веснушки

Веснушки мне явно достались от отца. Матушку природа одарила молочно-белой, тончайшей кожей, поэтому на руках, где излишне часто искрился фиолетовыми молниями Цзыдянь, отчетливо проступали синеватые вены. Но поранить её было… просто невозможно. Юй Цзыюань сама кого угодно могла одним взглядом разобрать на косточки и стереть в порошок. А Цзян Фэнмянь, несмотря на благородное происхождение, загорал до золотистой кожи, а на скулах и носу расцветали коричневые пятна. Из-за этого хотелось иногда хохотать, пока кровь не хлынет горлом, потому я весь был копией матушки: вспыльчивый, высокомерный, чрезмерно гордый, — и именно такая невинная черта, как эти гребаные веснушки, перешли от человека, который предпочел бы другую женщину, другого сына. Чертов Вэй Усянь с самой первой встречи тянул руки, чтобы дотронуться до них. Я наслал на него собак, чтоб не смел касаться меня, в итоге сам же рыдал и извинялся. Знал бы, чем все закончится — без раздумий натравил бы на него своих щенков. Но тогда мне, сопляку, конечно, и в голову бы не пришло, что по вине этого человека я лишусь… лишусь всего, что у меня было и могло быть, поэтому я оттаял. Позволил жесткими пальцами до боли впиваться в щеки, раздражительно тыкать острыми ногтями, растягивать их в разные стороны так, что я рычал и не злился. Матушка фыркала и недовольно заявляла, что негоже молодому господину одного из сильнейших Орденов показывать свое несовершенство хоть в чем-то, и предлагала хотя бы во время официальных мероприятий замазывать их жидким тестом. Я так взбесился, что даже матушка не нашла, что ответить. Если обобщить сказанные тогда мной слова: «Я не девица, чтобы стесняться подобной ерунды.» До сих пор не знаю, почему матушка тогда не выпорола меня Цзыдянем… И почему изначально так настаивала на том, чтобы скрыть это? Потому что это напоминание об отце, криво улыбался я самому себе. Напоминание о человеке, который никогда не принадлежал ей душой. Он сам ничего по этому поводу не говорил. Что ни скажи, Цзян Фэнмянь — глава Ордена, ему такие глупости даже в голову не приходили. Но думал ли он, хотя бы изредка, что вот это — все-таки мой сын, ему все же передалась хоть такая мелочь, но моя? Только единожды он коснулся их мозолистым пальцем, когда я полумертвый прибежал из вшивого Ордена Цишань Вэнь, заплетающимся языком сообщил, что чертов Вэй Усянь остался в пещере с Черепахой Губительницей… Тогда я от истощения похудел и побледнел так, что больше походил на призрака, и отец стирал с лица мой пот вперемешку со слезами. Одна Яньли нежно гладила мои щеки и целовала кончик носа. Пытаясь притворно уклониться от подобных проявлений чувств, я в тайне млел от аккуратных поглаживаний нежнейших рук… Мог ли я представить, что эти хрупкие ладони оттолкнут в нужный момент Вэй Усяня, а любящее сердце перестанет биться? Её безграничная любовь к Цзинь Цзысюаню подарила мне свет, который не позволил сломаться. Подарила мне Цзинь Лина. Но каково было объяснять этому несмышлёнышу, что родители любили его больше всего на свете и совсем не хотели оставлять его, просто… Просто так случилось, что Вэй Усянь мой брат. Просто так случилось, что чертов Вэй Усянь не мог умереть пораньше, ему обязательно нужно было оставить за собой горы трупов и слез, которые я уже не в силах был лить. После уничтожения Пристани Лотоса я побелел так, что все девушки бы обзавидовались такой аристократичной белоснежности кожи, если бы не фиолетовые круги под глазами. Вэнь Цин втыкала мне иголки даже в лицо, больно было смотреть на себя в зеркало. Потом, растирая онемевшие щеки, я сам осторожно касался будто выцветших пятен. Казалось, что после того, как Вэнь Чжулю расплавил мое Золотое ядро, все краски из меня словно вытекли, оставили чистое полотно. Может, так даже лучше, решил я. Так проще будет стать никем. Если бы не проклятый Вэй Усянь с его бесконечной болтовней и непоколебимой решимостью — я бы не разрешил себе поверить. Но он не подвел. И я вновь чувствовал бурлящую энергию внутри, а на порозовевшей коже опять проступили крошечные светло-коричневые точки. Восстановление Ордена изматывало до невозможности, что от усталости иногда не получалось заснуть, но это стоило всего… Когда Цзинь Лин вырос и обнаглел до того, что стал тискать мое лицо как мордочку какого-то щенка, я предложил Цзинь Гуанъяо подарить ему собаку. Щенячий счастливый визг временами вырывался не у Феечки, а у Цзинь Лина, но чертенок и не думал прекратить свое занятие: проситься на руки, несмотря на упреки о возрасте и статусе юного господина и угрозы отобрать Феечку, и до боли точечно тыкать совсем как… Жизнь текла однообразно, словно равнинная река. Цзинь Лин взрослел и на руки больше не просился. С возрастом и я немного изменился: если злился, то наливались кровью прожилки в глазах, а не все лицо; а круги под глазами неплохо сочетались с фиолетовыми одеяниями Ордена, язвил… чертов голос Вэй Усяня в моей голове. Как бы сильно я ненавидел и хотел навсегда уничтожить, как можно по щелчку пальцев вытравить из души человека, который обещал всю жизнь быть рядом, стать поддержкой и опорой, а потом променял семью на чужих людей из вшивого Ордена? И я попался на старую ловушку — не оттолкнул сразу, разыграл спектакль, но не отрекся. Когда кровь Яньли высохла на моих впалых щеках и заострившихся скулах, я больше ни секунды не сомневался. Под яростные крики повел толпу заклинателей на проклятую гору убить проклятого Вэй Усяня. Плевать было, какие цели они преследуют: ищут славы, чтобы бахвалиться потом перед теми, кто не принимал участия в осаде, или свято верят в благородную цель. Я сам не хотел отмщения за сестру и Цзинь Цзисюаня, за Цзинь Лина, оставшегося сиротой, за родителей, которые приютили голодного ободранного мальчишку. Я хотел убить человека, которому верил до последнего. Которого не в слух, но в сердце называл братом. Но почему спустя год, пять лет, тринадцать — легче не стало? Пытаясь вымыть горечь изнутри, невольно перекинул свой гнев на окружающих. Руки тряслись от злости при одном упоминании заклинателей, пошедших по темному пути, поэтому с садистским удовольствием разбивал их лица до кровавой каши. Мо Сюаньюй. Вэй Усянь. Такие разные, но одинаковые. У них могут быть разные лица, но не мимика, взмахи руками, речь — кого ты пытаешься обмануть, Вэй Усянь? Мы росли плечом к плечу, так кого ты пытаешься обмануть?! В конце концов… Ты правда не терял контроль. Почему лишь один человек, до одури желавший получить власть, наворотил дел и сгинул, получив такое быстрое и легкое наказание за все злодеяния? Почему я теперь чувствую себя виноватым? Почему ты ничего не рассказал мне? Почему я не рассказал?.. Хотя ответ на некоторые из этих вопросов у меня есть. Потому что именно Вэй Усянь лучше всех понимал девиз Ордена Юньмэн Цзян: «Стремись достичь невозможного». И ты стремился. И достигал. А я будто всегда стоял на месте, что бы ни делал… Ну и продолжай идти, Вэй Ин. Теперь ты не будешь один. А мне, кажется, уже и не вспомнить, каково это — не испытывать одиночества. Но был кое-кто, кто страдал явно больше. Вэй Усянь хотя бы не врал мне ни о чем, кроме пересадки Золотого ядра, если злился — кидался колючими словами, радовался — смеялся как умалишенный. Цзинь Гуанъяо, как оказалось, был прекрасным лицедеем, умеющим пропитывать слова тонким ядом, который не замечаешь, пока не станет поздно. Лань Сичэнь на этом попался. Опоздал. Позволил оплести себя колючим вьюном, затуманить мысли. Позволил себе верить в то, что хотел, как и я когда-то. Стал таким же блеклым всего за несколько минут. Но у меня был Цзинь Лин. А что оставил после себя Гуанъяо? Невысказанные горькие тайны, обиды, грехи. Лань Ванцзи, конечно, попытается помочь. Однако у него появился (всегда был) человек, о котором ему хочется заботиться куда больше. Воспитание, статус и хваленная выдержка Ордена Гусу Лань не позволила Лань Сичэню показать даже намек на слабость. После года уединенной медитации он взял на себя обязанности Верховного Заклинателя, организовывал встречи кланов, составлял какие-то планы… И его улыбка была столь же неестественной, чужой, как если бы я попытался играть на цине — хоть смейся, хоть плачь. Глядя на Лань Сичэня хотелось только плакать. Я никогда своих чувств не скрывал: злился — вся округа это слышала… А других эмоций давно нет повода испытывать. Как вышло, что после совместной ночной охоты с адептами Гусу произойдет это? Возможно, Лань Сичэнь хотел забыться (или забыть одного конкретного человека), а я… мне было все равно, с кем, где и как (или мне не хватало духу сказать одно простое слово, зудящее на кончике языка еще со времен обучения в Гусу). Осень угнетала. Отцвели лотосы, воды потемнели, и холодный воздух начал закрадываться под ворот одежд. Шелушилась кожа, за ушами расцарапал ее до крови. Лань Сичэнь, приехавший на очередное собрание, устраиваемое в Юньмэне, прокрался в мои покои. Как юная стыдливая девица, которая боится порицания отца и матушки, ей богу. Безмолвно присел на край кровати и дотронулся до моего лица, обвел пальцами скулу. В его светлых глазах отражалась луна, уголки губ чуть приподнялись. Он приблизился и прикоснулся губами к щеке. Сердце странно ёкнуло, я дернулся, но мои руки крепко, однако осторожно сжали чужие руки. Мягкое тепло губ с моего лица пропало, как и чуть учащенное дыхание. А потом они касались моего лица снова, снова, и снова. Я недовольно проворчал: — Ты что делаешь? Лань Сичэнь внимательно посмотрел на меня и улыбнулся так, что слово вот-вот бы сорвалось в никуда вместе с сердцем. — Целую. Глава Ордена Цзян, не может быть, чтобы вам не было знакомо это… — Заткнись, — прорычал я. Лань Сичэнь вздохнул. — Твои веснушки. — Что? — Очень давно я мечтал поцеловать каждую из них. …Хотел забыться? На здоровье. Только теперь ты никуда не уйдешь. Мне не привыкать сражаться за чье-либо внимание, добиваться, драться. Пока ты осыпаешь мое лицо поцелуями, а каждая чертова веснушка горит, будто крошечное Солнце, я тебя не отпущу.