1
Нил пришёл в сознание, но оставил глаза закрытыми. Он боялся снова увидеть подвал, залитый его же кровью, хищную улыбку Лолы и Мясника. После многочасовых, как показалось Нилу, пыток язык не поворачивался называть этого человека отцом. Разве может нормальный отец живьем резать собственного ребенка, получая при этом немалое удовольствие? Нил не помнил, сколько раз терял сознание от боли, не помнил, в который раз очнулся, но подавать признаков жизни он точно не собирался. Хотелось хоть минутку спокойно подышать, не прерываясь на крики. Хотя он не был уверен, что все еще может кричать — голосовые связки наверняка уже вышли из строя, не выдержав запредельной нагрузки. Нил практически не чувствовал конечностей, отчего поза, в которой он лежал, оставалась загадкой. Он не ощущал и холода подвальной плитки под собой, поэтому решил, что его кожа просто онемела от переохлаждения. В помещении царила тишина, нарушаемая лишь странным размеренным гудением. Нил принял его за шум газового резака — жуткого приспособления, с помощью которого Натан срезал с сына кусочки кожи, мгновенно прижигая раны. Таким образом Мясник не допускал опасной для жизни жертвы кровопотери, максимально растягивая ее страдания. Нил сконцентрировался на звуках вокруг, пытаясь расслышать хоть малейший шорох, говорящий о присутствии в комнате кого-то ещё. Ничего. Только монотонный гул. Все силы давно покинули его израненное тело, и малейшее движение вызывало жуткую боль. Боль, от которой горло сдавливал спазм, а желудок так и норовил вытолкнуть содержимое наружу. Нил знал, что не выберется из этого места, знал, что ему суждено умереть в муках от рук собственного отца, и пытаться спастись — бесполезно, но жалкая надежда все ещё теплилась в груди. Инстинкт самосохранения сработал быстрее, чем Нил успел трезво оценить ситуацию. Он решил, что лучше умереть, борясь за жизнь до конца, чем сдаться на полпути к смерти. Нил планировал рывком подняться и со всех ног броситься к выходу. Находясь в состоянии шока, он совсем забыл, что сухожилия на его ногах предусмотрительно перерезали. Резкая боль пронзила все тело, хотя поднять удалось лишь голову. — Что ты делаешь? — голос прогремел у самого уха, но отца Нил не узнал: говорил кто-то другой. — Не шевелись! И на что он вообще надеялся? На счастливый конец? На нормальную человеческую жизнь? Ни за что и никогда. Фамилия Веснински, полученная Натаниэлем при рождении, изначально обрекла хозяина на страшную смерть. Его мать умерла от внутреннего кровотечения на заброшенном пляже. Он умрет от болевого шока в подвале родного дома. Что станет с отцом семейства — неизвестно. Остается лишь верить, что его ждёт не менее жуткая кончина. Злость на судьбу вдруг сменилась отчаянием. Ему нельзя умирать сейчас! Когда он стал кому-то нужным, когда рядом, наконец, появилась настоящая семья и любимый человек. Нил не успел сказать им слишком многое, не успел отблагодарить каждого за поддержку и то мимолетное счастье, которое Нил почувствовал рядом с Лисами. Он вспомнил последнюю игру, сладкий вкус победы, который вдруг отозвался приятным покалыванием на губах — поцелуями Эндрю. Ах, Эндрю… Если бы он только был рядом. — Он очнулся? — говорила незнакомая женщина. — Пульс сильно участился, но глаза он почему-то не открыл. Если сердце забилось чаще в бессознательном состоянии, его придётся в срочном порядке перевести обратно в реанимацию. Это очень плохой знак. — Нет, — от этого испуганного шёпота у Нила перехватило дыхание, — не увозите его. Он откроет глаза. Прямо сейчас. Нил лежал, парализованный собственной догадкой. Этот голос, даже искаженный ужасом и болью, он бы узнал из тысячи. — Ну же, давай, — Эндрю не скрывал тревоги и, казалось, сдерживал себя, чтобы не перейти на крик. — Посмотри на меня, Нил. Я ненавижу это слово, ты знаешь, но, пожалуйста, открой глаза. Нил с трудом разлепил веки, тут же зажмурившись от яркого света. — Видели? Он проснулся, — Эндрю осторожно сжал пальцы Нила, которые тот до этого момента не чувствовал вообще. Руки Миньярда дрожали, но были все такими же горячими. — Не стоит рано радоваться. Возможно, он в последний раз самостоятельно открыл глаза. Это как отчаянная попытка организма вернуться к жизни… — Он не умрет, — Эндрю обращался, не к женщине, а скорее к Нилу. В голосе его слышалась угроза. — Нил сделает это еще раз. Он посмотрел перед собой и не увидел ничего, кроме белого потолка. Нил медленно повернул голову и понял, что находится в больнице. Эндрю в огромном белом халате сидел на стуле около кровати и до боли стискивал его пальцы. На периферии маячила медсестра, но взгляд Нила был прикован к самым прекрасным на свете глазам. В них он видел свое спасение, свое будущее, свое счастье. Нил почувствовал, как крупная слеза скатилась по виску на подушку, и поборол желание отвернуться — пусть Эндрю видит его эмоции. — Спасибо, — еле слышно произнес Миньярд и опустил голову, коснувшись лбом матраса. Нил с трудом высвободил пальцы из теплой ладони Эндрю и потянулся к его волосам. Тот сам придвинулся ближе, чтобы Нилу не пришлось лишний раз напрягаться. Медсестра поспешно удалилась, сказав, что пригласит доктора для осмотра, и парни пропустили ее реплику мимо ушей. Они были слишком увлечены друг другом. В груди не пылала ярким пламенем страсть: она уступила место новому светлому чувству. Приятное тепло растекалось по телу от сердца. Джостен изрезанными пальцами перебирал светлые пряди, не замечая жжения многочисленных порезов. Эндрю был его обезболивающим — лекарством для его истерзанной души. Очень хотелось спать, но Нил продолжал смотреть на блондинистую макушку, будто бы доказывая самому себе, что он жив.2
Нил не понял, в какой момент провалился в сон и сколько часов после этого проспал. Мысли стали яснее, да и общее состояние заметно улучшилось. В палате было темно, лишь дежурный свет из коридора слабо освещал пространство у двери. Нил знал, что Эндрю может остаться на ночь в больнице, но все равно очень обрадовался его присутствию. Миньярд чуть сполз со стула, уперся ногами в пол и положил подбородок на грудь. Рука его по-прежнему согревала пальцы Джостена. Нил долго смотрел на спящего Эндрю, пытаясь запомнить все в мельчайших подробностях. Он делал это неосознанно, по привычке: когда живешь в бегах, ненароком начинаешь ценить каждую секунду спокойной жизни, стараешься запомнить все детали этого волшебного момента, чтобы потом, когда на душе станет темно и сыро, воспроизводить его в своей памяти с максимальной точностью. На протяжении многих лет Нила утешали воспоминания о красочных закатах, которые они с матерью наблюдали из разных уголков мира. Проводы солнца за горизонт постепенно стали негласной традицией. С каждым днем они прощались так, будто завтрашний не наступит. И однажды Нилу пришлось попрощаться не только с солнцем. Его мама умерла на закате. Небо тогда окрасилось в кроваво-красный, будто издеваясь над осиротевшим мальчишкой. С тех пор он больше никогда не любовался заходящим солнцем — появилась ассоциация со смертью. Спустя некоторое время Нил переключился на экси. На поле он терял себя, как личность, полностью отдаваясь процессу. Спорт помогал ему хоть ненадолго забыть о прошлом и насладиться настоящим. Теперь же, в его жизни появился Эндрю. Рядом с ним Нил чувствовал себя нужным и защищенным. Он помнил все поцелуи и прикосновения, каждый вздох, каждый взгляд, которым Миньярд награждал его в моменты близости. Эндрю стал его лучшим воспоминанием, якорем, который удерживает Нила там, где он может стать счастливым. — Ты во мне сейчас дыру прожжешь, — без раздражения заметил Миньярд и распрямил затекшую спину. — Нормально себя чувствуешь? Сможешь дышать самостоятельно? Вопрос привел Нила в замешательство, и только после него он ощутил у себя во рту инородный предмет. Трубка уходила в глотку и, видимо, нужна была для дыхания. Он неуверенно кивнул и нахмурился, ожидая объяснений. — Я предлагал им вытащить из тебя всю эту пластмассу, еще когда ты в первый раз пришел в себя, но мне сказали не торопиться, — буркнул Эндрю и навис над Нилом. — Они думают, ты не выживешь, поэтому решили дождаться утра. Но ты ведь справишься, верно? Можно я уберу эти трубки? Нил сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь удостовериться, что, действительно, не зависит от аппаратов, и снова кивнул. Эндрю внимательно осмотрел его лицо, изучил трубку и на глаз прикинул, как далеко врачи ее просунули. Сделав определенные выводы, Миньярд осторожно освободил рот Нила и с беспокойством проследил за его реакцией. Джостен подавил рвотный позыв и начал дышать глубоко и шумно. Его легкие как будто уменьшились в объеме. Воздуха вроде бы хватало, но Нилу казалось, что если он перестанет контролировать дыхание, то тут же задохнется. — Тебе слишком тяжело? — Эндрю потянулся к кнопке вызова дежурной медсестры, не дождавшись ответа. — Нет, все нормально, — прохрипел Джостен и закашлялся: горло до боли пересохло. — Дай мне воды. Миньярд поднес бутылку с трубочкой к губам Нила, и тот сделал несколько маленьких глотков. — Спасибо, — все еще немного хрипло поблагодарил он и улыбнулся. Эндрю не сводил взгляд с его губ несколько секунд, но целовать не стал. У Нила была целая куча вопросов касаемо судьбы отца и своего чудесного спасения, но вслух он спросил другое: — Почему ты захотел убрать трубки? — Потому что без них ты выглядишь лучше. — Я думал, что нравлюсь тебе любым. — Это так, но… — Эндрю замолчал, испугавшись собственной честности. Он отвел взгляд, чем выдал свое волнение, и взял Нила за руку: — Без трубок ты выглядишь живым, а с ними похож на больного, чьи дни давно сочтены. Я не хотел думать о твоей смерти. Боялся тебя потерять. — Эндрю, — прошептал Джостен, но не нашел подходящих слов и замолк. Миньярд подождал немного и продолжил, глядя Нилу в глаза. — Я привык прощаться с людьми без сожалений. Больше десяти приемных семей, колония, родная мать. Со всеми я расставался без грусти, без страха, да вообще без эмоций. Я разучился чувствовать много лет назад, если, конечно, когда-то вообще умел. Я жил, ничего не желая и ни к чему не стремясь. Все считали меня потерянным человеком, нет, правильнее сказать, пропащим. Я и сам начал в это верить. Но ты, Нил Джостен, ты… Эндрю сделал длинную паузу. Он вглядывался в голубые глаза так, словно в них хранились ответы на все тревожащие его вопросы. Нил терпеливо ждал, понимая, как тяжело Миньярду даются откровения. Эндрю мягко коснулся рыжих волос и надолго задумался. — Ты, Нил Джостен, первый, кто заставил меня сожалеть. При чем не о содеянном, а о том, чего я не успел. — Например? — Я не успел согласиться с тем, что «это» между нами существует. Не успел сказать, что ты нужен мне. Не успел полностью довериться тебе. Не позволил до себя дотронуться и не почувствовал твои прикосновения. — Разве от этого не проще было бы прощаться? — глаза Нила вдруг наполнились слезами. Искренность Эндрю тронула его до глубины души. — Нас бы связывало меньше и… — Нет. — отрезал Миньярд. — Мне бы в любом случае было очень больно. — Но я жив, — голос его задрожал, и в груди заныло от резких вздохов. — Я не оставлю тебя, не сделаю тебе больно. Эндрю большим пальцем растер одинокую слезу по щеке Джостена и наклонился ближе. — Прекрати. Не уверен, что твои легкие готовы так интенсивно работать. Его губы коснулись губ Нила с особенной нежностью, и у этого поцелуя был терпкий вкус надежды. На жизнь, на будущее, на счастье.3
Ваймак вошел в палату и попросил Эндрю оставить их с Нилом наедине. На его плечах тоже болтался белый халат, однако на мужчине он смотрелся элегантнее, чем на миниатюрном голкипере. — Как ты? — он занял стул, на котором сидел Эндрю. — Я в порядке, — на автомате ответил Нил, но суровый взгляд тренера заставил его продолжить. — Нет, правда, самочувствие заметно улучшилось. Мне колют обезболивающие, поэтому швы и ожоги почти не болят. Вставать пока запрещают, но поднимать спинку кровати и сидеть — можно. Врачи сказали, что я иду на поправку, и угрозы для жизни уже нет. Утром они, кстати, очень разозлились на Эндрю за то, что он раньше времени отключил меня от ИВЛ. — Странно, — озадаченно протянул Ваймак, — я думал, тебя он будет беречь, а не подвергать подобному риску. — Беречь, — эхом отозвался Нил и вспомнил события прошедшей ночи. Он посмотрел на тренера с подозрением и задал вопрос, точный ответ на который не мог дать самостоятельно: — Вы считаете, Эндрю способен на заботу? — Я могу лишь догадываться, на что он способен, — покачал головой мужчина и задержал взгляд на перебинтованных пальцах Джостена. — Всего несколько дней назад я считал его сломанным человеком, больше не способным на эмпатию, но видел бы ты его лицо, когда я сообщил о твоём состоянии. Эндрю сразу заявил, что летит сюда вместе со мной. Я спорить не стал — ещё никогда не видел его таким… эмоциональным. Мы сняли номер в отеле неподалёку, но ночевал я там в одиночку. Эндрю не выходил из больницы уже четыре дня, сегодня пятый. — Все это время он спал сидя на стуле? — уточнил Нил, в очередной раз поражаюсь стойкости Миньярда. Тот не выглядел, как человек, лишённый нормального сна. — Сначала он ночевал в приёмном отделении, потом перебрался к тебе в палату. Я пытался уговорить его уехать со мной в отель, даже предлагал снять отдельный номер, но Эндрю отказался. Если раньше меня волновало только его психическое здоровье, то сейчас я беспокоюсь о физическом. Он здесь почти ничего не ест, поэтому, Нил… — Я поговорю с ним, — перебил он, машинально оглянувшись на дверь, за которой дежурил Миньярд, и без энтузиазма добавил, — но успеха не гарантирую. — Спасибо. Тебя он должен послушать, — Ваймак скрестили руки на груди, опустил глаза и открыл рот, словно собираясь что-то сказать. Прошла минута, прежде чем он, наконец, произнес: — Что между вами? Вы встречаетесь? Джостен замер в нерешительности — он и сам не знал, как охарактеризовать их отношения с Эндрю. Увидев замешательство собеседника, мужчина растерянно замахал руками и воскликнул: — Если я лезу не в свое дело, так и скажи! Это твоя личная жизнь и ты имеешь право ничего мне не рассказывать. — Я в любом случае не смог бы ответить, — Нил сжал пальцы, представляя, как они зарываются в светлые пряди. Он не заметил, как на его лице расцвела улыбка. Тренер вновь взглянул на бинты. — Эндрю сутками не отпускал тебя, держал за руку. Сам понимаешь, с ним я эту тему поднять не решился. Видимо, и от тебя ничего не добьюсь, — он хлопнул себя по коленям и поднялся. — Что ж, и на том спасибо. Пойду сообщу команде, что ты «в порядке», правда если мне не поверят, тебе самому придется набрать каждого. Понял? — Да, тренер, — кивнул Нил. Слова вертелись на языке, но сформулировать нормальное предложение никак не получалось. Он окликнул Ваймака, когда тот коснулся дверной ручки: — Мы не встречаемся. Но просто друзьями или сокомандниками нас не назвать. Это нечто большее, правда я пока не совсем понимаю… — Главное не игнорируй чувства, — тренера явно порадовало откровение подопечного, однако он попытался скрыть эмоции под маской спокойствия, — ни свои, ни Эндрю. Он очень дорожит тобой, так и ты позаботься о его состоянии. Позволь себе в кои-то веки любить и быть любимым. Напоследок Ваймак все-таки улыбнулся и поспешил удалиться, предоставив Нилу возможность обдумать всю полученную информацию.4
Эндрю вернулся в палату с коробочкой апельсинового сока, которую успел купить в автомате на первом этаже. Он подставил трубочку к губам Нила, даже не спросив, хочет тот или нет. — Спасибо, — поблагодарил Джостен, но пить не стал. Он вгляделся в лицо Миньярда и вдруг заметил, что под глазами его, действительно, залегли тени, а скулы стали чуть более выразительными: — Когда ты в последний раз нормально ел? Эндрю смерил его убийственным взглядом и сам сделал глоток. — Чего тебе тренер наплел? Только не приставай ко мне с просьбами ночевать в отеле. Здесь меня все устраивает. — Я спросил о другом, — бесстрастно заметил Нил и протянул руку к полупустой коробочке. Миньярд не позволил ему забрать сок и вновь поднес трубочку ко рту Джостена. Тот шумно втянул остатки, ожидая ответа. — Обо мне не нужно заботиться, — буркнул, наконец, Эндрю. — В таком случае, можешь считать это моим эгоизмом, потому что мне не нравится смотреть на твое измученное исхудавшее лицо, — в глазах Миньярда мелькнуло разочарование, и Нил вдруг почувствовал себя беспомощным. — Так не смотри, если не нравится! — Эндрю повернул голову Нила в сторону, грубо взяв за подбородок. — Эндрю, — возможно, он бы никогда не решился на такое, глядя в сверкающие яростью карие глаза, поэтому возвращаться в прежнее положение не стал, — я не сказал, что ты мне не нравишься. Вспомни свои собственные слова этой ночью, вспомни, почему решил снять с меня трубки. Ты хотел, чтобы я выглядел живым, и я хочу того же. — Ты сравниваешь смерть и отсутствие аппетита. — Я сравниваю свои чувства с твоими, — поправил Нил и, развернувшись к Миньярду, взял его лицо в свои руки. — Ты выглядишь уставшим… — А ты так, будто вернулся из горячей точки, — не дал закончить ему Эндрю и сократил расстояние между ними до нескольких сантиметров, — но это не делает тебя менее привлекательным. Нил хотел что-то сказать, но его слова утонули в поцелуе. Движения губ вновь были непривычно плавными, а сильные руки с особой осторожностью опустились на нетронутые Мясником плечи. Нежность нисколько не портила Миньярда, хотя и казалась чем-то недосягаемым. Время остановилось, минуты превратились в часы. Легкие Нила пылали от недостатка кислорода, голова кружилась, а швы на ребрах тягучей болью отзывались на каждое движение перебинтованных рук. Эндрю первым отстранился и с тревогой посмотрел на запыхавшегося Джостена. — Не прогоняй меня. Я не хочу снова потерять контроль над ситуацией. — Тогда ложись спать рядом со мной, — Нил даже не надеялся на согласие и сказал это, скорее как аргумент в пользу отеля. — Меня вышвырнут отсюда за своеволие, — невесело ухмыльнулся Эндрю. — Если бы не тренер, мне бы вообще не разрешили оставаться здесь на ночь. Я по-хорошему должен уходить в шесть вечера, когда заканчивается время посещения. — Ко мне не заходят позже девяти. Ты можешь спокойно лечь рядом, а рано утром, перед визитом доктора, встать, — Нил не понял в какой момент его стратегия дала слабину — теперь он уговаривал Эндрю остаться, а не уезжать в отель. — Я, правда, пока не могу спать на боку, но если ты влезешь… Этой ночью Нил заснул в объятиях Миньярда. Он прислушивался к тихому сопению под самым ухом и чувствовал горячую ладонь на своей груди. Еще никогда у него на душе не было так легко и спокойно.