, Гешку в женской маскировке толком и не разглядел. А жаль, такое зрелище и повод подколоть. Лелик считал, что любовь и чувство юмора – вещи не то, что совместимые, но даже друг без друга невыносимые. На базе выяснилось, что лопух не совсем лопух. Искусно маскируясь под порядочного фраера, он усыпил бдительность Лелика, и наставил на него пистолет: - У вас ус отклеился. - Спасибо, - Лелик попытался приклеить его обратно. - Руки вверх! Но Лелик отвоевал пистолет, а когда клиент попытался удрать – выстрелил. К сожаленью, пистолет, как и лопух, оказался липовым и кроме шума никакого действия не произвел. Началась несусветная суета с элементами рукопашного боя. Откуда ни возьмись, Гешка нарисовался, хрен сотрешь, но никакого платья на нем уже не было. Он нацепил какие-то невозможные черные перчатки, и погоня стала похожа на французское ограбленье. Во всяком случае, пока не включились помывочные валики, после чего все французское вымылось, и осталась одна русская брань, которой они сопровождали беготню по русскому же лесу. К счастью, тут подоспел Шеф, и, разыгрывая из себя авточайника на Москвиче, задержал объект. - Руки вверх! Обои! Убью! – заорал Лелик, чтоб спасти хотя бы остатки прикрытия. Привязав их к дереву, Лелик с Гешкой срезали многострадальный гипс и ломанулись к Москвичу. Шеф должен был остаться здесь, изображать жертву обстоятельств, но вдруг Лелик услышал из-за спины: - Стойте, идиоты! Дожили. Лелик всегда считал, что идиот в их тандеме только один, и это точно не он. А теперь оказывается, оба. Идиотизм заразителен. Лопух сказал Шефу нечто такое, что он решил рвать когти, не заботясь о легенде. Совсем, видать, плохи дела. Они полетели сначала образно говоря, а потом буквально: их подцепил, как консервную банку, милицейский вертолет. Москвич охватила паника. Дурной Гешка, взывая то к маме, то к Лелику, чуть не сиганул вниз, но, как оказалось, разбиться он боялся больше, чем тюрьмы. Честно говоря, Лелик думал, что наоборот. А как же, там ведь не будет ни ванны, ни кофэ, а из моды который год не выходит серый цвет. Хотя, костюмы у Гешки как раз все серые, ему не привыкать. Странно, наверно, что в такой момент Лелик думает о костюмах и Гешкиных капризах. А о чем еще думать? Летят они отнюдь не в светлое будущее, если думать о нем – можно сразу и могилу рыть, не отходя от КПЗ. Нет уж, пусть хоть в мыслях все будет хорошо, это пока еще не преступленье. Какая романтика: полет над лесом в Москвиче, с бездыханным Гешкой на плече! Стихами думает, надо же… Надо… Надо спеть, что ли. Пропадать, так с музыкой! Я встретил вас – и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое – И сердцу стало так тепло… Как поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенется в нас. Так, весь обвеян дуновеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты… Как после вековой разлуки Гляжу на вас, как бы во сне, И вот, слышнее стали звуки, Не умолкавшие во мне… Тут не одно воспоминанье, Тут жизнь заговорила вновь, И то же в вас очарованье, И та ж в душе моей любовь!..*