***
Том молча ест свой обед. Единственный звук в тускло освещенной комнате — это звяканье двух пар вилок и ножей, скребущих по тарелкам с дорогим блюдом «Coq Au Vin» (с фр. «Петух в вине»), что в пять раз превышает его бюджет. Он не знает точно, намеренно ли отсутствовал ценник в меню. Во всяком случае, ему все равно. Платит не он. Сидящая за противоположным концом их стола, в их частной комнате в элитном ресторане в самом центре Лондона, старая, очень богатая женщина от души ест свой обед по завышенной цене, не заботясь об этом мире. Она тоже не замечает его истинную природу. Он с трудом выносит пребывание в одной комнате со старой ведьмой, не говоря уже о том, чтобы есть в ее компании. Еда для гурманов, но он чувствует лишь пепел. Хэпзиба Смит не стоит его времени, но у него нет выбора. Он делает это для нее. Но кто он такой, чтобы отказываться от бесплатного обеда? Об этом позаботился приют. Они позаботились о том, чтобы научить его на собственном горьком опыте, каково это — не знать, когда в следующий раз ты сможешь поесть. Он пытался избавиться от этой слабости после того, как его усыновили, но, казалось, старые привычки трудно оставить в прошлом. Однако в последнее время он начал замечать, что испытывает именно то, чего так старался избежать. То, что он ненавидел почти так же, как жизнь на голодный желудок. Быть этим чертовым благотворительным проектом. Он проклинает Берка за то, что тот представил их. Его настроение ухудшается, когда он думает об этом неприятном человеке. — Том, ты не обращаешь на меня внимания! Ее омерзительный девичий голос возвращает его в реальность. Он машинально улыбается. — Извините, о чем вы говорили? Хэпзиба драматично вздыхает. Она выглядит нелепо, точно плюшевая свинья, в своем изысканном розовом платье, которое развевается вокруг нее, когда она машет руками в разные стороны; ее одежда странным образом напоминает расстаявший пирог. — Я хочу пригласить тебя на чай на следующей неделе, дорогой мальчик. У меня есть кое-что, что я очень хочу тебе показать. Блядь. Он действительно ненавидит эту суку.***
Входная дверь распахивается, и Гермиона просыпается. Она задремала за чтением в гостиной, ожидая Тома. Туманно посмотрев на старые часы на стене, она увидела, что уже далеко за полночь. Где, черт возьми, его снова носило? Быстрые шаги приближаются к ней, когда она лежит, растянувшись на кушетке и, пытаясь очнуться ото сна, зевает. Разъяренный Том стоит перед ней, глядя на нее сверху вниз с едва сдерживаемой яростью. Она удивленно моргает, а затем быстро садится, уже очнувшись, устало глядя на него. — Что происходит? Он не отвечает, лишь берет ее за руку, чтобы она встала перед ним. Она на голову ниже него. Прежде чем она успевает что-то сказать, он наклоняется и грубо ее целует. Нет ничего даже отдаленно нежного в том, как он прижимает ее к себе, или в том, как он скользит рукой по ее взлохмаченным локонам, обхватывая ее затылок. Часть ее, праведная сторона, пытается бороться с ним, но затем другая его рука касается внутренней части ее бедра, медленно продвигаясь к влагалищу, ее рот открывается от удивления, и он использует этот маневр как возможность засунуть язык ей в рот. Она снова на стороне проигравших. Это неправильно. Они не должны быть вместе, но она не может удержаться от того, чтобы уступить Тому. Через месяц после похорон они прошли ту самую точку невозврата. Они наконец перешли все границы и вышли за всевозможные рамки. Он ядовитый, паразитический, но она не смогла бы остановить себя, даже если бы попыталась. Прервав поцелуй, Том проводит губами по ее телу, оставляя повсюду следы укусов, и она обнаруживает, что лежит под ним на диване. Ей кажется, что все ее тело горит. К ее стыду, на трусиках уже образовалось небольшое влажное пятно. Том кусает ее за бедро, и она кричит. — Ты такая хорошая девочка, Гермиона. Наклонившись ближе, будто зверь, лишенный пищи, Том вдыхает запах влагалища. Ее щеки горят, и она чувствует жар во всем теле. Затем, без предупреждения, его язык, влажный, томный и откровенно греховный, облизывает клитор через хлопковое белье. Нежелательный вздох выходит из ее губ, превращаясь в громкий стон, когда язык Тома медленно скользит вниз, достигая мокрого пятна, что появилось ранее. В попытках заглушить стоны она, смущенная тем, насколько эмоционально реагирует на его прикосновения, прикрывает рот, когда Том обводит языком пятно на ее белье. — А-а, так не годится, — насмехается он, и его голос звучит глубже, чем обычно. Он останавливает свою демонстрацию и ухмыляется ей. — Что? — Она задыхается, словно рыба, выброшенная из воды, когда он убирает ее руку, обезумев от желания прикоснуться к ней. Его ухмылка становится шире, будто он может читать ее мысли, точно зная, как влияет на нее. Она в этом не сомневается. Он выжидающе смотрит на нее своими темными нечитаемыми глазами, и она обнаруживает, что ей нравится, что он смотрит на нее с этой позиции. Он нравится ей под ней. Под ней. Ниже нее. — Я хочу слышать, как ты стонешь мое имя, пока я заставляю тебя кончить. Гермиона чувствует, что краснеет еще сильнее, насколько это вообще возможно. Это самые грязные слова, обращенные в ее адрес. Все еще сжимая ее руку, он подносит ту к своей промежности. Уже наполовину затвердевший, его член слегка дергается под ее пальцами. Она улыбается ему. Значит, она тоже влияет на него. Он продолжает лизать ее сквозь трусики, всасывая клитор через ткань. Трение кажется Гермионе невероятным, и она тянет его за волосы, заставляя стонать. — Том, пожалуйста… — Раз ты так хорошо просишь, — не колеблясь ни секунды, он срывает с нее белье, ухмыляясь ее шокированному выражению лица. Он дует горячим воздухом на ее влагалище, затем начинает сосать клитор — это грубое действие вызывает сильное ощущение, без каких-либо препятствий запускающее ответную реакцию в ее теле. Она чувствует, как намокает. — Тебе нравится это, Гермиона? Тебе нравится, когда мой язык касается тебя? Гермиона выгибается в спине, подталкивая лицо Тома ближе к ее влагалищу, и его язык опускается ниже, пока он лениво ласкает ее, а затем сосет клитор. — Черт возьми, ты так хороша на вкус. Гермиона громко стонет, когда он сгибает пальцы внутри нее, постоянно касаясь особой точки, пока его язык продолжает кружить по клитору. — Черт, да, прямо... прямо здесь. — У тебя такой грязный ротик, — комментирует он, делая паузу, чтобы отдышаться, глядя на нее из-под длинных черных ресниц. Не обращая внимания на его слова, она прижимает его голову к себе, обвивая ногами его шею. — Да, да, блядь, вот так, — говорит она, не заботясь о том, задыхается ли он, притягивая его лицо все ближе и ближе к своему сладкому месту, пока не чувствует, что кончает. — Ты моя.***
Гермиона не понимает, почему любит Тома, она знает только то, что любит. Она думает, что это стало очевидным еще тогда, когда они впервые встретились. Когда-то он был тощим черствым мальчиком с пустым взглядом в глазах, но он никогда не терял себя. Она вспоминает то время, когда на нее направлялась только ненависть. Когда они постоянно спорили из-за глупых и бессмысленных вещей и физически пытались причинить друг другу боль. Тем не менее с годами ненависть постепенно утихала, заменяясь чем-то гораздо более ненадежным. Они играли с огнем, и она хотела, чтобы мир горел. За него, за себя, за их блестящие испорченные умы. Но они перешли черту. Они никогда не смогут снова стать детьми. Не после всего. Но Том всегда был опасен, и с возрастом он становился все более неуправляемым. Он всегда тусовался с отбросами школы, несмотря на репутацию золотого мальчика, и она знала, что они не замышляют ничего хорошего. Люди получали ранения; поползли слухи, что их группа — они называли себя Рыцарями, сокращенно от Вальпургиевых — каким-то образом причастна к разбоям, но их так и не поймали. Конечно, нет. В конце концов, Том был главным мозгом группы. Худший слух, который ходил вокруг, заключался в том, что они были причастны к смерти ученицы ее класса, найденной в ванной. Позже, когда полиция обнаружила предсмертную записку рядом с телом, появилась версия самоубийства. Подтвердилось, что почерк такой же, как у девушки. Они сказали, что это передозировка. В тот день директор отменил все уроки, снабдив родителей необходимой информацией, в течение недели он информировал их о предотвращении самоубийств, пока слухи, в конце концов, не улеглись. Все вернулось на круги своя, как ни в чем не бывало. Будто все забыли. Но она не могла. Только не она. Гермиона наблюдала, как Том постепенно становился все более отстраненным после окончания учебы, не имея возможности сломать уязвимую сторону себя, которую он так тщательно скрывал от мира. Он отдалялся от нее. Иногда она задавалась вопросом, есть ли у него сердце или он сделан из чистого льда, такого же холодного, как тундра, но иногда он смотрел на нее почти нежным взглядом своих угольных глаз, предназначенным только для нее, и она знала, что любит его, несмотря на все недостатки. А потом случилось невозможное. Ее родители, их родители, которые всегда были главной константой ее жизни, в мгновение ока исчезли. Они погибли в автокатастрофе. Гермиона сидела на заднем сиденье, что, возможно, было единственной причиной, по которой она осталась жива, когда она беспомощно наблюдала, как другая машина столкнулась с их. Время замедлилось, как в фильмах, и в ту долю секунды, которая казалась вечностью, она неосознанно затаила дыхание, поскольку вся ее жизнь перевернулась с ног на голову. Врачи сказали, что она получила сотрясение мозга и потеряла сознание при ударе, что привело к ретроградной амнезии, поскольку она не помнила, как ударилась головой после пробуждения. Вскоре, однако, мимолетные воспоминания о мигающих фарах и внезапном ударе металла о металл на высокой скорости вернулись, неоднократно проявляясь в ее голове, точно заезженная пластинка, и преследовали ее неделями. Ей до сих пор снятся кошмары о том несчастном случае. По правде говоря, она хотела умереть, когда впервые узнала, что ее родители скончались. Похороны дались ей нелегко, прощаться с родителями было еще труднее. Если бы не Том, она не смогла бы взять себя в руки. Он держал ее за руку на протяжении всей процессии, как если бы она была маленькой, но она даже не заметила этого, сжимая его холодные пальцы, будто он был спасательным кругом. Он был единственным, что осталось в ее жизни. Она убедила себя в этом факте, поэтому позволила ему держаться рядом в ту ночь, когда плакала голосом раненого животного. Тогда он ничего не сказал, позволяя боли захлестнуть ее.***
Том возвращается поздно, обычно в полночь, иногда позже. Он никогда не говорит ей, куда пошел, и она никогда не спрашивает. Он всегда отвлекает ее сексом. Они почти не разговаривают друг с другом. Он будит ее ночь за ночью, даже в школьные вечера, и трахает на старом матрасе, пружины которого скрипят под тяжестью с каждым толчком. Он закрывает ее рот рукой, жестко трахая сзади, а затем заставляет ее сосать свои длинные пальцы, пока с них не капает слюна, и трет набухший клитор. Его член рядом с ней всегда красный и твердый, он жаждет оказаться внутри нее. Она спит обнаженной.***
— Том, я должна показать тебе два моих величайших сокровища. Он наклоняется вперед, на этот раз возбужденный интересом. Хэпзиба ставит две кожаные коробки на стол перед ними, почти забыв об их чае. — Я знаю, что из всех людей только ты оценишь их по исторической ценности и достоинству. О, если бы моя семья знала, что я показываю тебе… Они не могут дождаться, чтобы заполучить их! Берк убил бы за это сокровище, но я никому их не продам. Она открывает бо́льшую из двух коробок, достает маленькую золотую чашу с двумя тонко вырезанными ручками, лежащую посреди шелковой ткани, а затем передает бесценный артефакт Тому. Примерно через минуту она снимает чашу с его длинного указательного пальца и осторожно кладет ее в коробку, стараясь аккуратно поставить ее на место, замечая тень на его лице, когда убирает ее. Она обращает свое внимание на более плоскую коробку и кладет ее себе на колени. — Я думаю, это тебе понравится еще больше, Том, — шепчет она. — Конечно, Берк знает, что находится у меня; я купила это у него, и, полагаю, он хотел бы заполучить его обратно, когда меня не станет… Хэпзиба отодвигает тонкие филигранные застежки, открывает коробку, где на гладком малиновом бархате лежит тяжелый золотой медальон. Без лишних слов его рука тянется к антиквариату, он подносит его к свету и пристально смотрит. — Мне пришлось отдать за это баснословные деньги, но я не могла иначе, я должна была иметь его в своей коллекции, — продолжает она, обрадовавшись его очевидному интересу. — Берк купил это, по-видимому, у женщины, которая, казалось, украла его, но понятия не имела о его истинной ценности… Том видит, как ее губы шевелятся, и она продолжает говорить с ним, но все, что он слышит, — это белый шум. С этого момента пути назад нет. Он больше не занимается этим только ради денег. И даже не из-за Гермионы, хотя в основном из-за нее, но другая его часть решает пойти на соглашение из-за своего эгоистичного желания. Он должен вернуть то, что ему причитается. Его притязания на свое наследие. Единственный предмет, кроме кольца его деда, действительно принадлежащий ему одному.***
Какая-то развратная ее часть всегда хотела его. Возможно, потому, что она с самого начала знала, что он понимает ее лучше, чем кто-либо другой. Он видит ее такой, какая она есть на самом деле, за маской — знает ту же ужасную тьму, всегда скрывающуюся прямо под поверхностью, угрожающую просочиться сквозь нее. Он всегда может прочитать ее как открытую книгу, но она не может прочитать его. Впервые она спрашивает Тома, куда он идет, когда он возвращается ночью намного позже обычного. Он целует ее шею даже более требовательно, чем раньше. Его руки уже лежат на ее бедрах, но он замирает, когда слышит ее вопрос. — Почему ты хочешь знать? Гермиона вздыхает. Она устала от тайн. С Томом всегда есть какие-то секреты и загадки, и ей это надоедает. Они не могут больше так продолжать, иначе она сойдет с ума. — Мне нужна правда, Том. — Я возвращаю то, что принадлежит мне. — Что это должно значить? — Это означает, что. Я. Получаю. Назад. То. Что. Принадлежит. Мне. Она понимает, что он издевается, разговаривая с ней так, будто она четырехлетний ребенок. — Перестань уклоняться, просто скажи мне правду. — Я зарабатываю деньги на стороне, я как игрушка для клиентки. Довольна? Она платит мне за то, чтобы я был своего рода компаньоном, каждый раз приглашая ее на обед. — Гермиона должна чувствовать гнев, ревность, что угодно, кроме этого пустого онемения, вторгающегося в ее грудь. — Тебе не нужно этого делать. Я могу устроиться на работу или придумать что-нибудь еще. — Нет. Просто сосредоточься на школе. Твоя мечта — Оксфорд, верно? Гермиона кивает. Она ненавидит это. Так не должно быть. — Но какое отношение эта клиентка имеет к тому, чтобы вернуть то, что принадлежит тебе? — Хорошо, ты хочешь знать правду, Гермиона. И раз тебе нужно знать все — я ходил к отцу летом перед тем несчастным случаем. Он живет в чертовом особняке. Он ужасно богат. Ее глаза расширились при его признании. Он никогда раньше не упоминал своих настоящих родителей. — Мой отец никогда не хотел меня, — усмехается он. — Он оставил меня на произвол судьбы в этом жалком приюте. Он бросил меня и мою мать, заставив ее продать свою последнюю реликвию Берку, который, в конце концов, продал ее старой ведьме. — Что случилось с твоей матерью? — Она умерла при родах. — Что случилось, когда ты решил навестить своего отца? Пауза. Он скрипит зубами, отказываясь смотреть ей в глаза. Он пристально смотрит на черное кольцо на среднем пальце, слегка поворачивая его. Она не может вспомнить, когда он начал его носить. — Том, что ты с ним сделал? — То, что он заслужил. — Что ты с ним сделал? — она повторяет вопрос, ее слова звенят в тишине. Она боится правды, плохое предчувствие формируется в глубине ее живота. Она уже знает ответ, но ей нужно услышать его. — Я убил его. Вот оно. Три простых слова, которые могут изменить всю жизнь. Она чувствует, как ее мир рушится. Она внезапно проталкивается мимо него, не в силах находиться в одной комнате с ним не задыхаясь. Она бежит в свою спальню, но, прежде чем она успевает закрыть дверь, Том одергивает ее. Она почти падает, когда дверь распахивается, и он ловит ее и поднимает одним плавным движением, будто она мешок с картошкой. — Поставь меня на место прямо сейчас! Это не смешно! — Она бьет его кулаками и злобно пинает ногами, когда он наклоняется вперед. Он бросает ее на кровать с темной тенью на лице. Когда она пытается встать, он толкает ее вниз, прижимая под собой весом собственного тела. Она бьется, внутри нее нарастает паника, но он целует ее так сильно, что она не может думать и становится абсолютно неподвижной. Она чувствует, как на ее глазах выступают слезы. Они свободно стекают по щекам, и он их слизывает. — Тише, сестренка. Дай мне помочь тебе почувствовать себя лучше. Он внезапно переворачивает ее так, что она оказывается повернута лицом к своему матрасу. Он стягивает с нее шорты и белье и несколько мгновений ласкает ее; тело предает Гермиону, она уже совсем мокрая. Том расстегивает ремень, стягивает брюки и боксеры, прижимая твердый член к влагалищу. Она лежит неподвижно, не в силах пошевелиться. Он внезапно тянет ее за волосы, заставляя ее голову приподняться, а позвоночник выгнуться, а затем резко толкается в нее. — Блядь. Она задыхается, сжимая простыни пальцами, когда Том целует ее в шею и между лопаток. Рубашка каким-то образом исчезает с ее тела. Она чувствует, как он наполняет ее, его член кажется огромным внутри, будто он разделяет ее пополам, но Том ждет, пока она не приспособится к его размеру, прежде чем начинает толкаться. В конце концов боль утихает, заменяясь нарастанием экстаза, когда он продолжает толкаться в нее, и она становится все более влажной. Она стонет, когда его толчки становятся беспорядочными, а его дыхание учащается. Он резко обхватывает ее бедра, на которых завтра наверняка появится синяк. Гермиона не замечает, слишком поглощенная достижением блаженства, поскольку они оба гонятся за своим удовольствием, не заботясь ни о чем другом. Она так близка к оргазму, что даже не осознает, что Том внезапно перестает двигаться. Только кратковременное замешательство, когда его член выскальзывает из нее, приводит ее в чувство, прежде чем она начинает скулить в знак протеста. Он переворачивает ее на спину, и какое-то время они пристально смотрят друг на друга. Она теряется в его темных глазах — они настолько мрачны, что она с трудом может отличить радужную оболочку от зрачка, но она уверена, что они расширились. Том снова входит в нее, проникая глубже, касаясь особой точки. — Черт, — стонет Гермиона, прижимая к себе Тома. Кажется, синяки останутся не только у нее. Она сильно тянет его за волосы, заставляя его рычать ей в рот и ускоряться. — Черт, да, — шепчет он ей на ухо, оставляя пурпурные отметины на коже Гермионы от шеи до груди. Он душит ее, сильно сжимая горло своей большой рукой. Она вздрагивает от его голоса, от его прикосновения, и внезапно у нее возникает сенсорная перегрузка. — Давай со мной, Гермиона, — он шепчет ей в губы, когда она достигает кульминации. Ослепляющий свет удовольствия, чувство чистого экстаза окутывает ее, когда она крепко сжимается вокруг члена. Том вскоре следует за ней, задыхаясь и проникая в девушку; он отпускает ее шею. Некоторое время он просто лежит на ней сверху, пока они оба переводят дыхание, затем он выходит из нее и ложится рядом. Они молча наблюдают друг за другом, прежде чем он убирает прядь волос с ее мокрого лба и прижимает Гермиону к своей груди. — Пожалуйста, прекрати эти встречи, — устало просит она, чувствуя, что начинает дрейфовать. Его глаза на мгновение расширяются от удивления. Дыхание замедляется, и она расслабляется под легкими касаниями его пальцев, медленно проводящих по ее плечу вверх и вниз. Она скучает по тому, как вспыхивают его глаза, когда он ухмыляется.***
Он наблюдает, как лицо Хэпзибы багровеет, а глаза выпучиваются, когда она в ужасе смотрит на него. Внезапно хватка на чашке в ее пухлой руке ослабевает, и он отслеживает ее падение — фарфор рассыпается на сотню осколков по деревянному полу. Он моргает один раз. Жестокая улыбка искажает его красивое лицо, когда он вежливо наблюдает за ее жалкой жизнью, медленно и настойчиво покидающей ее выпучившиеся глаза. Она хватается за горло, задыхаясь, но не может произнести ни звука, если не считать приглушенного бульканья. К настоящему времени яд полностью подействовал, перекрыв ее дыхательные пути. Она бесцеремонно падает на пол гигантской кучей, по пути громко опрокидывая стол и нетронутый чайный сервиз. Медленно вставая, он перешагивает ее тело, не обращая внимания на хруст фарфоровых осколков под подошвой его оксфордов. Он пересекает комнату и в черных кожаных перчатках осторожно берет медальон, невинно лежащий в футляре на столике. Пользуясь моментом, чтобы полюбоваться своим призом, с огненным блеском в глазах он останавливается, когда видит золотую чашу, лежащую в футляре рядом. Положив медальон в карман, он хватает чашу и спокойно идет к двери. Его мысли обращены к ней.