ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Я верю, что тепло можно получить только искренне. Однажды наступит тот день, когда даже восходящее солнце перестанет мне доверять. В этом мрачном, подозрительном мире я хочу оставить хотя бы часть моего сердца непорочной. Я отдаю эту часть тебе, потому что не хочу, чтобы она принадлежала кому-то другому»
Страдающие от невзаимной любви, потерянные и недоверчивые друг к другу — это лицемеры, которых поймали в ловушку лишь для того, чтобы они явили себя Преисподней. Доверие — ненадёжная вещь, каждый из них это прекрасно понимал. Сама концепция знания, веры, доверия и любви была чем-то вроде эхо-камеры, в которую тебя заключили без капли сожаления, лишив всякой свободы. Её создатель был не поддающимся описанию и противоречивым существом в игре под названием «жизнь». Для Альбедо обстоятельства, давшие ему возможность доверять другим, были не более чем очередным любопытством, которое нужно было удовлетворить. Но всегда наступал момент, будь то во сне или наяву, когда его мучила бессмысленная дрожь пустоты, которая тяготила, злобно прилипала к сердцу, цепляясь, как застарелые сгустки крови, которые невозможно смыть. Доверие было, и всегда должно было быть, не более чем одним из возможных вариантов. Но ему казалось, что в мире, где войны были неотъемлемой частью существования, это было чем-то более важным. Альбедо был уверен, что в его жизни никогда не было обстоятельств, при которых он бы позволил доверить кому-то своё сердце целиком. И те перспективы доверия, которые он не исследовал из-за своего скептицизма, не были его недостатком. По той причине, что он запросто мог увидеть этот мир глазами другого человека. Каждая его мысль, пропитанная мерзким обманом, была пронизана напряженностью воздуха между Великим Грешником и Богом. Когда речь заходила о том, кто может быть его «глазами», его вторым «я», Альбедо не знал никого, ни одного человека за все годы своей жизни. Лишь до того дня, пока его недоверие к миру не отразилось в его бирюзовых глазах, светящихся героизмом и альтруизмом. В них было столько жизненной силы и в то же время ни капли доверия. Альбедо был в поисках ответов — не просто доверия или каких-либо перспектив. Насколько же парадоксальным может быть это существо? В этом холодном, чертовски холодном мире он излучал тепло, но все его хорошие качества были скрыты, его сердце было заперто. В конце концов, что собой представляет человечество, если не очевидную гибель? Люди были невинными, но всё же монстрами, переплетением безбожного и божественного. Альбедо окинул взглядом сияющее золото. Это была залитая солнцем корона, поставленная на пылающий, но не греющий замёрзших путников костёр. Костёр, вобравший в себя остатки ясной ночи; катализатор детских привидений у подножия распятия. Судьба словно отзывалась истерическим смехом, глумясь и торжествуя. Невинность обратилась в извращённость и легкомыслие. Но именно в этот момент он почувствовал, как его сердце начало биться в сумасшедшем темпе. От неумолимого холода Драконьего Хребта его спасало непостоянное, но всё же тепло, мерцающее и потрескивающее под тяжестью седых облаков. Снег легко кружился в воздухе, пока в один момент не обрушился мощной грудой на голову. Здесь небольшая корона превратилась в Голгофу. Место, где был распят Искупитель. Его пальцы аккуратно коснулись выступающих мышц на запястье другого мужчины, кожа которого была гораздо теплее. Наконец, их руки соприкоснулись, одна ладонь легла в другую. Они соединились и согрели друг друга теплом своих тел. Дистанция между ними продолжала сокращаться, пока их губы не соприкоснулись. Глаза цвета золота встретились с бирюзовыми, наполненными таким фальшивым звёздным светом; кто-то может сравнить их с мерцанием, но для него они были восхитительной вспышкой звезды, сжигающей всё вокруг себя. Таким запутанным и торопливым был этот прилив любви, вызывающий тепло внутри его тела. «Внутри него скрыта Бездна», — говорят другие, но для этого богоподобного, измученного грехами существа было истинным счастьем смотреть на бирюзу его глаз, чувствовать его холодные пальцы, прикасающиеся к нему. Это было тем, что вселило в его сердце надежду на существование и будущее. — Эфир, — сказал он с ноткой богохульства и тошнотворной фамильярности в своём голосе, поманив другого бутылкой с золотой жидкостью внутри. — Ты совсем замёрз, выпей это. Как, должно быть, утешающе прозвучал этот голос. Вызывающий воспоминание за воспоминанием, высеченный в его сердце, как посаженные семена, которые скоро взойдут и расцветут. Как утешало и успокаивало то, что его двуличие оставалось непревзойдённым. Эфир, совсем без перчаток, покорно взял бутылку. Эфир пристально на него посмотрел. Часть его дрожала, приходя в ужас от мысли, что ему нужно бояться, что напряжение между ними, витающее в воздухе, должно быть «красным флагом», который бы заставил его сбежать в безопасное место. Или, по крайней мере, на мгновение призадуматься. Но обладающие божественной природой никогда не притворяются, они не размышляют о формальностях и последствиях. Они предлагают, они берут, но никогда не отдают. Но всё же закрадывались подозрения. Эфир колебался, не зная, стоит ли открывать бутылку. Он заметил ожидающий взгляд алхимика: — Это снова заставит... гореть меня изнутри? — на бледных щеках путешественника проступил румянец. Его тело придвинулось ещё ближе к любовнику, словно в поисках утешения. Затем его тело задрожало, когда безжалостный порыв ветра резко ударил в живот. Посмотрев в глаза Альбедо, он услышал такую безжизненную, томную, но с оттенком веселья и любви фразу: — Верно, — одной фразы было достаточно. Его ужасающе тихий голос был сладостным мёдом, обожжённым кислотой. Эта его приторная сладость, давно осквернённая, но почитаемая одним лишь Богом покинутым сердцем. — Ты почувствуешь, как горишь изнутри. Будет очень больно. После чего последовала долгая тишина. Бледные губы прижались к уху Эфира, уголки вздернулись в улыбке: — Прости, но ты будешь очень долго страдать... — Альбедо ещё сильнее прижался губами к его уху. Он поцеловал его, и громкое чмоканье отдалось эхом в его барабанных перепонках. Мужчина протянул свою руку к ладони другого, надавил указательным и большим пальцем, прежде чем поднести руку Эфира к своим губам. — Ты будешь плакать и умолять о холоде снова. И он отстранился, наблюдая за опьянённым любовью выражением лица Эфира. Он держал в своих руках открытую бутылку до тех пор, пока Эфир не поддался. — Пей, — он смотрел, как пальцы Эфира схватили горлышко стеклянной бутылки, и поднесли ей к розовым губам. Светящаяся золотом жидкость полилась в рот его послушного любовника. Эфир выпил всё до последней капли, лишь почти невидимые слои масляного вещества остались в бутылке. Он облизал горлышко; во рту осталось довольно липкое и густое послевкусие. Он тяжело сглотнул один, два раза... Нахмурил брови от дискомфорта. Глаза, лишённые фокуса, направили свой взор к знакомым бирюзовым. Эфир приоткрыл губы, еле произнося неуверенные слова, но спустя пару секунд вспышка боли пронзила его нутро одним резким толчком — это было так больно, словно мельчайшие иголки, сделанные из его собственной крови, впились в его органы, завязывая узлом кишки и закупоривая пучки вен. Он закричал от боли, выгибаясь всем телом и обхватив живот руками. Раздался слабый звон стекла — бутылка упала на землю. Он резко вдохнул. В голове ощутимо слышались нарастающее эхо и пульсация боли, а в висках — головокружение и мигрень, барабанящие одновременно, разрывающие его на части. Его желудок вздулся, внутри жгло и ощущались сильные толчки, которые перемещались вверх по пищеводу, грубо обхватывая сердце. Горькая желчь выплеснулась на кончик языка. Тошнота замучила его: он выгнулся всем телом вперёд, держась за одежду алхимика, задыхаясь и выблёвывая на снег куски апельсинов. Горячие, солёные слезы выступили в уголках его глаз, вызывая жжение из-за холодного зимнего ветерка. Его глаза сфокусировались на рвоте — он не помнит, чтобы ел настолько большие куски еды сегодня или вчера. Он всхлипнул, а в ноздри ударил неприятный запах, и его стошнило ещё раз. Запах его дыхания, отдающий рвотой, был отвратителен и заставил его скривиться. Он посмотрел на Альбедо, который спокойно наблюдал за ним: — Альбедо... а-а, ай! — его руки вцепились в одежду человека напротив. Горячие слёзы текли по его щекам. Это ужасное зелье было совсем не похоже на другие, которые раньше делал алхимик. Пожалел ли Эфир о том, что сделал? Это знает лишь он и Бог. Он приподнял его подбородок: золотые глаза встретились с бирюзовыми. Ужас перестал сковывать его сердце, когда он увидел радость, сверкающую в глазах другого. — Я же говорил тебе, не так ли?.. — в его голосе больше не было ни капли утешения: интонация была жутко холодной и низкой, томной и медленной, словно колыбельная. Он положил руку на лицо Эфира, нежно перебирая золотистые локоны, спутывая их между пальцев. Он крепко сжал шелковистые волосы, вызвав у другого сначала тихое хныканье, а после крик. Даже касаясь макушки Эфира, Альбедо чувствовал тепло, излучаемое настолько сильно, что он подумал, что Эфир может расплавить его кожу. Он оскалил зубы в улыбке: — А теперь... почему бы тебе не раздеться? Давай же, упади в снег и попробуй охладиться! — с ехидной усмешкой он отпустил волосы Эфира, смотря, как он пыхтит. У Эфира пересох язык. Ему нужно было срочно утолить жажду. Он не отрицает, что отчаяние поглотило его сердце, вместе с этим жадно поглощая капли фальшивой привязанности. Малейшее прикосновение кончиков пальцев Альбедо к его пальцам вызывало в теле электрический разряд. Неожиданно он почувствовал, как сильно нуждается в его касаниях. Он высунул язык: каждый вздох среди прохладных порывов ветра грубо и остро отзывался на его языке, будто его горло было изранено лезвием. Слёзы начали собираться в уголках глаз, они были странно густыми и липкими — как будто они были не такими, какими должны быть. Он тряхнул головой. Эфир пытался отогнать навязчивые мысли. Путешественник не мог отвергнуть отчаянное стремление к чему-либо, что могло бы согреть его. Оно пожирало его сердце до тех пор, пока он не превратится в бездумное, хищное, жалкое существо. Руки сами потянулись к верхней одежде, начали стягивать доспехи и шарф. Вся его одежда упала на заснеженную землю. Эфир пытался заставить себя не хныкать, но когда он свернулся калачиком и опустился на колени, каждая частичка его сердца болела так же, как и его тело. Слёзы быстро потекли по его щекам, обжигая, голос громко и безудержно кричал и обрывался. Всё его тело потеряло смысл — он не мог себя контролировать. Благословенный Богом герой лежал на земле: в его животе бурлило зелье. Словно отравляющая кислота, оно поднималось всё выше и выше по его организму, пока не остановилось возле сердца. Эта боль не только заставила его маленькое, чувствительное сердце страдать: боль пронзила его насквозь, расколов слой органов и пробираясь по пульсирующему желудку, заполняя то, что когда-то было кровью, лишь вязкой, отвратительной жидкостью. Внутренние слои его кожи как будто бы отслаивались, превращая его внутренности в пустое место и освобождая пространство для чего-то нового. Крики, которые вырывались из его глотки, с каждым разом становились всё более хриплыми. Эфир упал на землю. Изо рта путешественника вырвались стоны, тяжёлые и прерывистые. А слезящиеся, остекленевшие глаза смотрели на те самые бирюзовые, которые когда-то одаривали его обожанием и благоговением. Теперь же... жар не прекращал пылать и скручивать его изнутри в верхней части тела. Это ощущение перешло в самый низ. Покалывание между бёдрами заставило его чувствовать себя так, словно по его венам и коже пробежали искры. Даже с дрожащими и ослабевшими, почти онемевшими руками, он быстро смог расстегнуть ремень, снять штаны и нижнее бельё, желая охладиться в снегу. Прилив ощущений не заставил себя ждать: холод проходил по его телу медленно, словно нож мясника, сдирающий верхний слой кожи, пока не погрузится достаточно глубоко, чтобы коснуться костей. Боль не прекращалась, и даже когда утихала – жар и боль всё равно заставляли его страдать. Тело забилось в конвульсиях. Оно выглядело, словно свёрнутое полотенце, а кровь и желчь, подступившие к горлу, хлынули изо рта. Яркий контраст его крови на фоне земли заставил его задрожать, слёзы снова хлынули. За ними потекли густые сопли, смешанные с остатками крови. Альбедо встал со своего места, скрестив руки на груди и глядя на извивающегося, обнажённого и такого беззащитного путешественника. Он склонил голову набок, внимательно изучая угол, под которым тот находился, встал на другую сторону и посмотрел на Эфира немного другим взглядом: — Очаровательно, – уголки его губ слегка приподнялись. Он присел на корточки и протянул руку, чтобы заправить золотистые локоны за ухо Эфира. Он видел, что, несмотря на боль, которая измучила столь божественные черты лица, глаза Эфира расширились, словно он смотрел на него, как на единственного Бога. Если бы Альбедо создал себе настоящее сердце, оно бы уже болело от нужды, но всё же он был лишь механизмом, сформированным из воспоминаний. На секунду или две он запустил пальцы в волосы Эфира, кончиками прижимаясь к тёплой коже головы, и, когда ему надоело, он обхватил лицо Эфира. — Скажи, это было слишком? Всё же, доверие Эфира не ослабевает — каким бы любопытным ни был алхимик, ни разу за всё то время, что он употреблял эти зелья, они не доводили его до грани жизни и смерти. Это было лишь испытанием его пределов, и Эфир это понимал. Посреди этой пугающей неизвестности можно было отыскать комфорт и родное тепло. Эфир нашёл своё утешение в существовании Альбедо, даже в самом незначительном. Он не хотел, чтобы это обстоятельство довело его до разрушения — до конца этих отношений. Зубы скрипели друг о друга, ослабленные, они онемели от вынужденного давления, в челюсти чувствовались покалывание и острота. Затем последовало грубое сглатывание — оно было липким и медленным, как старая мокрота, которую нужно было откашлять, но она снова застревала в горле. Из глотки Эфира вырвался истошный крик. Он, колеблясь, попытался заглянуть в глаза любовнику, но едва смог что-то разглядеть сквозь помутнённое зрение. Глаза смотрели влево, вправо, вверх, вниз – беспокойство было очевидным, когда он начал быстро моргать в надежде прояснить зрение, но безуспешно — всё было как в тумане. Мир кружился перед глазами, какой-то сильный стук бил в затылок и по бокам головы, раздавливая, расплавляя, превращая мозг в бессвязную кашу... — Помоги мне... — выдавил он из горла бессвязные, почти неслышные слова. Дрожащие, надутые щеки, хриплое и прерывистое дыхание, последовавшее за зудящим ощущением, которое продолжало когтями подбираться к горлу. — Альбедо... Бедо... помоги... помоги мне...! Альбедо протянул руку к лицу Эфира, сжимая его щёки и позволяя большими пальцами провести по скулам. Что-то жгучее стекало по его ладоням, а он только хихикал, тянул руки вниз, чтобы провести кончиками ногтей по шее, вызывая у путешественника дрожь. Он дразняще постучал по выступающей ключице, а после обхватил руками бёдра Эфира. — Я чувствую необычную вибрацию и бульканье внутри твоего тела, — он был уверен, что Эфир в таком состоянии, скорее всего, не понимает его. Тем не менее, он наклонился вниз так, чтобы его губы были совсем рядом с губами другого — он почувствовал дыхание, отдающее запахом рвоты, которое быстро вырвалось изо рта Эфира. Он улыбнулся, прижимая свои губы к губам Эфира, а язык медленно высунулся и слизнул струйки крови. Он немного отстранился, позволяя языку прислониться к нёбу. По ощущениям оно было таким же, как и густое желе. Кровь, очевидно, свёртывалась, хотя она не должна была свёртываться после откашливания. Но было ещё одно существенное изменение, которое озадачило его: — Твоя кровь стала слаще на вкус, — долгий, тягучий гул сорвался с его губ. Он смотрел, как прямо под ним Эфир продолжает корчиться из-за зелья. Алхимик не ожидал, что эффект будет настолько серьёзным. А результаты эксперимента становились всё более очевидными. Он понял, что тело Эфира очищается от токсинов, выпитых ранее. Альбедо провел рукой вверх, прижал ладонь к обнажённой груди Эфира, чувствуя, как его сердце начало биться в три раза быстрее. — Зелье... Что-то внутри твоего тела трансформируется. Ты... изменяешь его свойства, — в его взгляде виднелось восхищение, которое, как Эфир был уверен, алхимик никогда раньше не проявлял. — Мне... — слова скомкались в кучу, Альбедо колебался. — Мне... интересно, что ещё может произойти внутри твоего тела? Он снова прижался своими губами к губам путешественника. Но в тот же момент тело Эфира снова забилось в конвульсиях. Раздался громкий звук рвоты. Он выкашлял свернувшуюся кровь, которая брызнула в лицо Альбедо, стекая по его челюсти. Глаза Эфира расширились, и он посмотрел на размытое лицо перед собой. Он не мог чётко рассмотреть его, но разноцветных пятен для различия было более чем достаточно — белая кожа, как снег, пепельные локоны, бирюзовые глаза с блеском неясных звёзд и яркий пунцовый контраст щек. Когда Альбедо потянулся вытереть рукавом одежды капающую с лица кровь, он увидел, что она не стала впитываться в ткань, а смоталась в полужидкие комочки. — Твоя кровь стала слишком густой, — он сделал небольшую паузу, опуская ткань и наблюдая, как шарики из крови прыгают и скатываются на землю. — Потрясающе. Твоё тело собирает испорченную кровь и очищает её, а потом ты её выкашливаешь, не давая токсинам распространяться дальше, — пояснил он то ли для себя, то ли для Эфира. После этого последовал удовлетворённый и понимающий кивок. Его рука опустилась с груди Эфира на плоский живот, слегка надавив на него, но путник быстро задрожал от малейшего давления, издав пронзительный крик, когда еще одна густая струя крови вырвалась наружу. — Альбедо, Альбедо... — его жалобный хрип напоминал звуки старой игрушки, из которой выбивают пыль. — Остано... — прежде чем Эфир успел выкрикнуть ещё одно слово, Альбедо уже поднёс лезвие к его животу, и он увидел ужасную картину: холодный кончик металла, прижатый к тонкому слою его кожи, послал дрожь и электрические разряды по его телу. Он онемел, а его чувства притупились из-за мгновенного парализующего страха. — Я просто немного посмотрю, — его голос звучал так же, как в те моменты, когда он убаюкивал Эфира, отгоняя от него кошмары. Альбедо всё ещё чувствовал страх Эфира, и пытался успокоить его. Когда крики Эфира стихли до негромкого шипения, он поцеловал его в лоб. А затем, отстранившись, погрузил острие клинка чуть ниже середины грудной клетки, прорезав несколько слоёв кожи. Багровые пузырьки заражённой крови быстро стекали вниз, становясь больше, тяжелее и обильнее по мере того, как клинок скользил всё ниже, растягивая кожу и разрезая её дальше. Увлечённо, как ребенок, он наблюдал за тем, как капля за каплей кровь соединяется и застывает в желейном состоянии. Он наблюдал за таким медленным, но в то же время таким быстрым процессом очищения. Ученый усмехнулся: остановив скальпель чуть выше пупка, он перевернул на неострый его конец, трогая лоскуты кожи и медленно переворачивая их, чтобы посмотреть на то, что было внутри. Он увидел тёмного цвета внутренности, но сочащиеся ярко-красной кровью. Конечно, тело Эфира было похоже на человеческое — множество органов располагалось так же, как и в теле обычного человека, но всё же процесс очищения внутри этого организма заинтриговал его. Альбедо хмыкнул, отбросил скальпель в сторону и протянул руку уже без перчаток к разрезанному животу: кончики пальцев погрузились в мягкие пространства между лихорадочно теплыми органами. «Хлюп, хлюп, хлюп», — вихрь звуков отдавался влажным эхом, словно это была куча промокших полотенец, которые медленно отжимали. Прямо перед глазами появились вспышки света: белые точки, плавающие посреди тёмных полупрозрачных мушек, которые заслоняли большую часть зрения. Губы оставались приоткрытыми, язык высунут. Ощущение ускользающей из его рук жизни было пугающим. Но было и другое чувство: тепло, которое овладело им, поддерживающее в нём жизнь. Буря ощущений стала невыносимой: боль, сверлящая его разум, полностью изменила его восприятие. Переплетение чувств обжигало настолько сильно, что каждое медленное нажатие рук Альбедо на его органы заставляло медленный стон срываться с его губ. И чем глубже эти скользкие пальцы проникали, раздвигая внутренности, тем сильнее покалывало его тело от неизвестной ранее формы удовольствия, вызывая неустранимый зуд и подёргивание в паху. Дрожащий вздох сорвался с его губ, а золотые глаза, лишённые прежнего героического блеска, уставились на мрачное небо, которое когда-то ассоциировалось со сладкой, меланхоличной зимней любовью. А теперь оно превратилось в клетку ложного рая. Кружащийся снег напомнил ему слёзы и трещащее по швам сердце. Но в этой мгле ещё оставался нетронутый кусочек его сердца, который он бережно хранил. Это был необычный сдвиг в его сознании, над которым Альбедо сейчас размышлял: он наблюдал, как Эфир расслабился, подчиняясь ему и словно погружаясь в сон. Альбедо помнил, как Эфир отдыхал у него на коленях, утомившись после выполнения поручений, искав утешение в холоде Драконьего Хребта. Альбедо дважды моргнул, и на него накатило странное чувство теплоты. Его голос превратился в нечто приторно-сладкое: — Какая необычная реакция, Эфир, — то, как он произносил имя Эфира, было похоже на жевание мягкой карамельной конфеты. Он наклонился ближе: поцеловал каждую слезинку на его лице, слизал засыхающую кровь с уголков рта. Он отстранился, глядя на то, как его рука, когда-то бледная, а теперь вымазанная в крови путешественника, всё ещё находится внутри его тела. Альбедо хмыкнул, проталкивая её глубже, сжимая внутренности и немного растягивая плоть в стороны. Вдруг он обнаружил свободное пространство у пульсирующего живота. Он выдохнул, сфокусировал взгляд, сосредоточил всю энергию в своей руке, чтобы собрать поток тепла в свободном пространстве. Когда рука алхимика почувствовала, как напряглись внутренности Эфира, он посмотрел на его болезненное выражение лица и свободной рукой провёл по золотистым локонам: — Тише... всё будет хорошо, расслабься... расслабься ради меня, хорошо...? — скрученные, напряженные внутренности расслабились, и он улыбнулся, довольный не только получением новой информации, но и преданностью объекта своего эксперимента. «Как благородно», — ласково улыбнулся Альбедо и наконец отдёрнул руку. — Твоё тело стало таким холодным... Он вздохнул, удручённый тем, что действие зелья закончилось. То, что было необходимо, было сделано — теперь оставалось только ждать, пока все уладится. Позже все эти скрытые истины раскроются сами собой, и Альбедо точно знает, что в момент, когда всё станет понятным, он будет рядом с Эфиром. Медленно, осторожно Альбедо потянул кожу, прижимая её к внутренностям и положил на неё свою руку, истекающую кровью. Из руки вырвался тёплый белый свет, он приложил её к животу, и медленно рана залаталась, слой за слоем соединяясь с вновь обретёнными нервами и венами. — Знаешь... Я, возможно, немного переставил твои органы. Разум Эфира всё ещё был затуманен. Он чувствовал, как агония и печаль из-за предательства разрывали его сердце на части. Но всё ещё была часть его самого, которую он сохранил невинной. Путешественник перевёл свой взгляд с белой пустоты неба на бирюзовые глаза, его золотые ресницы медленно затрепетали. На лице появилась дрожащая улыбка, а по щекам текли густые, горячие слёзы. Эфир тяжело задышал, его грудь пронзило острое и жгучее ощущение: — А... Альбедо... Альбедо, что ты... — на его лице появилась болезненная тоска. — Альбедо, что ты наделал? Из глубины его несуществующего сердца раздалось тихое хихиканье. Он сидел рядом с Эфиром, глядя вниз, а тот смотрел на него сверху. Его рука, теперь уже чистая от крови, потянулась, чтобы переплести пальцы с пальцами своего любовника: — Эфир, — и он посмотрел на сгустки крови, которые капали на снег. Он снова перевёл взгляд на другого, наблюдая, как на лице Эфира оставалась явная обида. — Эфир, может быть... — Альбедо сильнее сжал руку путешественника, успокаивая его, — возможно, ты сможешь очистить не только это зелье, а...? Большим пальцем он провёл по тыльной стороне ладони Эфира, затем отпустил его, прижавшись к лицу, мокрому от крови, соплей, слюней и слёз: — Ты сможешь очистить... эмбриона? Его щёки растянулись в улыбке, он приблизился к губам, чтобы подарить долгий, медленный поцелуй всхлипывающему Эфиру. Очищение, фаза первая — завершено успешно.________________________
. .. ...?