***
Лошади невероятно красивые звери. Независимо от породы и масти, при должном уходе их шерсть мерцающе лоснится, а большие умные глаза совсем как человеческие, с длинными закрученными ресницами, и полные интеллекта, даже порой такого, которого и у людей некоторых не наблюдалось в помине. Ну и что, что пугливые сильно? Зато какие верные. Сколько случаев было, когда конь ли, кобыла, привозили раненого наездника обратно к дому? Верно, таких случаев и не счесть, много слишком. Поручик оглаживает плотной щёткой короткую лошадиную шерсть, мощные мышцы под ловким движением сокращаются, и Саша любуется чистой шкурой, на которой его стараниями ни одного репейника или шипа крыжовника, которые очень часто путались в густых щётках и чуть выше коленей. Перед ним вороная кобыла с цинково-белой червоточиной на лбу, которая к носу становилось розовой, где шесть была реже и гораздо нежнее, розовым просвечивала кожа. Менять подковы ей пока было рано, поэтому работы Саше поубавилось вдвое, и он мог не торопиться, расчесать как следует длинную густую гриву, привести в порядок хвост, чтобы лошадь не нахватала кожучек, и не сваляла волос в колтуны, которые потом пришлось бы вырезать. Этого Поручик ой как не любил, жалко было такую красоту портить собственными руками, а время от времени приходилось, не все умели правильно ухаживать за своими лошадьми в походах, не многие хотели. Миша все время делал замечания по этому поводу, но разве все его послушают? В разгар лета, такого жаркого, работать было почти невозможно. Саша очень скоро взмок, а волосы вовсе были сырыми от корней, он то и дело зачёсывал их назад, чтобы не липли ко лбу, и действительно поглядывал на пару вёдер с проточной водой. Останавливало его только то, что воду он эту выльет в поилку лошадям, им нужнее, у него только волосы на голове, а они все покрыты шерстью, страдают бедняжки, хоть каждые несколько часов води к речке, чтобы позволить животным искупаться. Как только Саша закончил плести замысловатую косу на хвосте кобылы, чтобы в итоге завернуть ту в ещё более витиеватую и плотную причёску, он взялся за поводья и ласково погладил животное по длинной шее, гриву он заплёл до этого, теперь та выглядела опрятной и ухоженной, без лишних, ненужных украшений, именно так, чтобы до следующего такого раза, когда ему будет сказано привести кобылу в порядок, ему не пришлось отстригать всё, что навсегда бы потеряло свою былую красоту. Обычно Саша ухаживал за животными в импровизированной, мобильной конюшне, но сейчас он бы просто упал там от теплового удара, поэтому не стал рисковать, и вывел животное на свежий, пусть и горячий воздух. Привёл в порядок он её в крытой ветками беседке. Густо усеянные листьями ветки, бросали неплотную кружевную тень, но не ухудшали видимость, ведь тонкие прожилки света расползались по траве под ногами золотыми, но не палящими нитями. Кобыла была совсем ручная, её не нужно было крепко привязывать из опасения, или применять грубую силу для управления, она покладисто шла туда, куда нужно было Саше, не вырывалась, не вела себя строптиво. Уже у стойла Поручик потянулся в карман, лошадь заинтересованно зашевелила ушами, и нетерпеливо потянулась за его рукой, уже предчувствуя угощение, в награду за хорошее поведение. В одном из карманов лёгких, широких штанов действительно лежала молоденькая морковь, которой Поручик и угостил лошадь, животинка от энтузиазма, с которым потянулась, обслюнявила в знак благодарности всю его руку, а потом ткнулась носом куда-то в подмышку, вдруг у него ещё что-то завалялось в одежде? Ничего больше к огорчению кобылы там не оказалось, Саша её снова погладил, с лёгкой улыбкой на губах, дождался, когда та займёт стойло, и прикрыл дверцу. Ему нужно вернуться обратно и принести воду. Отходя от конюшни, Поручик нахмурился задумчиво и загружено. Стоило мыслям перескочить, как в голове тут же замельтешили чёрные кудри, но отнюдь не лошадиной гривы. Навязчивые думы посещали его всё чаще и чаще, становились навязчивее день ото дня, и в один момент, он понимал, что не сможет от них избавиться. В разгар такого жаркого лета, работать в тёмно-коричневой рубашке до невозможного тяжело, но и снимать тряпку было нежелательно, обгорит же в первые полчаса, потом не рад будет. Пришлось закатать рукава, едва не выше локтей, но те постоянно сползали с тонких рук, расстёгнутая почти до пупка рубашка держалась на Божьем слове, туго перетянутая на поясе шнуром. Саша пообещал себе, что после того как освободится, обязательно сходит к речке, ненадолго, просто чтобы освежиться и перестать быть похожим на персик, у которого не пухлые бочка алели как красно солнышко, да впалые щёки. Трава под ногами стелилась волнами, мерцала под попадавшими на неё лучами солнца, подставлялась и так, и этак, чтобы насытиться этой яркой теплотой, впитать света столько, чтобы не побледнеть до самого конца лета. Пение птиц было обыденным, как тиканье часов, этот пёстрый звук присутствовал всё время, разве только в тёмной ночи не присутствовал, появлялся чуть раньше, как только начинало светать. Не прислушиваясь, пения будто и не было, но Саша прислушался внимательно, к звукам природы окружающей его. Обычно ему было так хорошо и спокойно тут, всегда можно урвать немного одиночества, зайти чуть дальше в лес, где донимали только комары, и остаться наедине с собой, но сейчас на душе у него было тревожно. Разбойники во главе с Горшком и Балу ушли в город. Такие походы куда-то случались нередко, они никогда не задерживались дольше необходимого, но сейчас ему было тревожно, на окраинах города неспокойно в последнее время. Вестей не было, как плохих так и хороших. Оба лидера отсутствовали, но все знали свои обязанности, мельтешили по лагерю выполняя повседневные дела, поддерживая местность в порядке, чтобы по приходу отсутствующих не пришлось делать двойную работу. Поручик, как и все кто остался, переживал и накручивал себя. Злился, что панику разводит на пустом месте, но поделать ничего не мог, только за работой забывался, ведь лошади не должны страдать из-за его тревог. Леонтьев уходил подарив мягкий поцелуй в щёку, Щиголев тогда пригладил непослушные чёрные пряди, запоминая их ещё раз среди множества, на ощупь, и с лёгким сердцем отпустил его на «плёвое» дело по раздаче награбленного. Тяжело вздохнув и умаявшись страшно в этом ожидании, Саша прошёл в беседку, на секунду замер, уперев руки в бока и окинул огороженное пространство пытливым взглядом. Глубоко задумавшись, он не слышит аккуратных шагов поодаль, только делает шаг к вёдрам, как сзади на него наваливается кто-то большой. Саша дёргается от неожиданности, чувствует, что затылком попал этому кому-то по подбородку. Не так сильно попал как оказывается, раз больно стало ему, и загребущие лапы никто не торопится разжимать, чтобы выпустить Сашу из по истине медвежьего захвата. Щиголев тихо матерится сквозь сжатые зубы, ведь одного взгляда вниз хватает, чтобы подтвердить свои догадки. Шеи и плеча, с которого самым предательски образом соскользнула рубаха касаются чужие волосы. К влажной коже шеи приникают несколькими долгими поцелуями подряд, Поручик ведёт плечами, кожа влажная и прохладная, а губы сухие и горячие. Ладонью накрывает жилистое запястье, хочет удержать наглую руку на месте, но вторая уже беспрепятственно шарит под одеждой. Несчастный шнур повисает в шлёвках. — Это вместо «здравствуй»? — Саша тяжело выдыхает, когда его сильнее стискивают, и кажется пытаются вплавиться, слиться воедино. Леонтьев как большой кот, ластился с первых секунд, безостановочно тычется губами в мокрые насквозь волосы и шею. Он видимо только-только вернулся, ещё не успел избавиться от обмундирования, поэтому Поручик упирался спиной, в особенности лопатками, в жёсткий доспех и щитки, кое где тёрся и голой кожей. — Не припомню, чтобы ты раньше жаловал эти формальности, — голос хриплый и глухой от желания, но тем не менее Саша сбавляет напор, просто порывисто трётся лбом о висок Поручика, преисполнившись мальчишеского озорства, звонко целует его разомлевшего в совершенно алое то ли от жары, то ли от внезапных нежностей ухо, так что тот взбрыкивает своевольно, но не может вырваться, Саша держит крепко, и бархатисто смеётся на эту потугу. Его главной ошибкой была та, что он не дооценивал соперника, а зря. Поручик копошится пару мгновений для видимости, а потом одним ловким движением переворачивается лицом к парню, упирается ладонями в крепкую грудь, и не давая опомниться отвешивает сначала лёгкую пощёчину, а потом крепко целует приподнявшись на мысках. Удивлённые тёмно-серые очи смыкаются тут же, от захлестнувших чувств подгибаются колени, и теперь они оба раскрасневшиеся в жирном мареве полудня целовались в хлипенькой беседке, в золотых прожилках солнца, что мерцающим сиянием ложились на кожу. Поручика накрывает такое облегчение, что он беззастенчиво и откровенно, до глупого счастливо улыбается в поцелуй, рукой ощупывает экипировку, чтобы так же наугад стащить её прочь. На Ренегата смотреть жарко! Чёрные локоны наконец мелькают не в тревожных мыслях, а наяву, упругими завитками путаются между пальцев, чтобы снова соскользнуть с них. Когда Саша пробует вернуть себе инициативу, получает ощутимый укус и не прозрачно намекающие пальцы, что сжимают пряди, и не позволяют отстраниться, чтобы языком провести по собственной, пульсирушей лёгкой болью губе, чтобы оценить ущерб. Щиголев навязчиво оттесняет парня к деревянному столбцу, одному из четырёх. Уперевшись в неотёсанную балку, Леонтьев наконец-то наклоняется по нормальному вперёд, чтобы Саше не было необходимости тянуться выше и испытывать столько неудобств. Раскочегарясь не на шутку, обласкав жадными до поцелуев губами горячую кожу, Поручик немного отстранился и за собой потянуться не позволил, накрыл красные и бархатистые, влажные губы ладонью, а второй поправил чужие волосы, чтоб не выглядел Саша, как какой дикарь только вываливший из лесу. — Я переживал, а ты целоваться лезешь, осёл? — Строго спрашивает Александр, но принимается отряхивать и одежду Лося. За этими всеми действиями кроется некоторая нервозность, которая затаилась в томительно-тягучем ожидании. Под пальцами перекатываются тугие мышцы и вполне себе целая плоть, пульсирующая жизнью. — Я думал появиться неожиданно. — Перехватил жилистую руку за кисть и поднёс к губам, оставляя вдумчивый поцелуй на запястье. На его лице, как блики на воде играла хмельная влюблённость… Да что там, Поручик и сам ощутил себя не слабо подавшим браги. — Ещё бы догадался подойти ко мне, когда я быль с лошадьми, Еживичка тебя бы лягнула, — приобнял за шею, нежась пальцами в крутых завитках, пока Саша не наклонился совсем-совсем близко, вплотную к его губам, чтобы мечась взглядом рассеянно и горячо зашептать: — Я наблюдал за тобой недолго. Так красиво ты это делаешь, что я не посмел нарушить такой момент. Вы будто одно целое, веришь?.. — Поручик первым врезался в его рот своим, прервав этот лихорадочный монолог, а потом отстранился отступая на шаг. — После полуночи. В лесу, — отчеканил он и развернулся по направлению к лагерю. Мише нужно было отчитаться за лошадей, Саше надо сдать в оружейку свои пожитки. Вдогонку прилетело: — А мне ты сможешь заплести что-нибудь? Иди длинны маловато? — Посмотрим, — улыбается через плечо и хитро сверкает горячачным взглядом, а сам думает: «— Ты только приди. Только приди и я сделаю всё, что ты захочешь».***
После небольшой беседы с Балу пришло время выполнять свои прямые обязанности лидера. А именно: сходить поинтересоваться в Лазарет о состоянии некоторых больных, может быть уточнить, есть ли не дай Бог потери, что нужно... Нужно ли что-то вообще, и так далее. Так же необходимо узнать о наличии провизии в лагере, мало ли, вдруг поварам не хватает продуктов или воды?.. Ещё оружие. Сколько мечей с доспехами потеряли, сколько луков испортили и так далее. Пополнение их ждало не только в виде котёнка, но и лошадей, которых скорее всего либо уже показали Поручику, либо он уже всех привёл в порядок, нужно будет позже заглянуть, удостовериться. Лесной дёрн хвойно щёлкал под тяжёлыми шагами. Всё вроде бы хорошо, но в тоже время мысли о предстоящих холодах несколько омрачали думы лидера. С холодами всегда приходил мор. Миша оглядел местность, уже полюбившаяся, почти обжитая. Засиделись они. На окраинах неспокойно. Значит скоро что-то будет. Ласковое переменчивое тепло растрепало тёмные волосы, Миша с поселившейся в душе тоской обходил все необходимые ему места. А что их тут обходить? Всё в шаговой доступности, все на своих должностях. Главное не забыть заглянуть к Яше, чтобы справиться о продовольствии, и из любопытства ещё раз взглянуть на котёнка. Первым на пути как раз попался лазарет, в недалёком прошлом абсолютно пустой. А пустой, потому что предпоследнее дело не требовало хоть как-то калечиться и убиваться ради наживы, которая, впрочем, всё равно пошла на доброе дело людям. Миша и сейчас хотел бы, чтобы он был вообще никак не задействован, а люди, что сейчас находились там, свободно ходили и веселились. Тяжёлая поступь по деревянным ступенькам и вот он приоткрывает дверь во внутрь, осторожно заглядывая. — Оп, Мария, моё почтение! — Сразу же оголились в улыбке клыки, а Миша возрос полностью внутри. — Хотел поинтересоваться, как вы тут? Надо ли чего-нибудь или помощь там какая-нибудь? — Живём, здравствуем, как видишь. — Врачевательница держала в руке предмет похожий на шишку, но стоило ей его сдавить, как тонкая струйка воды выскочила из тоненького носика. — Для чего это? — С искренним любопытством поинтересовался Горшок, протягивая руку, Маша его руку настойчиво убрала. — Это, Миша, когда хочется, а не можешь. — Назидательно ответила она, и Миша сам расхотел распускать руки. — К тебе как не придёшь, ты мне всякие мерзости рассказываешь. — Чуть заметно поморщился, а Маша пожала плечами. — Разве могу я ограничивать тебя в любопытстве? — Ты мне моё любопытство сейчас лучше утоли: как там, — Миша вытянулся, глядя в небольшую комнатку за девушкой на больничные койки и гамаки, — наши раненные поживают? Может им чего надобно? — Как-как, помаленьку. Обошлось без серьёзных травм, скоро будут бегать, как козлики. Нам, знаешь, чего надо… — Маша развернулась к собеседнику, вдумчиво протягивая к нему руку. — Воды натаскать, а то ту всю истратили для промывки ран. — Воды? Воды это мы организуем! — Миша запомнил и добавил эту просьбу в список дел. — Никаких этих ваших лекарских штук не нужно? — Горшок покосился на предмет, который Машка ещё держала, та усмехнулась. — Я дам тебе знать ежели мои нынешние «штуки» придут в негодность, а пока я б тебе самому советовала отлежаться. — Намётанным глазом она прошлась по сутуловатой из-за миниатюрности помещения фигуре. — Чё это ты мне бездельничать советуешь? — Не бездельничать, а отдохнуть, чтоб быть здоровым телом, надо мысли оздоровлять. Больно ты загнанный! — Сделав вид оглохшего, Миша бочком попятился на улицу. — Стало быть воды? Это мы щас устроим, готовься принимать! — Пока не начались очередные лекции от лекаря, что желает ему, конечно же, только самого лучшего, Миша юркнул обратно за дверь, плотнее закрывая ту, и тяжело выдыхая. Воды так воды, это не трудно организовать. Гораздо труднее заставить себя хоть чуть-чуть поберечь нервы и прилечь отдохнуть. Дурацкий характер и закалка давят грузно на совесть, не давая как привык думать Миша «бездельничать». Он смотрит пару мгновений на тяжёлую преграду и трет порядком ноющую шею, облокачиваясь поясницей об деревянные перила. Постоянный стресс сказывается на нём явно не лучшим образом. Он же даже бледный, как поганка, по сравнению с друзьями, что, постоянно находясь под солнцем приобретали здоровый темноватый оттенок кожи. Это от нервов к нему что ль, даже загар не липнет? Во дела. Горшок досадливо пинает шишку, что оказалась на его пути, а потом торопится пойти дальше, пока он тут стоит — дела не сделаются сами. Свернув и немного изменив траекторию движения, Миша подошёл ближе к деревьям, что начинали расти гуще, он всмотрелся в глубину леса и вдруг, его хмурый взгляд наткнулся на что-то пёстрое. Ягоды?.. Миша вгляделся внимательнее — цветы. Горшок шагнул ближе, уже догадываясь, что лучше бы ему продолжить обход, но он как приклеенный пялится на кровавую багряность рассыпанных бутонов. Не ягоды и не просто цветы. Розы. Наливающиеся, сочные и бархатистые, до одурения сладко пахнущие и с иглами такими, что могут достать до чёртовой души. Не цветы это, а сорняк, колкий и грубый, обманчиво нежный на вид и запах. Миша сцепил зубы, цапнул за щёку изнутри до металлического привкуса.Тогда
Как на зло в дни, когда Андрей вынужден «изучать» искусство музыки, заодно практикуя его, светит до потери головы тёплое солнышко, ниспадающее прямо из окна, сначала на большой музыкальный инструмент, а потом прямо на окутанное в расшитые ткани тельце, противно прогревая его. А ведь, даже и не скроешься от прямых солнечных попаданий и ни пискнуть, иначе можно было получить розгой парочку ярких следов на светлой коже за «непослушание». — Итак, раз-два-три, раз-два-три, тяни пальцы, тяни! — Князь не догадывался, как он должен был «тянуть пальцы»! Он же не лягушка, в самом деле, перепонок у него нет, чтобы облегчить себе задачу. Пианино он терпеть не мог, и похоже, это было взаимно. Душно, до омерзения уныло. Непонятные звуки никак не желали сложиться в замудрёную мелодию. — Ты - бездарный ученик, легче выдрессировать медведя! — Андрей насупился, сверля взглядом лист с нотами. Он сдерживал возмущение и обиду. Может быть дело не в том, что он бездарный ученик, а в том, что учительница у него никакущая? — В каком ты положении, Андрей? — Не успел мальчишка понять, что не так, как его хлестко приложили по спине, заставляя болезненно втянуть воздух сквозь плотно сжатые зубы, тело сразу же вытягивается как по струночке, а сам Андрей давится своей ненавистью к этой женщине и её дисциплине. — Брал бы пример со своего отца! Такой хорошенький мальчик был, всё на лету схватывал. А ты же лишь жалкая его копия. Давай ещё раз! — Парень скрыл свою уязвленность и желание выть от усталости за полу злобной гримасой нахмуренных бровей и прокушенной губы. Подумалось почему-то о Мишке. Если он огрызнётся, велика вероятность, что его просто-напросто накажут и лишат всякой воли. Андрей прикрывает глаза и выдыхает, спасибо, теперь ощущение, что он бездарь, легло на плечи ещё сильнее сковывая движения напряжённых рук. Если бы он только знал, что Мишка, о котором он с такой животрепещущей аккуратностью думал, стоит под окнами нижнего этажа дворца и пытается прикинуть, в какой из комнат музицирует Князь, то ему стало бы гораздо легче сносить все экзекуции, что ему злокозненно подстраивала Горгулья. Да и вообще, знания, что он где -то неподалёку, уже достаточно, чтобы не так болезненно переносить контакт со своей отвратительной воспитательницей! И еë каждое новое сравнение со своим отцом Андрей переносил всё труднее и труднее. Но, с другой стороны, он даже радовался, что совсем на него не похож. Быть, как две капельки воды с ним — вот самый страшный кошмар для парня. Даже не музицирование с Горгульей или изучение других направлений, а именно сходство с отцом пугает его до усрачки. Мишка шмыгает носом и щурится, являя этому солнечному дню беззубый рот. Он запрокинул тёмную, лохматую головёнку и прикинул, что во-он то окошко, какое ему необходимо. Что ж, забраться труда ему не составит, главное не обнаружить своё присутствие другим людям, ежели они там, конечно же, обнаружатся. А они обнаружатся, не станет же Андрей сидеть по своей собственной воле в одиночестве, в этой золотой клетке? Не станет, он сообразительный, уже придумал бы, как дать весточку Горшку, а уж вдвоём они чего-нибудь бы учинили, нашли бы чем заняться. Стоило подойти ближе к стене с окнами, как Мишу опутал одурманивающий аромат розовых кустов. Сладкий-сладкий! Красивые, но колючие заразы! Такими любоваться одно удовольствие, прикасаться к сочным бутонам призрачно, что алели порой не хуже, чем щёки юного принца. Горшок мечтательно улыбается. Любая, даже самая глупая мыслишка о юном правители грела душу, подергивая того то улыбаться, как полоумному, то ощущать странные, но приятные скачки в грудной клетке. Прежде чем карабкаться вверх по отвесными стенам замка, Горшок опускает лицо поближе к жарким цветочкам и думает, что Андрей — вот действительно такой же на вид, нежный и ранимый, но подпускает к себе ближе далеко не всех. Как там он интересно? Точно же сейчас всё настроение принца испортила его страшная сиделка. Честно, Миша вовсе не понимал зачем она Андрею. Он же не маленький в конце концов, чтобы за ним следили. Но ничего, он обязан найти способ поднять упавшее настроение друга. Каменные выступы на стенах охотно лезли прямо ему в ладони, ноги сами находили нужную опору, и Мише не пришлось даже переживать, что он сорвётся и обрушится прямиком в шипастые кусты. Он только лишь взглянёт одним глазочком. Уверится, что Андрей занят, и подождёт его, укрывшись вот хоть прямо под этим кустом, роз, в сласть нанюхается, на пчёл мохнатых поглядит. Поймав тощими ручонками подоконник, Миха приложил усилие, чтобы подтянуть тельце, да так и замереть, рассматривая Князя и тётку с какой-то тонюсенькой палкой, видимо, чтобы… Чтобы что? Наказывать за любую провинность? Горшок от возмущения поперхнулся, и едва не обронил одно из тех словечек, за какие крестьянские мужики могли влепить подзатыльник и пригрозить мылом, которое было предназначено для стирки грязных языков. — Я не слышу тебя, Андрей, — скрипит противный голос с левой стороны, и Миша недоуменно поворачивает голову на женщину. Как это она его умудряется не слышать, когда инструмент, как бы он не назывался — Мишка просто запамятовал — издаёт довольно громкие и красивые звуки, — играй громче и чётче! Спину держи! Для противной старухи она довольно резко развернулась, так что Горшок чуть не улетел вниз в попытке спрятаться, и проскользила пространство, чтобы… Огреть Андрея розгой? Просто за то, что он посмел дать своей спине слегка отдохнуть? Парень недовольно хмурится и мелко бьёт кулаком по подоконнику, выливая свою злость на него. Андрей торопится сесть так прямо, будто он черенок от лопаты проглотил, тонкие пальцы стали вдавливать щербатые клавиши с большей силой, но из-за этого он потерял в скорости игры, а теперь эта карга была недовольна этим. Вот же ж… Крыса! Миша скорчил рожицу и видимо дёрнулся так, что Андрей периферическим зрением заметил светлый силуэт в окне. Удивлённые глазки сверкнули узнаванием, а рот слегка приоткрылся, когда прямо снизу оконной рамы мелькнуло бледное лицо в подбадривающей улыбке. Он пришёл! Мишка рядом. Даже дышать как-то проще стало. Но не все разделяют такой восторг. Андрея невыносимо больно огревают по тыльной стороне ладошек, от чего на глазах чуть ли не горькие слезы наворачиваются. — Чего ты завис? — Но смиренный взгляд не опустился обратно в ноты, чтобы продолжить игру, а всё пялились в сторону окна. — Куда ты там всё смотришь? Несносный мальчишка! Андрей стиснул зубы и ожесточённо заиграл-замучил пианино. Куда надо. Вот туда и смотрел. Сердце пропустило удар, когда карга поднялась с надсадно пискнувшей лавки и пугающе медленно начала разворачиваться к окну. Невербальным языком мимики, Князь начал умолять друга что-то предпринять, иначе не сносить им вдвоём головы! Мишка понятливый, да и сам видимо напугался, что Андрею может влететь сильнее, поэтому он зашатался неустойчиво и в следующее мгновение исчез с глаз долой. Князь зажал рот горящими от ударов ладошками, глаза испуганно округлились, он едва преодолел порыв встать и подбежать к окну, чтобы удостовериться в целости и сохранности друга. Уж слишком быстро он исчез, как будто за ноги снизу его кто-то утащил далеко и надолго. Стоит старухе приблизиться к раме, как Князь неосознанно чуть привстал, как будто это помогло бы ему разглядеть творящееся снизу. Удар сердца и задержка дыхания, когда перекошенная недовольством рожа, а по-другому это назвать Андрей не мог, выглядывает из окна. Взгляд максимально навостренный, как у совы, что выискивает себе пропитание поздней ночью. Ещё удар, и шарнирная голова огляделась по сторонам, явно ища в чем-то подвох. Третий удар, от окна наконец неуверенно отшатываются и брезгливо фыркают. Она ничего не говорит, а следовательно, вероятнее всего никого там и нет. Но как же?.. А может старая проверяет Князя? Хочет поймать его и надрать уши уже по-настоящему? Андрей возвращается к занятию, ненавидя себя за слабость и неспособность что-либо предпринять, будто привязали его к этой лавке, привязали и уже приличное количество времени пытали. Пытка музыкой, Мишка бы не оценил, что музыкой, которую он так страстно и пылко любил своим золотым сердцем могли причинять столько боли. — Андрей… — Кратко и очень холодно произносит она, как белая смерть с косой, медлительно приближаясь к нему. — Кто разрешал тебе подниматься с места? — Снова не дают ответить, тонкий прутик оставляет на коже красный след с лёгким свистом. — Кто разрешал тебе менять положение рук? — Андрей жмурится, ещё удар, но больнее, а руки не убрать никак, иначе хуже будет до того, что он просто не сможет ими шевелить. — Кто разрешал тебе отвлекаться?! Я трачу на тебя своё драгоценное время, паршивец! Где результат усилий, что я в тебя вкладывала? — Голубоватые глаза заблестели на солнце отнюдь не от радости мальчишки, а от его слез. Как бы там ни было, плакать он не должен, получит ещё нравоучение о том, что не пристало будущему правителю слёзы лить, как девчонке, он лишь замер, выжидая, когда всё закончится и его выпустят, только бы Мишка не расшибся. А Мишка в этот самый момент копошился, пытаясь прекратить изображать собой перевернувшегося жука навозника. Кусты упруго волновались, приняли его в свои колючие объятия и никак не желали отпускать, Горшок заворочался активнее, обдирая руки и запястья, зажмурился, чтобы ненароком не остаться без глаз. Когда он выкувыркнулся из расстроенной зелени, та стала напоминать собой гнездо. —…Всё своё свободное время, паршивец! — Донеслось до навостренного уха, когда Мишка стал напыщенно отряхиваться. Он поднял округлые очи наверх, переживая теперь не на шутку, ведь это из-за него Князь отвлёкся, а теперь выхватывает ни в чем не повинный. Собравшись с мыслями, чтобы не обращать внимания на щиплющие капельки крови на руках и запястьях и судорожно пополз обратно на окно. — Ай! Шут с тобой, чего ради я надрываюсь бездарь, бери книгу, читай теорию, раз с практикой беда! — Слышится звук, с которым захлопывают крышку пианино, и Горшок надеялся лишь на то, что пальцы Андрея в этот момент находились не на клавишах. В этот раз он взобрался с такой прытью, что чуть не пролетел окно, но сумел вовремя себя одёрнуть и не стал показываться так откровенно, лишь тёмные глазёнки сверкнули в стекле. Милый Андрей повинно склонил голову и послушно выполнил указание, открыв книгу на нужной странице и вперив в неё прозрачный взгляд расстроенных глаз. Даже отсюда было видно, что на светлой коже рук были сигнализирующие о боли красные отметины. Какая воспитательница будет бить по рукам? Такое уязвимое место, косточки чувствительные, к нему же потом не притронуться! Миша с горечью подумал и понял причину, почему периодически Андрей держал ладошки за спиной и старался ничего не трогать, даже его самого. Нужно было выждать момент, когда все действительно успокоится прежде, чем попасть внутрь и успокоить расстроенное чудо. Но особым терпением Миша не отличался, тем более в сторону Андрея, поэтому отсидев так в засаде буквально с минуту, осторожно постучал по прозрачной поверхности. Князь, конечно же, сразу отреагировал и поспешил отворить незадачливому другу, чтобы покрепче прижаться к нему в объятии, ища таким образом хоть какой-нибудь поддержки. А Миша и не стал противиться, зарыл заляпанную руку в молоденькие, а от того и светленькие волоски, направляя хрупкую голову на своё плечо, улавливая другой дрожь и судорожные подёргивания. Андрей беззвучно плакал, что умел уже делать чуть ли не в совершенстве, боясь лишний раз отхватить за свои истерики, давясь собственной обидой на обстоятельства. — Ну, ну, Андрей, всë хорошо, чего ты распереживался-то так? — Маленьким ребёнком Князь капризничает и болезненно прячет красное личико подальше в одеяния приятеля, которые сильно пропахли розами… Сладкий, опьяняющий аромат скользнул по гладкости кожи, окутывая мозг этим волнующим запахом. А сам Миша только сильнее стискивает челюсти от злобы и бессилия. Сделать-то он ничего не может. Только вот так, просовываясь в портал окна, как в портал совершенно иного мира, и позволяя себя стискивать до побеления костяшек и пелены, что непониманием расстилалась пред его темнеющим взором. Нужно было наоборот резко выскочить, как чёрт из табакерки, чтобы каргу сердечный приступ свалил, и всё тут! Миха не отстраняясь сползает ногами на каменный пол, крепко обнимает за шею, в лёгком успокоении ощущая, как Андрей обнимает его за пояс, роняя слёзы в ворот тёмной крестьянской рубахи. — Всë, Андрюх, давай успокаивайся. — Шепчет глухо на ухо и перемещает руку на чужой бок, чтобы проскользив неровное расстояние до запястья, взять то в слабый захват. — Я не на слезы твои тут смотреть пришёл. Осторожно холодную ладонь подносят к лицу, чтобы подарить покрасневшей детской коже заживляющий поцелуй, как делала это всегда мама. — Секундочку, — и вправду, Андрей промаргивается, промокает влагу плечом, и только краснота белков глаз, из-за которой голубая радужка смотрелась контрастнее выдаёт его расстройство. — Не растирай только, ну. — Прячет, накрывает своими пальцами чужие, будто прячет в себе его боль, хочет её стереть и больше не видеть. — Хочешь мы ей порог в комнату барсучьим жиром намажем, а? Я у мамки попрошу, она возьмёт у тёток с базара? — Было бы славно, — У Андрея не получается скрыть скромную улыбку, спасает лишь Мишина рубаха, в которую он так незадачливо уткнулся, — как долго ты это видел? Скажи, пожалуйста, я правда так отвратительно играю? Если быть честным, Андрею все равно на недовольство этой старой мымры. Он упустил момент, когда мнение друга стало для него куда более важнее, чем мнение отца, матери, сиделки, да вообще всех. Хотелось всегда-всегда слушать только Мишку. — Вот и решено, она по этой вашей винтовой лестнице в подземелья на пятой точке уедет! — Задорно предрекает Мишка. — Она не знает к чему прицепиться, Ваше Величество, этот гроб с музыкой под вашими руками поёт по-соловьиному! — с искренностью хвалит Горшок. — Не льстишь? — с хитринкой уточняет Князь. — Не льстю, истинную правду глаголю. — Назидательно поднял указательный палец и ткнул им в потолок. Андрей смотрит снизу вверх, как будто найти что-то пытался в лице друга, а потом поднимается, и грустный холодный взгляд тыкает Мишку куда-то в район лба. — Это мне? — Внимательные карие глаза с удивлением следят за рукой товарища, что беспрепятственно потянулась к его волосам, вытаскивая за тонкий, но необычайно крепкий стебелёк цветок с кроваво алым бутоном розы на самом конце, что распушился, обдавая лицо цветущим ароматом. Улыбка становится лучше различима по мере того, как цветок крутят неспеша вокруг своей оси. — Конечно тебе, не за просто так же я в розы свалился! — Андрей мягко улыбнулся и приник носом к цветку. — Не за просто так, я благодарен. Цветы с дворцовой клумбы мне ещё не дарили, — и Андрей тут же добавил, уже веселее, — должно быть садовник будет в восторге, когда увидит разворошённый куст. — Да подумаешь помял цветочки, новые вырастут, а это ты видел? — Перед взором вскидывают исцарапанные ладони, делясь всем масштабом «трагедии». — Получается мы вдвоем пострадали. Как настоящий проказник, Горшок сверкает обворожительной улыбкой, демонстрируя свои «боевые» раны. — По окнам больше лазь. — Мешающий сейчас цветочек ложится рядом с Мишей на подоконник, а пальцы неловко переплетаются друг с другом, ощущая, как потеют ладони. — Серьёзно, мог бы и в комнате подождать. — Да, чтоб я там делал? Я ж твоя… Как там это принято щас… — почесал затылок и прищурил один глаз. — Моральная поддержка, Княже! — С каких пор тебе известно явление морали? Не ты ли мне предложил обляпать жиром порог этой милой леди? — Горшок скривился будто собирался чихнуть. — Я, но мораль двойственна, и в ней есть исключения. — Весело отозвался он, а Андрей, в который уже раз подивился этой святой простоте. — Я тебя обожаю, ты знаешь?..Сейчас
Горшок словно отмер, глупо моргнул, продолжая всë так же придерживать ветви кустов для обзора на памятную, если так можно выразиться, для него вещь. Ощущение тряски в ладонях выдало нарастающий шум в голове, который не несëт за собой ничего кроме раздражения и обиды. Столько лет прошло, так почему от одного только взгляда на эти дурацкие цветы подорвался такой ворох противоречащих друг другу эмоции?! Если раньше ему кто-нибудь бы сказал, что обыкновенные цветы, в которых по идее нет ничего примечательно, вызовут в нём столь бурную в своём непринятии реакцию, Миша бы покрутил пальцем у виска и послал малохольного в места не столь отдалённые. Зато вот сейчас, глядя на благаухающие сладко розы, ему вдруг неимоверно захотелось выкорчевать кусты и зарыть бутоны, чтоб те не отравляли воздух лагеря ароматами из прошлого, что доселе так бередило его заматеревшую, но в тоже время совершенно не готовую к таким вывертам душонку. Может быть малодушно. Да и не может, а малодошно, но, что он сделает. Как прекратить чувствовать? Гримаса ненависти на лице как всегда отлично показывает всë бурлящееся внутри Горшка, не готового вот так вот в любое время натыкаться на отголоски прошлого, особенно, если они отправляют его сознание в далёкие дебри памяти, скитаться по былым светлым чувствам, которые он предпочёл бы навсегда забыть. Нет больше этого, и нечего думать за зря, душу свою травить. Крепкие кулаки сжимаются от потраченного на такую глупость времени, а дыхание тяжелеет, как будто в грудь его увесисто пробили рукой. Миша не знает, что собирается сделать. Кинуться на ни в чём неповинные розы с кулаками? Попытаться устранить красивый и благородный сорняк голыми руками?.. — Вот ты где! — Горшок дёргается и в свирепстве оборачивается, натыкаясь взглядом на невозмутимого Шурика. — Ты чего, Мих? Что у тебя с лицом? — Балу аж тормозит загодя, замедляет шаг. — Ничего, етить твою налево! Куда так пугать вздумал! — хмурит густые брови и кидает ещё один мрачный взгляд на «недругов». — Тю-ю! Ну куда ты ни пимши, ни жрамши намылился? — проницательный Шурик косит на розы. — Что ты там увидел? Саша беспардонно склоняется рядом с другом, но причину столь недружелюбного состояния не видит, кроме красивейших на своë несчастье проросших неведомым образом здесь цветов. — Мих, вот скажи честно: у тебя какие-то проблемы? За что ты так на цветы то обозлился? — Резким движением Миха отстраняется и смотрит на Балу не менее дружелюбно, словно он и был одним из жалких цветочков. — Всë нормально со мной! Нечего на меня пустяки навешивать! — Глухо прирыкивает, да отпускает наконец руки, всë так же сжатые в матерые кулаки. Сомневается, что стоит вообще объясняться за свой гнев. Не достояние это общественности, пусть и в лице очень близкого ему друга. — Хорошо-хорошо, — капитулирующе поднимает обе руки, — не ерепенься только, я в душу к тебе не залезу, а мысли не прочту, — примирительно касается напряжённого плеча своей ладонью. И Горшок невольно сутулится, для полноты картины ему только разве не хватает тучки, что следовала бы за ним, постоянно отбрасывая тень на светлое лицо и поливая пунктирным дождиком. Шурик и сам как-то схлынул с лица, тяжко было видеть друга, который думал свои одинокие и чёрные думы, не находясь, что делать и что чувствовать в таких ситуациях. — Чего надо-то? — Мрачная интонация соответствует виду, каков обычно принимал лидер, чтобы отпугнуть от себя лишних людей и их вопросы. Это то самое состояние, когда можно и в глаз спокойно получить, если неосторожно появиться в поле зрения тёмных глаз, и кучу нелестностей в свой адрес выведать, но только Балу это никак не пугает. — Дак я помощь хотел предложить, да вот только вижу, что ты совсем не в состоянии… — «На розы пыришься смертоносно» — додумывает парень в голове. — Иди передохни и поешь хоть, а я побегаю тут за тебя. — Потом, — бурчит он. — Мне не шибко жрать хочется. — Ага, кому ты лапшу на уши вешаешь? Не хватало бы только в обители Машки оказаться. Давай-давай! Ноги в руки и шагай, Яша нас обоих прикончит, зверски, стряпня его стынет. Пацан, что зря, продукты переводил? — Достаёт козырь из рукава Балу. — С котом как? Внедрил? — Сниквет Горшок, понимая, что ему указывают, но деваться ему некуда. Не разводить же скандал на ровном месте из-за роз? Не настолько же он пока съехал с катушек?.. — Вот сам и посмотришь, внедрил, аль нет! — Лёгкой рукой товарищ подпихивает поникшего в сторону общей столовой, в случае отказа, готовый чуть ли не за ручку туда тащить. — Давай всë, иди! Приду и проверю! У Яши спрошу была ли морда твоя там бандитская или нет. И Миха, о чудо, действительно пошёл. Всё равно собирался зайти, пока не наткнулся на злосчастные розовые кусты. Устало потирая шею мозолистой рукой, пока Саня бросил неутешительный взор на простые цветы.