У меня руки трясутся...

      Они остаются в темноте комнаты одни, но холодность стен оттеняет оголенность и откровенность их намерений. У Эндрю кипит не только голова, но и внутри бурлит нечто выплескивающее и хаотичное. Желание заползает в каждую пору и забивает собой рассудок — Нил Джостен выжил и не разучился целоваться. Уже неплохо. Только вот тело сводит судорогой каждый раз, когда удается неосознанно уловить зрением кусок его оголенной кожи — израненной правда, кошмарно измученной, но его лично-собственной, с запахом, забивающим весь нос. У Эндрю зависимость от этого запаха, а пальцы больно впиваются в тонкую кожу на изнаночной стороне руки якобы в протест — у него не может быть больше трех зависимостей, но реальность проскальзывает нагло и упорно в нос, и Миньярд слегка в дурмане от того, что уже вжилось в нутро.       Нил Джостен рядом — протяни руку и обожжешься пламенем чужой сущности. У Эндрю кончики пальцев и так прожжены, чего ему тогда бояться? Но он знает чего, и испытывает подобие волнения, когда представляет, что ему точно снесет голову от одной лишь короткой вспышки — если он тронет Нила, то остановиться уже не сможет, и это бесконтрольное падение непонятно куда протыкается неизвестностью, которую он так не любит. Ему бы твердую опору и бумажную достоверность, что выстоит на ногах и одернет себя, когда внутреннее чудовище сорвется с цепей и жадно набросится на то, что и так издергали звери. Нил весь в порезах и жутких шрамах, от одного вида которых мутнеет в глазах, а тут чудовище бесконтрольное накинется и разорвет то, что от Джостена осталось.       Нельзя.       Но порог его терпения преодолел себя уже десятки поцелуев назад.       — Да или нет? — роковой вопрос ставится ребром и разрубает пространство на миллион кубических осколков — сомнения, переживания, похоть, неудержимость и толика страха.       Нил оборачивается на Эндрю с вопросом во взгляде и контрольно на вылет отвечает:       — Да.       Разрешение получено, ответственность скинута, но тащится где-то на щиколотках — удерживает ее здравый смысл. Вредить Нилу не в интересах Эндрю, особенно в этом плане.       — Подойди. — Как всегда твердо, без грамма нежности, но как-то иначе, чем в приказном-повелительном тоне с другими Лисами. Нил чувствует это «иначе» покалыванием на языке и мягкой дрожью в районе ног.       Он подходит, становится практически вплотную, забирает на себя весь его кислород и смотрит своими невыносимыми глазами упрямо и с интересом. Эндрю не просто выдерживает привычный изучающий взгляд, но даже садистки наслаждается таким очевидным рассматриванием, и все в тишине. Они не говорят друг другу ничего словами, но прекрасно общаются на немом.       Миньярд притягивает его к себе и целует так, что у Нила вылетает из головы примерно все, а вспоминать, на самом деле, там много чего нужно и много чего выкинуть из памяти бы навсегда, да только ужасы хранятся куда дольше приятного в жизни. Он знает это не понаслышке, потому что детство было соткано не из игрушек, а из криков тех, кому отрезали руки в поучение как правильно отрезать конечность или тех, кто был вынужден делать страшный выбор под указкой рук Балтиморского Мясника — не человека вовсе и даже не чудовища, потому что чудовище у Нила только одно и именно оно шумно выдыхает воздух, когда его кусают за шею. Мясник — воплощение зла, пороков всего человечества или же просто наказание. Но и такой ужас выбивается из головы упорным ласканием чужого языка. Эндрю целуется умопомрачительно и как всегда в разрез с его образом. Но Нил давно его раскусил, надкусил и распробовал — Эндрю куда вкуснее, чем хочет казаться, и потаенная сладость доступна ему одному — в единичном экземпляре мягких поцелуев.       Эндрю может больно дернуть за волосы, бестактно задрать подбородок, небрежно толкнуть в грудь, но он никогда не станет целоваться жадно и голодно, как дикий зверь. Поцелуи его отдают терпкостью интимности и сладостью доверия, которыми он делится вперемешку с воздухом.       Нил так сильно хочет его коснуться, что поднимает свои покалеченные руки, и мгновенная боль, что пронизывает все естество, отдается жгучим ударом напоминания.       Эндрю чувствует сквозь призму их прикосновений как Нил жмурится и сильно выдыхает воздух, стараясь перетерпеть огонь в нервных окончаниях.       — Я сделаю все сам.       Нил лишь молча кивает ему и вверяет всего себя, с сожалением отмечая, что Эндрю отстраняется и не целует его больше. А хочется, чтобы они всегда в одном положении были, и подаренной вечности все равно было бы мало, но Нилу лишь бы ощущать это, и он уже будет счастлив.       Эндрю словно осязаемо пронизывается тем, что Нилу так необходимо, и кивком головы указывает на кровать. Джостен послушно идет и падает на спину, игнорируя недовольный взгляд, которым его одаривает Миньярд за то, что тот так безрассудно валится, когда обе руки перемолоты в мясо.       Нилу, видит бог, абсолютно плевать. Пусть Миньярд уже заткнет свой невыносимый взгляд и вернется к нему — в пучину падения.       Эндрю дергает ручку двери, проверяя приватность их ночи, и шарится в своем рюкзаке, доставая из него под очень внимательное наблюдение Нила тюбик смазки и презервативы.       И тут у Нила что-то больно екает в голове. Он уже привык к грубым ласкам Эндрю, когда тот доводил его до оргазма либо на крыше, либо урывками тишины в общежитии. Уже осознал, как хорошо Миньярд работает ртом, и даже падал несколько раз в душе, пока тот заставлял его кончить.       Но чтобы дойти до такого, когда оргазм будет не только с его стороны, но и Эндрю, что он увидит его лицо, тело, кожу; услышит, как он с глухим выдохом кончает и после старается отдышаться, крепко сжимая его в руках, Нил оказывается не совсем готов.       Он хочет.       Но так неожиданно.       Эндрю приводит его в чувства, когда наваливается сверху и давит грузом своего крепкого тела. У Нила жмет в спортивных штанах и мысли плавно растекаются в лужу. О чем он там думал пару секунд назад? Уже и не помнит.       Миньярд снова его целует, пропускает пряди волос сквозь пальцы, крепко держит за лицо и Нил отвечает с удовольствием, наслаждаясь этим моментом, длящимся день или год, а может даже пол века — ему сложно судить о пространственно-временном, когда внутри и за пределами все заполнено Эндрю.       Миньярд отстраняется; аккуратно, так, чтобы не задеть руки, стаскивает с Нила футболку, пробегает нечитаемым взглядом по каждому шраму и внимательно смотрит на него, чтобы с устойчивым:       — Да или нет?       — Всегда да, Эндрю.       Миньярд снимает его спортивные штаны вместе с нижним бельем быстрым и нетерпеливым движением, оставляя Нила полностью голым и таким открытым, что ему приходится прикусить язык, хоть как-то себя отрезвляя. У Нила, несмотря на вереницу боли, начиная от уродливо запекшегося ожога на ключицах до глубоких, рваных полосок, испещренных в ногах, красивое тело. Не так, не просто красивое, а сносящее голову, выточенное в идеал под Эндрю. И ему остро хочется кусать его везде, не оставляя следов конечно, но чтобы почувствовать зубами податливую мягкость тела и грубость шрамов — их лучше не прикусывать, а зализывать — Нил же не справился сам. И он подчиняется своему желанию — одному из немногих, что вообще рождаются в его сознании. Нил Джостен заставляет его чувствовать, и для этого Эндрю не обязательно стоять практически на краю, всматриваясь в высоту полета с крыши.       Нилу Джостену достаточно просто нетерпеливо поерзать нижней частью тела, чтобы у Эндрю прошелся ток по спине и мощно ударило в низ.       Хочется.       До безумия хочется.       Эндрю ведет укусами свой изучающий путь начиная от торса, огибая каждый шрам, каждую полоску, и двигаясь ниже, там, где Нилу уже невыносимо.       Он ласкает его как всегда грубо, но Джостену именно это и нужно. Он вновь хочет пошевелить своими руками, чтобы прижать голову Эндрю сильнее к себе, но помнит о боли и куда больше — о запрете Миньярда касаний.       Эндрю не доводит его до конца, а лишь изводит и распаляет сильнее, чтобы упростить себе процесс растяжки.       Он вновь смотрит на Нила, и лучше бы ему не смотреть, потому что разомленный вид его лица, приоткрытые покрасневшие губы и мутный, тяжело-страстный взгляд сплетаются с разбросанными по подушке волосами. У него проскальзывает мысль: Нил Джостен — искусство? Он не разбирается, но свой экспонат будет сторожить до смертельной борьбы, если кто позарится на то, что только ему принадлежит.       — Да или нет?       — Да, — тянет уже вымученно, нетерпеливо.       Нил откидывает голову назад, чтобы упасть в подушку и уставиться в потолок ничего не видя, не слыша, не ощущая. Он где-то за и где-то вовне, но не здесь, а может и здесь, потому что в голове только Эндрю и ничего более. Он не знает сколько звезд успело взорваться и возродиться, не знает, какая галактика умерла под осколками чужих взрывов, и уж точно не знает когда именно погибла их родная планета, как в его бедра остро впиваются чужие пальцы.       Эндрю привлекает внимание, Нил возвращается на свою орбиту и тяжело сглатывает, подмечая, что ореховый цвет глаз Миньярда полностью затонул в мазутной черноте зрачков.       Он не один на пределе, и мысль эта очень томная, скользящая по телу легкой дрожью.       Эндрю вновь окидывает его быстрым взглядом, видимо стараясь найти хоть какое-то сомнение, но Нил лишь прикусывает губу и едва уловимым кивком подбадривает на продолжение. Миньярд стискивает зубы, явно не оценивая такую заботу, и располагается в разведенных ногах Джостена, притаскивая его ближе быстрым рывком.       У Нила зудит желание и отдается в паховую область непрерывными импульсами. Эндрю одной рукой начинает грубо и медленно ласкать его, а палец второй руки также медленно и аккуратно вводит в Джостена. Нил и болью это назвать не может со своим-то выточенным в годы бегах болевым порогом.       Спустя небольшое время, не замечая сопротивления, Миньярд вводит второй палец, и вот тут Нилу становится немного некомфортно, но он уже на таком пределе, что первые секундные ощущения пропадают с радаров его чувствительности.       — Эндрю, — выдыхает он, когда тот начинает разводить свои пальцы внутри.       — Все нормально?       — Нет, — тут же хрипит Нил и быстро поправляет себя, когда тело Эндрю вдруг замирает, — я уже на пределе, поторопись там.       Миньярд ничего не отвечает, но Джостен отмечает, как оцепенение спадает с его спины, и делает пометку в голове говорить «Нет» Эндрю примерно никогда.       Время вновь теряет свои очертания, Нил не знает, как долго его растягивают, но может с уверенностью сказать, что растягивали его невыносимо медленно и аккуратно. Очередная открытая сторона Эндрю заставляет чувствовать это к нему чуточку сильнее и очевиднее.       Миньярд неожиданно вытаскивает из него пальцы, к которым Нил уже успел привыкнуть, и вновь распаляет Джостена поцелуями, хотя сам горит уже последние десять минут.       Нилу трудно дышать, а еще труднее мыслить, но он все же лепит мысль в голове и озвучивает ее буквально на одном дыхании:       — Разденешься?       Звучит как просьба, она и есть на самом деле. Ему хочется увидеть тело Эндрю, и даже колющее чувство дотронуться до него уступит под напором открывшегося вида.       Миньярд смотрит нечитаемо, безучастно, явно обдумывая все «за» и «против». Но дело в том, что никаких «за» и «против» быть не должно. Они уже близки, это между ними открылось, и как бы Эндрю не бежал и не прикрывался ненавистью, он уже потонул и выкарабкаться возможности нет.       Это Нил. Вдруг проносится у него в голове. Это Нил.       Он может раздеться перед ним, потому что это он.       Эндрю отстраняется от него, и не чувствуя прошлого отвращения с участием Дрейка, все еще отравляющее его сознание, расслабляется и вверяет себя в руки Джостена.       Он стягивает свою футболку, и Нил усилием воли подавляет выражение каких-либо эмоций на своем лице — видимо, знакомство с Дрейком не самое ужасное, что было в жизни Эндрю. Те двенадцать семей, из которых его бросали и принимали как вещь, из которых он не помнит ни одной хорошей, изрядно постарались покалечить его — сломленно-несломленного.       Порезы, ожоги от сигарет — Нилу, казалось бы, пора привыкнуть, но к таким вещам никогда не привыкнешь. Они всегда будут больно бить под дых своей откровенной жестокостью, в какой бы сотый раз ты этого не видел. Нилу больно, Эндрю плевать — каждый справляется как может.       Миньярд снимает свои повязки, Нил давится количеством порезов на его руках. Они поговорят об этом, обо всем, но позже. Сейчас не стоит акцентировать внимание, Эндрю и так открывает себя, снимает по кусочку свою броню. Нил обещает себе, что никогда не даст Эндрю усомниться в решении довериться ему.       Миньярд снимает с себя всю оставшуюся одежду быстро, но расслабленно — для себя он уже все решил и принял.       Нил сглатывает, смотря на эрегированную часть Эндрю, и ощущает новый прилив возбуждения. И ему почти удается проигнорировать бесчисленное количество белых и розоватых полос на его ногах.       Эндрю смотрит на него и немо задает вопрос: Да или Нет? Нил в ответ красноречиво разводит ноги.       По началу ему некомфортно, но Миньярд (и Нилу даже завидно) удивительной силой воли сдерживает свое желание и входит постепенно, чтобы не одним толчком причинить боль, которую он ощущал на себе десятки раз, а чтобы размеренно войти полностью и подумать о комфорте партнера.       Нил запрокидывает голову и часто дышит, претерпевая начальные ощущения, но когда Эндрю полностью входит и плавно выходит, совершая еще пару таких же аккуратных движений, Джостена вдруг ударяет током и он дергается всем телом, не в силах подавить короткий, но звучный стон.       —Ч…то, — он не может договорить от пережитого острого удовольствия, но Эндрю, не отвечая словами на его вопрос, все показывает в действии.       Он вновь толкается уже в нужном направлении, и Нила снова пробивает та же дрожь и ощущения, и он тихо вскрикивает.       У Нила перед глазами искры и во рту невыносимо пересохло, но ему никогда не было так хорошо.       У Эндрю перед глазами вид его Нила, и пальцы на руках трясутся то ли от такого возбуждения, то ли от непонятного рода чувств в его груди. Сердце у него бьется бешено и опасно, и он очень хочет верить, что это физиология, а не то спрятанное за замками.       Надолго обоих не хватает. Эндрю толкается в него, шумно дышит носом и сильнее впивается пальцами в бедра Нила, ни на секунду не уводя взгляда с его лица. Оно у Джостена запретно искусительно, и Миньярду все сложнее держаться.       И роковым, самым обрубающим и делящим весь мир пополам становится тот момент, когда Эндрю, не переставая совершать толчки, наклоняется к Нилу, целует его и уже в попытке отстраниться и вернуться в прежнее положение неосмотрительно открывает Джостену доступ к шее. Нил прикусывает тонкую кожу и тут же зализывает языком, закрепляя все легким чмоком, как Эндрю сильно дергается всем телом и прикрывает глаза в предоргазменном состоянии.       Нил видит это, чувствует это, запечатлевает навек. И тут же следом кончает так, как никогда не кончал прежде.       Миньярд лежит на нем и Нил обращается в слух, наслаждаясь его быстрым и тяжелым дыханием. У самого легкие работают не в меньшем объеме, но дыхание Эндрю патокой тянет в сознании.       Это между ними все-таки есть. И как бы Эндрю не отрицал, его руки всегда трясутся, когда Нил закрывает глаза и доверяет ему свое истерзанное тело.