Хранитель Империй

      Очередная неделя прошла-пролетела, полная хлопот. Постояльцев в гостинице «У Жанны» с приходом весны прибавилось, и семья Хаксли, вместе с Марией и Теодором, была загружена работой с утра до вечера. В «выходные» дни, которые Том давал племяннику, парень стремился вырваться из гостиницы и отвлечься от рутины. Алиса ела апельсин, усевшись по-турецки возле низкого резного столика, инкрустированного разноцветным деревом. Пламя свечей поблескивало, отражаясь на блестящих поверхностях. Капли густого солнечно-желтого сока стекали по бархатной коже рук. Алиса, благодаря замужеству, которое состоялось всего неделю назад, получила титул баронессы, но ей настолько не шло это новое название, что Тео продолжал называть её просто «Алиса» или «миледи», и миледи была совсем не против. Капли сока, которые она не успевала подхватить своим быстрым язычком, падали на бело-голубой фарфор широкой тарелки. Рядом со столиком стояло ведерко со льдом, в котором утопала бутылка дорогого шампанского. У Теодора на коленях лежали ножки Марго, а их прекрасная обладательница, одетая в полупрозрачный кружевной пеньюар, устроилась на подушках, и её тёмные блестящие волосы рассыпались по кремово-золотому атласу. Теодор провёл кончиками пальцев по тонкой ткани чёрного чулка, обтягивающего твёрдую лодыжку. Его средний палец поднялся выше и привычно описал круг, очерчивая красивое точёное колено, услужливо ему предоставленное, потом ниже, к кружевному краю чулка, предвкушая ощущение нежной кожи бедра… Люстра в комнате Марго была затушена, горели только свечи в подсвечниках. Всё вокруг сияло роскошью и уютом: светлые кремовые обои с вычурным узором, мягкие кремовые кресла, глубокий кожаный диван, резные рамы картин… Ароматы дорогой пудры и восточных масел смешивались с запахом свежеразрезанного апельсина. В быстрых взглядах, которые Алиса бросала на Теодора и Марго, были искорки веселья и любопытства. Теодор знал, что она знает, что он часто смотрит на неё. – Ой! – воскликнула она, когда капли сока упали ей на грудь. – Ну вот. Неряшлива, как всегда. Теперь уже и Тео, и Марго смотрели на неё. – Дорогая, тебе, похоже, нужна помощь, – уверенно заявила хозяйка. Алиса встала и подошла к ним. Она была способна казаться невинной и смущённой каждый раз, словно впервые… Теодор аккуратно, но настойчиво взял её за руки и усадил рядом. Принялся тщательно облизывать её красивые пальчики один за другим. Дыхание девушки участилось, когда губы Теодора оказались на её ключицах, потом на груди… Она потянулась к нему всем телом, целуя в шею и расстёгивая пуговицы на рубашке. Марго села позади Тео, обхватывая его своими бёдрами, прижимаясь животом к его спине, обвивая руками. Тео ощущал её губы у себя на шее, потом на обнажённых плечах… Он сжал руками талию Алисы, притянул к себе, ласкал её спину, изучал пальцами шнуровку корсета на её платье… Всегда было очень приятно, оттягивая удовольствие, залезть кончиками пальцев под корсет, прежде чем начать развязывать шнуровку… Требовательная страсть Марго заставила его запрокинуть голову и ловить губами её поцелуи… Мгновение – и он был уложен на спину, руки Алисы мелькнули где-то слева… Теодор улыбался. Казалось, на него накатывают порывы тёплого ветра. Бедро Маргариты оказалось рядом с его лицом, и юноша обхватил колено свободной рукой, впиваясь ртом в бедро… Тонкая ткань чулка разорвалась очень быстро, Марго вскрикнула, комната зазвенела смехом Алисы… О шампанском забыли. Через несколько минут белые упругие ягодицы Марго блестели от пролитого на них прозрачного льняного масла, и пальцы Теодора скользнули между них внутрь. Когда девушки оказывались в его руках, они не боялись ничего. Кремовая комната порозовела от удовольствия… Стоны окрашивали её оттенками возбуждения и сладким чувством потери контроля… «Мне нужна ещё одна пара рук, – думал Теодор, вовлекаясь в головокружительные ритмы ласк… – И ещё один рот. А лучше три…» … Когда вспомнили о шампанском, лёд в ведёрке уже почти растаял. Теодор был рад, что в этот раз его миновал алкоголь, и поспешил откланяться, пока его не попытались удержать. Завтра, в субботу, по случаю Праздника Прихода Весны, другая женщина будет ждать его дома, и Теодор не хотел проснуться утром с головной болью. *** В утро субботы небольшой дом в предместье Святого Антония был щедро пронизан лучами многообещающего весеннего солнца. Тёплый свет проходил через кружевные занавески и падал причудливым узором на увешанные витиеватыми украшениями стены, старые столы и шкафы, заставленные глиняными фигурками и вазами. – А вот и Тео! Зашуршали шторки из блестящих бисерных нитей, зазвенели бусы, и Теодору навстречу вышла стройная красивая женщина с длинными тёмными волосами и яркими глазами, светящимися теплом, как янтарь на солнце. Цветные юбки шелестели вокруг её бёдер. Тамаре было почти сорок лет, но она сохраняла живость и красоту молодой девушки, её возраст выдавали только морщинки на нежной коже вокруг глаз. Она заулыбалась широкой детской улыбкой, подлетела к Тео, обвила руками его шею и нежно коснулась своими губами его губ. – Привет, мам. Сегодня среди гостей, кроме Тео, была ещё Жанна и друг Тамары, который представился, как Ри, – невысокий круглолицый мужчина с тихим голосом, неуверенными жестами и прозрачными глазами. Теодор догадывался, что Ри – новый ухажер его матери. Тома не было – он в этот раз не хотел оставлять гостиницу. К своему удивлению, Теодор также обнаружил в гостиной парня-торговца, которого видел вчера в трактире. Сегодня он вспомнил его имя – Джек. Когда Тео вошёл, Джек нарезал ломтики сыра, и, подняв глаза, замер с выражением удивления, словно Теодор был последним, кого он ожидал здесь увидеть. После секундного замешательства парень поспешил вытереть пальцы полотенцем и подойти для рукопожатия. – Ну, и что же ты забыл здесь, в посёлке пьяниц и бездельников? – спросил Тео, пожимая руку краснеющему Джеку. Тот ответил быстрым и внимательным взглядом, как будто оценивал вопрос, хоть лицо его и оставалось розовым. – Возможно, я и сам – пьяница и бездельник. – Вот оно что. Взгляд Джека устремился куда-то в пространство, а потом снова вернулся к глазам Тео. – Э-э-э… Но я бы никогда не приписал Тамару к этой категории, – он оправдывался. Взгляд куда-то мимо, сквозь бисерные шторки, или в окно… и – обратно на лицо Тео, изучая реакцию. – А к какой приписал бы? – голос Теодора стал теплее. Снова быстрый внимательный взгляд. – Думаю… Она… очень хороший человек, – без улыбки ответил Джек и закивал головой, словно сам соглашался со своими словами. И тут же смутился, испугавшись, что Тео может неправильно понять. – Ну, то есть… э-э-э… – Хорошо. Откуда ты сам? В Святом Антонии я тебя не видел раньше. – Я постоянно в дороге, езжу за товаром, поэтому сложно сказать, откуда я… Родился в Долине Людвига, вырос под Риллом… Хм-м-м… Ну, как-то так. А ты, значит… э-э-э, сын Тамары, да? – Ну, да. «Он боится меня, что ли? – подумал Тео, наблюдая за дёргаными движениями. – Почему? Стыдится того, что сказал при мне вчера, или…?». Мужчины, которые приходили в гости к Тамаре, иногда смотрели на Теодора со смущением и некоторой долей страха, как будто ожидали, что этот высокий серьёзный юноша может прижать их к стене и прошипеть в лицо: «Не смей прикасаться к моей матери, понял?!». На самом деле, Теодор никогда так не делал. Он кивнул на доску с сыром и спросил Джека: – Тебе помочь? *** Город Марескалл, столица Бенефийи, состоял из «благородного» Старого Города и нескольких предместий. Предместье святого Антония, или просто «Святой Антоний», находился в южной части города, располагаясь вдоль Елениной реки. Эта местность граничила с лесом и была наименее подвластной и наименее контролируемой Городским Советом. «Святой Антоний» был известен своими нелегальными цехами и полумифическим «двором чудес» – что-то вроде коммуны разбойников, цыган, бродяг, проституток. Также в предместье жили контрабандисты и торговцы опиумом. Вместе этот пёстрый народ составлял прослойку общества, наиболее ненавистную Священному Синоду. Теодор, который вместе с матерью вырос в Св. Антонии, отчасти симпатизировал ремесленникам и торговцам, с которыми она дружила. Среди небогатого общества столицы обитатели Св. Антония имели романтическую славу бунтарей и свободных пиратов, в противовес меркантильным заносчивым буржуа Старого Города. Яркое солнце освещало обеденный стол, который Тео и Ри накрыли на террасе, и лёгкий ветерок играл краями светлой скатерти. Это был первый в этом году обед на открытом воздухе, и все были ему рады. Несколько часов прошли в приготовлении угощений. Жанна вытащила из печки противень с запечёнными журавлями из теста. У каждого журавля был красный клюв из ягоды. Кроме еды и напитков, на столе красовались украшенные лентами веточки свежераспустившихся розовато-белых соцветий абрикоса. Голос Тамары звенел и сверкал в прозрачном воздухе, и звенели-сверкали блестящие бусы у неё на груди и браслеты на тонких запястьях. – Выпьем же за приход весны, друзья мои, и пусть наш семинарист нальёт всем вина! Любимая тема для шуток у Тамары – католический семинарист на откровенно языческом празднике. После того как вино было налито, Джек, который за столом оказался по правую руку от Теодора, спросил: – Ты действительно окончил духовную семинарию? – Не окончил, – Тео слегка поморщился. – Я пробыл там чуть больше трёх лет – не дотянул до конца. – Решил, что христианский путь не для тебя? – Я не уверен насчёт христианского пути, но общество Бенефийского духовенства – точно не для меня. К тому же я не люблю сидеть взаперти, словно заключённый, а из семинарии не отпускают домой без серьёзной причины. – Понял, – Джек снова внимательно посмотрел на Теодора и умолк. Теодор ушёл учиться в семинарию имени Тейяра де Шардена, когда ему было 15 лет. К такому решению подталкивал отец – урождённый ирландец-католик. «Католики веками формировали собственную школу, тысячи книг веками переписывались учёными людьми в монастырях всей Европы. Никто не даст тебе такое богатство знаний, как семинарские учителя. В буржуазных школах всё обучение сводится к ведению дел и подсчёта денег». Теодор, который любил книги и постоянно интересовался наукой и искусством, вынужден был согласиться с доводами отца. И даже тогда, когда отец покинул семью, не желая терпеть хаотичный нрав Тамары, Тео не отказался от своего решения учиться в семинарии. Именно в семинарии Теодор познакомился с Максимом, который был на два года старше. Максиму были интересны классические науки, искусство, языки, литература, и на этом они с Теодором сразу сошлись. Сын аристократа по собственному желанию пошёл учиться в семинарию, потому что среди духовников действительно в то время встречались хороших учителей и отличнейшие книги обо всём, что его интересовало. Религия же была для Максима чем-то не до конца понятным, и на уроках богословия он сидел с отсутствующим видом. Вскоре после знакомства с Максимом Теодор понял, что тот – заядлый спорщик и бунтовщик. Горячая кровь отца-революционера текла в его венах и в сочетании с трезвым блестящим умом давала очень интересный результат: молодой человек был способен стать стержнем, вокруг которого формируется переворот, но, под угрозой быть изгнанным из семинарии, он научился усмирять свой нрав и держать язык за зубами. На некоторое время. В семинарии Максим и Теодор организовали что-то вроде кружка ценителей мировой литературы. Группа студентов регулярно собиралась в одной из аудиторий, иногда на их посиделки, напоминавшие светские литературные салоны, приходило и несколько преподавателей. На этих заседаниях Максим любил открывать (и закрывать) огнеопасные дискуссии типа «Почему Святая Церковь запрещает изучение творчества Шекспира?». Когда начался второй год обучения Теодора в семинарии, там появился новый преподаватель немецкого языка – Отец Иоанн. Это был пилигрим, путешественник, чьи познания о мире были больше, чем у всех его коллег вместе взятых, а душа глубокая, наполненная опытом и чувствами. Он часто отвлекался от своего предмета и начинал рассказывать либо о литературе, либо о своей жизни, своих путешествиях, тем более что ученики расспрашивали его с интересом. Иоанн цитировал Канта и Гёте, Бэкона и Монтеня, он рассказывал о Византии, Риме, Вене, о больших городах, куда съезжаются торговцы из разных стран, рассказывал о разнице между Западом и Востоком и о том, как эти два мира смешиваются в Константинополе, Иерусалиме и Египте, веками дополняя и обогащая друг друга. Кроме немецкого языка, Иоанн владел испанским, греческим, латынью и немного английским (о последнем он, впрочем, предпочитал умалчивать). Пилигрим говорил: «Библия – это свод бытовых правил и сборник нравственных легенд в одной книге. Это учебное пособие, освящённое Церковью. Будьте рассудительны, не привязывайтесь к писаному слову, мыслите и чувствуйте самостоятельно. Бог – наша настоящая истина, и Бог не диктует нам правила через книгу, он общается с нами на языке любви – через наши сердца. Он говорит с вами через искусство художников и через мысли философов. Умейте слушать. Это язык, который понимают все, независимо от расы и нации. А мы, учителя, существуем для того, чтобы помочь, подсказать, направить. Не указать ваше место в мире, не завязать вам глаза и посадить за стол теософа. Нет. Мы – всего лишь инструменты, которыми вы располагаете так же, как вы располагаете книгами. Используйте прежде всего ваш ум и ваши сердца, и нас тоже используйте, но с умом». Так говорил отец Иоанн, и Теодор, ещё юный и неискушённый, был очарован этим учителем. Никто в его жизни, кроме матери, ещё не демонстрировал ему такой незаурядной мудрости. Максим не испытывал симпатии к Иоанну, но уважал его за превосходное знание языков. У Максима появилась дерзкая амбиция – создать собственную образцовую школу иностранных языков в Марескалле, поэтому он с удовольствием учился у Иоанна. Отец Иоанн ушёл из семинарии через полтора года. На собрании совета семинарии, где имели право присутствовать студенты третьего года обучения и старше, архиерей объявил, что Иоанна вытребовали в качестве переводчика для посольства, поэтому он покидает семинарию. Теодор зашёл в келью к Иоанну, чтобы пожелать ему удачи и хорошего пути, но почувствовал, что он что-то скрывает, стал расспрашивать и узнал, что выгоняют учителя за то, что он пошёл вразрез с интересами семинарии – критиковал Святое Писание, ставил под сомнение истинность библейских нравоучений. Тео был возмущён, как никогда ещё в жизни. “Это несправедливо! Я нисколько не разделяю мнение архиерея! – громко заявлял Тео. – Его поступок отвратителен, и я уверен, что со мной согласятся многие студенты”. Иоанн улыбался грустной улыбкой и смотрел на Тео большими добрыми глазами. «Поосторожнее с высказываниями в адрес архиерея, мальчик мой. Не навлекай на себя беду. Бог милостив, он всё видит…» Теодор злился на молчаливую покорность Иоанна, но не знал, что делать. Ему захотелось раз и навсегда покончить с семинарией. «Вы уезжаете из Бенефийи?» – полюбопытствовал он. «Возможно» – ответил Иоанн. «Возьмите меня с собой». Мужчина задумчиво поглаживал подбородок длинными красивыми пальцами и смотрел куда-то мимо Теодора, не решаясь отвечать. Тео ждал. Наконец-то учитель неуверенно произнёс: «Я бы не стал торопиться, Теодор. Я вижу, кровь бурлит в тебе не менее яростно, чем в твоём друге, Максиме. Усмиряйте такую кровь. Учитесь быть более чуткими… Изучайте языки, изучайте мир, изучайте себя и попытайтесь понять свою роль в этом мире» Теодор воспринял эти слова как намёк на то, что он ещё недостаточно зрелый для путешествий, или на то, что Иоанну нравится ощущать себя волком-одиночкой, блуждающим по миру. Юноша покинул келью учителя с чувством досады. Студентам дали другого учителя немецкого – скучного и полуглухого старика. Максим негодовал, и его сдержанность дала трещину. Он ходил к архиерею, пытался оспорить назначение нового учителя. В литературном кружке он, не таясь, высказывал своё негативное отношение к сложившейся ситуации. Максим, сам того не ожидая, заразил своим мнением многих семинаристов. Теодор полыхал гневом по-своему, тихо, сам в себе. Уход Иоанна воспринимался, как утрата. Юноше казалось, будто его бросили, обманули, будто у него забрали друга, и вместе с этим другом изъяли из его жизни мудрость и доброту. На контрасте он словно впервые заметил: в самом деле, толковые люди уходят из семинарии, и больше там нет учителей, у которых хочется учиться. Нужно тоже уходить. Максим спрашивал Теодора бесцеремонно и невозмутимо: «Тебе разве совсем неинтересно остаться и побороться за то, чтобы в семинарии ученикам давали достойных учителей? Вернуть этому месту его репутацию?». Подумав, Теодор ответил: «Я чувствую, что не хочу растрачивать себя на подобную борьбу. Я не уверен, что это важно». «А что же важно, по-твоему?». Теодор не мог ответить на этот вопрос. Через неделю он собрал вещи и уехал домой. Максима выгнали из семинарии вскоре после ухода Теодора. Архиерей начал бояться и его самого, и его влияния на учеников и даже на учителей. Максим ушёл гордо и с высоко поднятой головой. Сейчас, когда прошло уже больше двух лет, Теодор погрузился в эти воспоминания и поневоле задумался. По сути, отец Иоанн был первым и единственным мужчиной, которого Теодор когда-либо признавал как авторитет, которым восхищался, и которого по-настоящему любил и уважал. Ну, может, кроме отца, но это было в детстве, поэтому не считается. И этот человек был сломлен в одно мгновение… Иоанн исчез, и больше о нём никто ничего не слышал. – В семинарии был один человек, преподаватель, которого я очень любил, – заговорил Теодор, обращаясь к Джеку. – Я уважал его и считал примером для подражания. Его изгнали из семинарии и вообще из Марескалла. Он даже не попытался защитить свою честь, доказать правоту, он покорно ушёл, не сказал ни слова. Тогда я подумал, что он – жертва несправедливости, и горел гневом на тех, кто его выгнал. А сейчас я думаю: тот, кто позволяет обращаться с собой, как с жертвой, позволяет распоряжаться своей жизнью, как будто не замечая несправедливости, так ли уж он достоин уважения? Ещё до того, как Теодор закончил мысль, он почувствовал, что говорит глупость. Его слушал не только Джек, но и остальные. Брови Тамары взметнулись вверх. – Ах, Тео! Пожалуй, Максим и его отец влияют на тебя не всегда хорошо. Как грубо и примитивно ты только что оценил силу и слабость. Семинария Шардена оказалась кодлом недоумков, так зачем же твоему учителю, мудрому человеку, за неё держаться, если он может найти себе лучшее место? К тому же, он оказал на тебя и Максима такое сильное влияние, что вы тоже ушли, и семинария лишилась последних двух выдающихся умов. По-моему, это неслабо. Последние слова она проговорила громко и выразительно. Жанна засмеялась. Ри, сидящий рядышком, не мог отвести взгляд от Тамары, и было заметно, что он готов согласиться с каждым её словом. Теодор ожидал подобного ответа от матери, но он его не удовлетворил. – А… зачем нужно выбирать, к кому испытывать уважение? – тихо спросил Джек. – Думаю, уважение, как и любовь, такое чувство, которое… ну-у-у… оно либо есть, либо нет. К тому же, наверное, можно одновременно уважать человека за одни поступки и презирать за другие. Теодор повернул к нему голову. Такая мысль была интересна. – То есть, мы не выбираем, кого уважать? Быстрый живой взгляд в глаза. – А разве выбираем? Пауза, молчание. По другую сторону стола Тамара, Жанна и Ри уже увлеклись разговором о приготовлении праздничных угощений. Теодор внимательнее посмотрел на молодого человека, сидящего рядом с ним. Джек выглядел так, словно ему было здесь не очень комфортно, он постоянно ёрзал на стуле, как будто хотел сбежать, и Теодор его понимал. Взгляд Теодора пробежался по вьющимся каштановым волосам, выразительным чертам лица, по худощавому, слегка сутулому, высушенному телу. – Джек, скажи, как ты познакомился с моей мамой? – Теодор спросил негромко, но видел, что Тамара всё равно услышала вопрос. Джек дёрнул головой, уводя взгляд куда-то в пространство над головами, и нацепил улыбку. – Э… я… Меня направили на сеансы гадания. – Джек приходил ко мне за советами, – Тамара наклонилась вперёд, яркие бусы зазвенели, тёмные пряди волос почти касались абрикосовой ветки. Её взгляд перебегал от Джека к Теодору, светлые блики от цветов играли на её скулах. – И он тоже имел, что посоветовать мне. И наши с ним разговоры… останутся между нами. Ты знаешь условия игры, Тео. Это же как врачебная тайна. Она подмигнула Джеку, и тот снова порозовел, не снимая напряжённую улыбку. – А сегодня Джек – мой друг и гость. Теодор поднял руки в жесте «не лезу в чужое дело» – Я услышал ответ на свой вопрос. Тамара занималась тем, что называют «ворожба» или «гадание». Она «смотрела» сквозь людей и рассказывала им об их судьбе, задавала нужные вопросы, выслушивала, сочувствовала и давала советы, плела защитные амулеты из бусин, нитей, веточек и цветов. Тео, пока был ещё ребёнком, интересовался всем, что делала мама. Следуя её примеру, он верил в домовых, верил в то, что у кошки девять жизней. Потом вырос, и его рациональность, как уплотнённое сито, перестала пропускать мамины идеи. Несколько раз ему было позволено присутствовать на маминых «сеансах гадания». Мальчик вскоре сделал вывод, что обеспокоенные женщины и мужчины приходят к эксцентричной, необычной и эмоциональной Тамаре не за чудом, не за магическим решением проблем. Но Тео понадобилось много времени, прежде чем он осознал, что именно его мать делала для людей, и почему её так ценят. Она действительно умела понимать людей. Когда человек приходил к ней, она прочитывала его боль, его стыд, его страсть, всё прочитывала с лица, со слов, с походки, с голоса. После разговора она часто могла понять человека лучше, чем он сам себя понимал. Она гадала и угадывала, спрашивала и догадывалась, а иногда просто знала. Например, когда к ней приходил мужчина и рассказывал о своих переживаниях, она уже знала полную картину, потому что месяц назад на «сеанс» приходила его жена, втайне от мужа. Ну и, конечно, очарованию Тамары поддавались многие – и старые, и молодые. Лишь только за красоту и наглость уже можно было её полюбить. Долгое время Тео очень восхищался мамой, из-за отношения к людям, из-за понимания и доброты, что она готова была дарить каждому. Позже он презирал её, считая, что она многое додумывает, фантазирует, сама верит в свои фантазии и других обманывает. А потом он просто перестал об этом думать. Наблюдал со стороны, но никак не оценивал, не осуждал и ничего не говорил. Покинув семинарию, Теодор не задержался дома. Он не вписывался в обстановку, всё это было не для него: гадания, испарения эфирных масел, куча шелковых шалей и занавесок, дивные восточные фарфоровые фигурки, сушеные травы и сладости, разговоры о душах и духах. Дяде Тому нужен был помощник, поэтому Тео пошёл работать и жить в гостиницу “У Жанны”. Там, где кипела работа, где большой дом был словно сердце, которое пульсирует, перекачивая кровь – постояльцев – Теодор мог если не вписаться, то… хотя бы затеряться. Он получал свою небольшую часть прибыли от постоялого двора, и этих денег вполне хватало на одежду, книги и развлечения. Копить деньги Теодор не видел смысла, потому что целей у него не было никаких. Во всяком случае, постоянных. Тем временем граф Мирабо устроил Максима работать и набираться опыта в языковую школу столицы, где молодой человек начал преподавать основы немецкого. Максим предлагал и Теодору туда пойти, но Теодору отказали, сославшись на то, что его знаний пока недостаточно. Поэтому Теодор продолжал учиться – Максим снабжал его лучшими книгами, которые доставал его отец. Эти двое поддерживали в Тео романтическую мечту о жизни в путешествиях, о жизни, которой жил и отец Иоанн… Знание языков открывало пути в другие миры. Ещё Теодор и Максим посещали столичный литературный салон, где хозяйкой была Марго. Таким образом, Теодор постоянно был словно одной ногой в низшем классе, а второй – в высшем, хотя многие знакомые говорили, что он «ни здесь, ни там, а где-то там… сам в себе» Для Теодора второй после матери любимой женщиной была Жанна – жена Тома. Она была совсем непохожа ни на Тамару, ни на своего мужа. Невысокая дама обладала красивыми, гармоничными чертами лица, по-детски маленьким носом, густыми русыми волосами, аккуратно заплетёнными в косу и уложенными в узел на затылке. Всегда спокойна и безмятежна, со слегка отсутствующим взглядом, она излучала умиротворённость рядом с шумными, суетливыми и вспыльчивыми Тамарой и Томом. Заботливая и рассудительная, она уравновешивала их обоих. Жанна очень любила Теодора. Когда, будучи ещё совсем маленьким, он приходил в гости к дяде, именно она садила его себе на колени, расспрашивала о его детских делах, учила рисовать, плести корзинки и управляться с резцами для дерева. А когда он стал чуть старше, Жанна продолжала обучать его полезным навыкам, например, обрабатывать телячью кожу, готовить вкусные блюда и лечебные настои. Спокойный характер Жанны располагал к доверию, и Теодору было легко рассказывать ей всё. Гораздо легче, чем матери. Жанна была единственной, кто знал о первых любовных приключениях Теодора. Но он стал меньше открываться ей, когда почувствовал осуждение с её стороны. – Есть ли в твоих связях с женщинами любовь, Теодор? – грустно спросила она однажды. Он понимал, о чём она спрашивает. – Любовь – думаю, да, есть. Вечная связь, неразрывный союз, который ты, тётя, сейчас подразумеваешь, – такого, пожалуй, нет. Жанна посмотрела на племянника с разочарованием и болью. Помолчав, продолжила: – Бог любит нас вечно, непрерывно. Его любовь не закончится никогда. И мы, созданы по его подобию, должны прийти к такой же совершенной любви. Ты так не считаешь? Ты не думаешь, что, давая, а потом отбирая любовь, мы раним и себя, и других людей? Не лучше ли выбрать достойного, надёжного человека и любить его до смерти и после смерти? Тео улыбнулся. Ему всегда было легко разговаривать с Жанной о чём угодно, но иногда их пути расходились. Когда-то он любил спорить: о любви, о Боге, о человеческих отношениях. Со временем ему это надоело. В таком споре никто не победит – и не нужно. – Жанна, я не знаю ответа на твой вопрос. Но я внимателен к тому, чтобы никого не ранить, насколько это возможно. Она ещё помедлила, а потом вздохнула. – Ты вряд ли понимаешь последствия всех своих действий. Ты просто ещё очень молод, Тео. Теодор улыбнулся ещё шире, стараясь мысленно отбросить от себя острые иглы стыда и смущения, которые впивались в его мир извне. Такую тактику его разум выработал в общении с матерью и Томом. Очень жаль, что приходится применять её и с Жанной… – Пусть так. Да, слишком молод.