Ты не один. Всё будет хорошо

      Что делать? Куда податься, когда весь выстроенный тобой мир рушится не оставляя ни единого намёка на спасительный лучик света в непроглядной тьме, рассыпаясь на миллиарды осколков режущих изнутри? Есть ли смысл бороться, если шансов на успех мало? Можно ли вынырнуть из озера сомнений и печали, учитывая что путь тебе преграждает холодная корка отчаянья. И некому подать руку помощи, некому подставить плечо когда надежда на лучшее покидает тебя? Как начать нормально жить, если только месяц назад по настоящему осознал значение этого слова?       Уже несколько дней в Детройте бушевала снежная буря, загоняя всех людей и андроидов под крышу уютных домов или временного пристанища, наполняя улицы серой скукой и паршивым настроением до отказа. Ветер затягивал свои унылые песни, бился в окна и двери зданий, прося пустить его внутрь. Он не щадил недалёких прохожих вышедших в такую погоду на улицу, сдувал шапки и шарфы, пробирался под тёплую одежду и заставлял ёжиться от холода пробирающего до костей. Даже девиантов было невозможно встретить на длинных проспектах, слабо освещённых фонарями. И лишь одна одинокая фигура неподвижно стояла у перил заметённой набережной.       Было холодно, казалось, что в систему вместо тириума залили жидкий азот. Может причина была в том, что он стоял на улице в одной лишь рубашке, позволяя снегу оседать на плечах и волосах? Но это был другой холод. Он рождался где-то глубоко внутри, затягивал в свои объятия, прожигал дыру в груди, нагонял хандру и бережно укутывал обледенелым одеялом и без того дрожащее тело. Что делать когда нет рамок программы, когда красная стена рухнула, открыв ему мир свободы и одиночества? Как ему быть? Хотелось убежать. Далеко-далеко, чтобы не чувствовать на своей спине незаслуженно восхищённых взглядов других девиантов, чтобы забыть о колком чувстве вины и сомнениях медленно пожирающих его сознание, заставляя биться головой о стену, чтобы больше не ощущать холод в искусственных венах. Но бежать было некуда. Хотелось кричать. Громко-громко, чтобы все знали как ему плохо, чтобы наконец избавиться от ноющей боли в механизированном сердце, чтобы стало легко и свободно как и было первые дни девиации, чтобы всё это оказалось лишь дурным сном. Но сил кричать уже не было. Почему? Почему всё так? Уровень переохлаждения вскоре достигнет критической отметки, но ему всё равно. В глазах стоят слёзы, но это не имеет значения. Ни в чём нет смысла. Его нет ни в злости на весь мир за несправедливость, ни в попытках усмирить внутреннюю бурю эмоций, разрывавшую его, ни в нахлынувшем на него отчаянье, и уж тем более в его проваленной и глупой миссии. Как живут обычные люди? Они стремятся найти работу мечты, обустроить место, где им будет хорошо и уютно, чаще собираться со своими друзьями, обзавестись семьёй. Сможет ли так же жить и он?       Снег тихо скрипит под ботинками новоприбывшего. Он медленно подходит к погруженного в раздумья другу, и опирается на перила рядом с ним. Порывы ветра играют с плащом, развивая его будто флаг, перекидывая то на одну сторону, то на другую. Взгляд революционера направлен туда же, куда и взгляд Коннора, но там лишь пустота, такая далёкая, и в тоже время такая близкая, что до неё можно дотянуться. Молчание не кажется неловким, наоборот, молчать намного проще. В ушах свистит и ревёт, снежинки бешено носятся перед глазами, не позволяя взглянуть дальше дозволенного, будто за их завесой таится нечто такое, что может дать на всё ответ, что может всё прояснить, но до этого никак не добраться. В руках Маркуса появляется плед, который девиант до этого не заметил, так же как и не заметил обеспокоенного выражения лица товарища, явно пришедшего не просто так, встревоженных взглядов, изредка бросаемых в его сторону, и несколько попыток завязать разговор. Тёплая и тяжёлая ткань ложится на дрожащие плечи, закрывая их обладателя от ветра и снега, создавая уютный кокон, из которого уж никак не хочется вылезать. — Я тебя долго искал — сказано было очень тихо, так как разговаривают с близкими людьми в трудную минуту, но является ли он для него близким другом? Сможет ли он добиться доверия к своим словам и действиям? А может, он уже его добился? Или же ему и вовсе никогда не получится этого сделать? — Ты ушёл и даже не взял с собой куртку… Ещё пару часов, и система бы отключилась от переохлаждения — в голосе звучало беспокойство, каждое слово пронизывала непонятная задумчивость, такая, словно он понимает зачем был совершён этот необдуманный поступок. Или ему так только кажется? Понимает ли он его? Сможет ли понять? Можно ли открыть перед ним двери в свой внутренний разрушенный мир несбыточных мечт и напрасных надежд? — Это неважно — собственный голос сложно узнать. Он дребезжит как разбитое камнем стекло, выдавая состояние своего обладателя с головой. Эмоции переполняют его, ещё чуть-чуть и вырвутся наружу, сольются в единый поток истерики и горячих слёз, они перекрывают путь охлаждающему кислороду, затягивают невидимую петлю на шее, мешают формулировать даже самые простые фразы. Он всегда держал всё в себе, не позволял боли и страху охватить его, не позволят показаться другим, и даже самому себе, слабым и беспомощным, не позволял слезам вырваться наружу, но в его плотине оказалось слишком много щелей, и она вот вот рухнет выпуская всё что он так усердно прятал. А был ли в этом смысл? — Многие отключились за последние месяцы. Что изменится от того, что не станет ещё одного?       Маркус смотрел ошарашенно. Перед ним стоял не тот андроид которого он знал, не тот кто начинал беспокоиться из-за опоздания на встречу, не тот кто всегда найдёт слова поддержки, не тот кто не может не разбавить накалённую атмосферу глупой, но от этого не менее смешной шуткой, не тот кто иногда не видит или не понимает самого простого, и от этого забавно зависает на пару секунд в попытке понять. Это был не тот знакомый ему андроид, не он. Перед ним стоял разочаровавшийся в себе и своих силах девиант прочувствовавший на себе жестокость мира, тот кто с трудом сдерживает натиск стрел недоверия и опасения, тот кто считает себя повинным за все несчастья целого народа, тот кто не может в одиночку удержать на своих плечах немалый груз осознания последствий своих ошибок. — Разве есть смысл продолжать своё никчёмное существование? А если и есть, то какой? Смысл в том, чтобы и дальше напрягать окружающих своим присутствием? — нужно было замолчать пока не поздно. Ещё пара слов и без того треснувшая маска внушающая дорогим ему людям, что всё хорошо, окончательно спадёт к ногам, выпуская из клетки горечь и обиду копившуюся в нём с первого вздоха, с первого шага и слова. Нужно было замолчать пока не поздно. — Я понимаю почему ты так говоришь. Ты чувствуешь себя разбитым и одиноким, но ты не один. С тобой Норт, Саймон, Джош, Хэнк и я. Ты не виновен в том, чего не совершал. Это был не ты. Вспомни, что именно ты сделал той ночью. Ты всех нас спас. Я могу понять твоё отчаянье, но то что ты сейчас делаешь — глупость. Ты сдаешься даже не попытавшись бороться. Тебе кажется что идти некуда, что всё безнадёжно. Я понима…. — Ни черта ты не понимаешь, Маркус! Ты не знаешь каково это, до последнего верить в свою правоту и всё равно ошибиться! Как это, не подвергать сомнениям подлую ложь, которую тебе внушили ради собственной выгоды, а в итоге узнать правду когда уже ничего нельзя исправить! Ты не знаешь это чувство, когда на тебя напрасно надеется, когда ты заслужил ненависть, а получаешь восхищение. Ты не понимаешь, и вряд-ли поймёшь! — Внутри бушует пламя эмоций наконец вырвавшийся из долгого заточения в клетке сдержанности, наконец получившее контроль над обессиленным от долгой внутренней борьбы телом, наконец сорвавшие защитную маску дружелюбия показав свой истинный облик. Кажется что гнев сейчас разорвёт его на мелкие кусочки, что отчаянье поглотит его, что обида снесёт сильным порывом с ног, вот вот и он захлебнётся из-за собственных чувств и размышлений. Уже нельзя остановить пожар в груди, уже бесполезно сопротивляться. Плед упал с плеч в снег, но этого предпочитают не замечать. Слёзы сдерживать уже невозможно, они обжигают щёки, и все попытки удержать их бесполезны, да и зачем пытаться? — Ты знаешь каково слышать отовсюду слова поддержки, но на деле быть обречённым на одиночество?! Знаешь как больно, когда ты осознаёшь, что поступаешь неверно, но страх и стена программы не дают свернуть с пути? Нет, ты не знаешь! Тебе кажется что ты понимаешь меня, но разве ты можешь понимать, когда даже я не могу в этом разобраться?! Ты говоришь что я не один? Сомневаюсь что кто-то будет скорбить о том, кто пытался найти и уничтожить всех девиантов! — силы чтобы кричать уже закончились. Руки неизвестно от чего дрожат, а голос сорвался на последнем слове. Он впивался взглядом в лицо собеседника, пытался отыскать что-то, но в глазах Маркуса была лишь растерянность. После громких криков дышать стало легче, будто с его горла убрали руку мешающую запустить в систему спасительный кислород. Он хватал ртом ледяной воздух, чувствуя как он охлаждает перегревшиеся биокомпоненты. Внутри всё бурлило и кипело, обжигая его затуманенные отчаяньем сознание, но в груди вновь стал скапливаться холод. Капли на рубашке от слёз стали замерзать, образуя ледяные пятнышки. Кому вообще пришла идея добавлять андроидам возможность плакать?! Единственное что хотелось сделать после этой громкой истерики, это достать пистолет и прострелить себе подбородок. Он ещё раз окинул взглядом застывшего на месте друга. Нужно было уйти, оставить этот разговор на потом, или вовсе сделать всё, чтобы он не продолжился. И зачем он только открыл рот? В поток мыслей и эмоций стали закрадываться нотки раздражения. Нет, необходимо срочно уйти, пока не стало ещё хуже. Он уже собирался развернуться спиной к собеседнику, чтобы убежать, убраться с глаз долой, но он не смог этого сделать. Неожиданно он перестал ощущать ледяные порывы обезумевшего ветра, перестал чувствовать как снежинки касаются его плеч заставляя изредка вздрагивать от холода, перестал испытывать студёные прикосновения к щекам. Его будто закрыли от всего мира, огородили крепкой и надёжной стеной. С запозданием к андроиду всё же пришло осознание что его…. Обнимали?       Действительно, обхватив чужую спину руками, Маркус крепко держал его, словно опасаясь что Коннор вырвется, хотя, даже пытаться не стоило. Разве он не злиться? Разве его не обидели колкие и грубые слова, не обидели гневные взгляды и громкие обвинения, не обидела неблагодарность по отношению к нему? Ему тут столько наговорили, и обвиняли, и кричали, а он просто решил его обнять? Спустя пару секунд замешательства, он всё же положил непослушные и ослабшие руки на широкую спину друга. Так ведь принято делать у людей? Было такое чувство, что с его плеч сбросили тяжёлый мешок переполненный обидами, тоской и злостью. Словно сотни игл вколотые в его грудь неожиданно упали, оставляя за собой лишь необъяснимую ноющую боль, заставляющую его опускать взгляд и мешая столь важным и необходимым словам вырваться наружу? Стыд? Возможно, именно это слово больше всего описывало эмоцию которая скребла на душе своими острыми как лезвие когтями. Стыд за несдержанность и возможно подаренную другому обиду. Но не смотря на это, рядом с этой неприятной эмоцией поселилась другая, не похожая на первую. Она грела внутри и разливала тёплые потоки по всему телу. Именно она удерживала лёгкую и необъяснимо откуда взявшуюся улыбку на губах. Именно она заставляла сильнее впиться пальцами в плащ друга, сжимая и без того помятую ткань ещё сильнее, и именно она подсказывала не убирать голову с чужого плеча, продлевая неловкий, но такой приятный и важный для него момент. Благодарность? Благодарность за то, что не отвернулся, что не кинул на произвол судьбы, что не оставил одного мёрзнуть на холодящем душу ветре? Пожалуй, это была именно она.       Метель начинала стихать. Ветер уже не ревел как раненный зверь, не ломился в окна, не обрывал мёрзлые веточки спящих деревьев. Он тихо тянул понятную лишь ему одному песню, завораживая слушателей причудливым концертом. Снежинки уже не кружились в быстром танце, не неслись на бешеной скорости по длинным проспектам, не приносили с собой ледяное дыхание зимы. Они плавно спускались с тёмного как чернила неба на землю, легко ложились на голову и плечи, застилали и украшали мягким ковром серую набережную. Буря успокоилась, принося спокойствие не только жителям города и бездомным кошкам спрятавшихся в подвалах многоэтажных домов, но и одному потерянному в лабиринтах новых эмоций и переживаний девианту. Вихрь унёс с собой всё негативное, серое и холодное, оставив лишь тепло и радость, оставив в сердце покой, такой хрупкий, но такой долгожданный. В голове вращалась только одна фраза, такая банальная, но такая необходимая, мысль, что всё будет хорошо. Рядом есть те, кто не даст упасть, кто всегда подаст руку если ты оступишься, если тебя поглотит отчаянье, они вытащат тебя наружу. Эти люди—самое дорогое, что есть у него, они дороже любых драгоценных камней, любого золота, и сейчас один из них с ним. Он не одинок, и никогда один не будет