Хранитель Империй

День Пасхи для Теодора прошёл в полном спокойствии. Максим отпустил слугу на весь день, поэтому Теодор сам готовил себе еду на кухне, что вполне его устраивало. Он был спокоен и уверен в том, что всё будет хорошо. Колокольный звон и пение с улицы добавляли ему вдохновения. Разговаривать с Максимом по-прежнему не хотелось, поэтому Теодор не искал его компании, сидел у себя в комнате и читал книги. Когда солнце село, Теодор зажёг лампу и почувствовал приятную лихорадку. Нужно лишь снова дождаться, когда дом уснёт… Когда город уснёт. С наступлением сумерек сосредоточиться на чтении уже было невозможно. Теодор ходил по комнате из угла в угол, вспоминая маршрут от дома Максима к гостинице, размышляя, какими улицами он пойдёт, в каких местах нужно быть наиболее осторожным, чтобы не подходить близко к домам революционеров. Время ползло как улитка, от нервного напряжения у Теодора начинали болеть челюсти. Наконец, около двух часов ночи, всё вокруг постепенно затихло. Теодор запер дверь комнаты изнутри и начал переодеваться в тёмную одежду. Надел ботинки, заплёл волосы в косу. И вдруг он услышал звук, который меньше всего ожидал услышать, и похолодел от неожиданности. Кто-то аккуратно постучал в стекло балконной двери… Снаружи. Неясная тёмная тень маячила на балконе. Теодор подошёл ближе и ахнул. Взъерошенные волосы, горящие тёмные глаза… Цезарь! Теодор поспешил открыть дверь и впустить друга в комнату. – Цезарь! Тебя никто не видел? Как ты сюда попал?! – прошипел Тео, стараясь не повышать голос. – Привет тебе! – Цезарь сжал его в объятиях, тоже разговаривая шёпотом. – Нет, вроде никто не видел. Ты как? В порядке? Успел соскучиться? – его внимательный взгляд заметил верёвку. – Ты собираешься в очередную вылазку отсюда? – Очередную?.. Так, значит, ты получил моё сообщение? – Да, получил. И давай сразу об этом и поговорим. Я распорядился выставить дополнительную охрану вокруг резиденции. Но я хочу знать, какая опасность грозит мне, и от кого… Цезарь моргнул, внезапно пошатнулся и ухватился за плечо Теодора. Тот заметил, что его друг необычно… вялый. – Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? – Я… Мне дали слишком много лекарств. Ублюдки… Неважно, потом расскажу всё. Но сначала давай выслушаем тебя. Теодор усадил Цезаря в кресло, дал выпить воды, сам сел рядом на стул и начал рассказывать подробно о плане Максима. Во время рассказа Цезарь не отрывал своего взгляда от лица Тео, а его собственное лицо постепенно обретало такое выражение, как будто слова Тео причиняют ему физическую боль. Закончив рассказ, Тео вздохнул и добавил: – Я понимаю, если ты захочешь отдать Максима и его людей под суд, это твоё право, ведь он хочет убить тебя и твою семью. Но я не желаю ему смерти, вообще зла ему не желаю, поэтому и обдумывал такой компромисс – ты просто не позволишь нападению случиться, выставив надёжную охрану, сделав резиденцию неприступной крепостью. И будет время подумать, как действовать дальше, пока Максим здесь будет негодовать и вынашивать другой план. Когда Тео закончил, Цезарь быстро заговорил: – Максим понятия не имеет, что происходит, он глубоко заблуждается. Слушай. Мой отец тяжело болен. Он очень слаб. Он всё ещё отдаёт приказы, и его слушаются ближайшие подданные, но те крохи влияния на Синод или на дворянство, которые у него были раньше, он уже потерял. Это не разглашается широко, но при дворе многие понимают, что он скоро умрёт. Я буду коронован после его смерти. Моя политика совершенно другая, я не разделяю ни взглядов, ни привязанностей своего отца, и на меня не так легко повлиять. В последние два с половиной года мы с Бальзаком работали над тем, чтобы подготовить наш собственный план политических действий, который включает в себя сотрудничество с Максимом и его последователями, но мы не спешили выходить с ними на контакт, зная несерьёзное отношение ко мне, принцу-ребёнку. Мы ждали подходящего момента и были уверены, что после войны, когда я вернусь, будет самое время. Так что у меня нет никакого желания отдавать Максима под суд, ведь я убеждён, что мы можем быть союзниками. Это во-первых. А во-вторых, мы налаживали отношения со всеми, кто способен воспринять нас всерьёз, и мы уже можем похвастаться успехами. Кроме гвардейцев – как низших, так и высших чинов – мы имеем на своей стороне представителей влиятельной интеллигенции Германии, Греции, Британии, добрую половину наших министров и даже некоторых знатных аристократов. Мы желаем противостоять Синоду и устранить их от власти, и у нас есть союзники. Назначение Папой нового главы Синода многим не по душе, но никто пока не решается высказываться вслух или действовать активно. Все наши связи пока неформальны, они держатся на симпатии к моей дружелюбной морде и на уважении к интеллекту Бальзака. Но эти связи будут работать, особенно учитывая ту власть, которая мне причитается по закону, пусть она и ограничена. Например… ты знал о том, что граф Мирабо – мой друг? Брови Теодора взметнулись вверх. – Нет, не знал. Как же так получилось? – На самом деле, Мирабо симпатизирует монархии, он слишком к ней привязан. Монархия ему, как бы это сказать… милее по стилю, что ли. Он поддержал и на некоторое время даже возглавил революционное движение, потому что это для него выгодно сейчас, когда он растерял почти всё своё имущество и больше не может сидеть наседкой на своём наследственном богатстве, как другие аристократы. Он хотел получить место в Палате Депутатов. Но! Ещё до того, как это всё началось, мы были знакомы, он нравился мне, и когда однажды в разговоре он упомянул о том, что его поместье отсудили, я посочувствовал ему, я понял, что с ним обошлись несправедливо, и решил помочь. Я действительно смог уладить этот вопрос, поговорив с нужными людьми. И вот теперь я возвращаюсь в столицу и узнаю, что всё сложилось удачно: Мирабо получил поместье обратно, и это вдохновило его настолько, что он даже взялся восстанавливать там бывшее хозяйство и «улизнул» от деятельности своего сына, на которую сам же его однажды и вдохновил. Вероятно, граф не говорил сыну, кто помог ему выиграть дело в суде. – По-видимому, нет, не говорил. Иначе поднялся бы семейный скандал. – Ещё бы. Но, как видишь, граф Мирабо у меня в долгу, и я даже возьму на себя смелость утверждать, что он искренне мне признателен и не хотел бы моей смерти… И, я думаю, граф может и не знать о предстоящем нападении на дворец. – Скорее всего, да, он не в курсе. Максим жаловался на то, что его отец не принимает участия в революции и вообще редко выходит на связь. Максим считает, что его отец влюбился. – Ну, это тоже не исключено. Без любви к женщинам Мирабо – не Мирабо. – Так что же ты намерен делать? Если ты хочешь защитить дворец, то нужно убедиться, что подступы к нему перекрыты. Это первоочередная задача. Возвращайся – здесь оставаться небезопасно… – Нет-нет! Нужно срочно, сейчас же, поговорить с Максимом, – Цезарь вскочил на ноги, его взгляд снова запылал, и в этот раз в нём был нездоровый, лихорадочный огонь, а на бледных щеках проступили красные пятна, – я смогу убедить его отменить нападение. Пойдём, давай разбудим его! Покажи мне, где его комната. Он спит без охраны? В голове Теодора опять зазвенели слова Уильяма: «Кровь должна быть пролита, Теодор» и слова Максима: «Смерти нужны обществу. Это будет Революционный Трибунал». Он быстро встал и схватил за плечо Цезаря, который уже направился к двери. – Нет, стой! Это глупость! Тебя просто скрутят там же, на месте, изобьют до полусмерти, в лучшем случае, и… – Ты меня недооцениваешь, – отмахнулся Цезарь, – пойдём, не бойся, сейчас сам увидишь – всё будет хорошо. Он взялся за замок, чтобы открыть дверь комнаты, но Теодор схватил его за плечи и отдёрнул к себе. – Эй! – громко возмутился принц, забыв о соблюдении тишины, и Теодору пришлось зажать ему рот рукой. Цезарь начал вырываться и пытался что-то сказать, но Теодор крепко обхватил его двумя руками, прижимая к себе. К счастью, он был сильнее, и принц явно был не совсем здоров этой ночью, к тому же странно исхудавший – удерживать его не составило труда. Теодор ощутил мрачное удовольствие от такой власти. – Ваше Высочество, успокойтесь и выслушайте меня, иначе мне придётся ударить вашей упрямой головой о стол, чтобы вы отключились, потом связать вас и заткнуть вам рот. Когда придёте в себя – будете более послушным. Так может не будем переходить к крайностям? Цезарь продолжал вырываться, ещё сильнее раззадоренный таким обращением, и Теодор опустился вместе с ним на пол; при этом ноги принца неудобно подогнулись, и он потерял устойчивость. Теодор продолжал: – С тобой сегодня явно не всё в порядке… Да послушай же! Максим годами вынашивал в себе ненависть к императорской семье. Его сторонники разделяют эти чувства, и некоторые из них ночуют сегодня в доме, у них есть оружие, в том числе пистолеты. Максим и Уильям гордятся своим планом, горят желанием поскорее воплотить его в реальность. Отдельные жизни для них мало значат сейчас, они желают абстрактного общего блага, жаждут приносить жертвы во имя этого блага. Если ты придёшь к Максиму сейчас, он увидит в этом только выгоду для себя: ты станешь его заложником на верёвке с заткнутым ртом – козырь в руках Максима, способ заставить короля сдаться без боя. Понимаешь, как ты сам отдаёшь Максиму победу? Ты, будучи здесь один, имеющий лишь рассказ о своих планах, идеях и связях, – ты не будешь услышан. А меня… меня просто убьют на месте, как предателя, который больше не нужен, и только мешает. Понимаешь? Цезарь затих в руках Теодора, внимательно слушая. Тот убрал руку от его рта (Цезарь тяжело и неровно дышал, но не открывал рот) и продолжил: – Ты только что говорил о своей дружбе с отцом Макса. Езжай к нему, расскажи всё как есть, попроси поддержки. Граф Мирабо, из-за своего опыта, знаний, харизмы, статуса, имеет влияние на сына. И, насколько мне известно, Максим просто любит и уважает его, как отца, пусть и не всегда показывает это. Я не уверен, но я бы поставил на этот шанс. Пусть же Мирабо первый вступит с Максом в переговоры. Но в таком случае ты должен убедить Мирабо в том, что твоя позиция сильна, и за тобой – будущее. И желательно сделать это завтра утром. То есть… уже сегодня. Цезарь был спокойным – вероятно, обдумывал сказанное Теодором. Тот медленно разжал руки, отпустил его, и они оба поднялись с пола. – Пожалуй, да, ты прав, – принц старался выровнять неровное дыхание и откидывал волосы с мокрого лба. – Всё очень логично. Хорошо, сделаем так, как ты говоришь. А если с Мирабо не сработает – тогда, что ж, я вернусь во дворец и последую твоему первому плану. И буду оттуда посылать Максиму письма, ха-ха. Цезарь выглядел ужасно уставшим. Похоже, борьба с Тео окончательно его вымотала. Он провёл рукой по лицу, вытирая капли пота, и опять зашатался, пытаясь устоять на ногах. Вместо того чтобы сесть в кресло, он прошёл к кровати Теодора, сел на неё, не спрашивая разрешения, и упал на спину. Теодор присел рядом. – Ты скажешь мне, что с тобой такое? Что за лекарства тебе дали, от чего? Может, тебе нужно поесть? Я могу принести из кухни еду, если ты будешь вести себя хорошо и посидишь здесь тихо. – Не-е-е-а… – тихо простонал Цезарь. – Не надо еды. Он выпил ещё воды и снова упал на кровать. – Меня заставляли глотать седативные препараты. Такова воля моего выжившего из ума отца и его ближайшего советника, мерзкого ублюдка Паскаля. Когда я прибыл во дворец, я узнал главную новость – о том, что казнили Ореста, главу так называемого Ордена. Я пришёл в ярость. Я был в бешенстве. Я злился из-за того, что отец и его ближайшие подданные позволяют Синоду так много вольностей, я требовал отменить приказ об анти-ведьмовских проповедованиях, о преследовании членов Ордена и так далее. Это раздосадовало нескольких лиц при дворе, в том числе Паскаля, который имеет свою выгоду от охоты на Орден. Под влиянием Паскаля доктор сумел убедить моего отца в том, что война лишила меня здравого смысла, что моё юное душевное здоровье нарушено. И они силой заставили меня глотать пилюли. От этого я такой вялый. Поначалу я не мог выходить из дворца… Потом Бальзак убедил меня успокоиться и сыграть паиньку, чтобы меня не трогали… Это было как раз перед тем, как мне передали твоё сообщение… Кстати, спасибо тебе огромное. Я понимаю, какой это был риск с твоей стороны. – Я очень рад, что сработало. Я был уверен, что пьяные парни из училища забыли о моих словах, как только ушли спать… – Ну, ты попал на правильного человека в нужный момент. – Правильного? – Да. Сергей – это мой человек. – Что-о-о? Я не сомневался, что он желает разбить мою голову о брусчатку, когда я упомянул имя его возлюбленной Элизабет, – Теодор смотрел на принца сверху вниз. Тот, зажимая рот рукой, прыснул со смеху. – О-о-о, это забавная история. Я познакомился с Сергеем и Бет четыре года назад. Они оба только начали своё обучение, которое сопровождалось пьянками в самых что ни на есть дьявольских кабаках вроде “Горящей Мельницы”. И я околачивался там же, сбегая с дворца и устраивая себе весёлые ночки. Я почти никого не знаю среди их сокурсников. На войне в Италии в моём отряде были уже ребята постарше, которые закончили учёбу. Но Сергей, Бет и ещё несколько человек из младших курсов вызвались добровольцами… Их взяли. До войны только Бет знала, что Цезарь – это принц Бонапарт. Она – мой хороший друг… И я ей всё о себе рассказал… Речь Цезаря становилась всё более вялой – он засыпал. «Главное, вытолкать его отсюда до наступления рассвета» – подумал Тео. Но время ещё есть, сейчас едва ли приближается третий час. Теодор снял ботинки и залез с ногами на кровать, устраиваясь удобнее. Тем временем Цезарь продолжал: – Было время, когда мы с Бет думали, что влюблены друг в друга. Мы думали, что у нас много общего, мы во многом похожи, и мы – отличная пара. Сергей бешено ревновал, но молчал. Он вообще тихий парень… Мне льстило то, что Бет в каком-то смысле моя, хотя она нравится всем ребятам… Но потом это… как-то… прошло. Я влюбился в Бальзака, и я понял, каково это – найти близкого человека, который будет тебе идеальным другом и союзником и которого ты будешь понимать, любить, хотеть… каждый день… Это чувство совсем другого уровня. Приблизительно то же самое происходило между Бет и Сергеем. Я рассказал Бет о том, что я люблю парня, но это было нашей тайной, она никому не говорила… Я знал, что она будет хранить секрет. Мы с ней остались лучшими друзьями и продолжали часто видеться, вместе заводили знакомства в столице. Сергей пылал ко мне скрытым гневом… Но он мне нравился, и я понимал, что я хочу сохранить дружбу с ним, потому что он отличный парень. И я рассказал ему о том, кто я такой, познакомил его с Бальзаком. Через некоторое время Сергей стал моим преданным другом, я мог на него рассчитывать. Он познакомил меня с офицерами высших чинов, с которыми сам водил дружбу. Война ещё больше примирила нас. Когда прошлой ночью ты сказал ему об опасности, которая грозит мне, он ещё до наступления утра связался со мной напрямую. Бет, конечно, тоже знала. Утром я сбежал из дворца и пошёл к Тому. Я хотел увидеть тебя. Я не знал, что ты живёшь у Максима. В гостинице я встретил Марию, и она рассказала мне, что ты заперт в доме Максима, к тебе никого не пускают. Тогда я понял, что происходит что-то очень плохое. Кстати, Мария и Том… очень беспокоятся о тебе… Они говорят, что решили подождать три дня, а потом более настойчиво постараться добиться от Максима информации. Если не выйдет, они думают обратиться в полицию, или попросить помощи у друзей Тома из предместья… Теодор вдруг встрепенулся. – Они сказали моей матери? – Нет, нет, ей не сказали пока. Он облегчённо выдохнул. – Так как же ты сюда попал, ты расскажешь? – Да, слушай дальше. В доме, который слева от дома Максима – номер четырнадцать – живёт подружка одной придворной дамы, которая имеет ко мне интерес, и, в отличие от остальных, не раздражает меня. В общем, я связался через неё с этой подругой, госпожой Лоррей. Мария сказала мне, что твоя комната – на третьем этаже, и что из неё есть выход на балкон. Я понял, что к тебе можно спуститься с крыши. Я договорился с Лоррей, и, когда наступила ночь, их слуга помог мне попасть на твой балкон. Хороший парень. Он и сейчас прячется на крыше, ждёт. Он очень сильный – гора мышц… Мы использовали толстую верёвку, на каждой стороне которой – фиксированная петля. Он просто взял рукой за один конец, я – за второй, и он опустил меня бесшумно на балкон. И, да, мне надо уже идти, я знаю… Но… Я ещё полежу… Извини… Совсем чуть-чуть… Голова кружится… – Не спеши пока. До рассвета ещё есть время, к Мирабо лучше ехать в светлое время, там же наверняка плохая дорога. – Да… – Отдохни. Цезарь сладко потянулся. Его левая рука упала рядом с бедром Теодора, пальцы прикоснулись к колену. Цезарь не убирал руку, а Теодор сделал вид, что ничего не заметил. Он покачал головой, всё ещё переваривая рассказ. – Сергей, граф Мирабо, госпожа Лоррей… У тебя всюду есть свои люди. Цезарь повернулся к Теодору и посмотрел на него очень тёплым взглядом. Отблески слабого света лампы светились в его глазах. – А разве тебя это удивляет? «Вот ведь маленький самовлюблённый нарцисс» – подумал Теодор. Но потом до него дошло, в какой ситуации находится он сам, и он беззвучно засмеялся. Теперь разве он не один из верных псов принца? – Нет, пожалуй, не удивляет. «Этого человека сложно не любить, в самом деле». – Я не специально это всё, – Цезарь сделал ангельски невинное лицо. – Что «всё»? – Ну, друзей завожу. – Ага, понимаю. – Я вообще не хотел быть в этой роли. В роли принца, наследника престола… Политика… – Ах, ну, конечно. – Да, ты мне не веришь. Но я серьёзно говорю. Цезарь закрыл глаза и продолжал говорить, и его слова складывались в рассказ о его жизни – более подробный, чем тот, что был рассказан год назад на скамейке во дворе гостиницы. – Я уже говорил тебе, как мне неприятно пытаться впихнуть себя в рамки дворцовых стандартов… Быть послушным мальчиком, который повинуется старшим наставникам, но знает, с кем нужно вести себя высокомерно, по-королевски… Иметь прекрасные изысканные манеры, опрятный вид, напудренное лицо и волосы… Соблюдать моду, соблюдать все требования и ограничения… Ты знаешь, что я вырос на Корсике, моя мать была корсиканкой. Мой отец, тогда ещё герцог, не перенявший власть у своего брата, путешествовал по стране, встретил красивую женщину, добился её благосклонности и соблазнил… А потом бросил. Правда, бросил он её, оставив солидную сумму денег. На эти деньги она создала рыболовную компанию, взяла в дело свою сестру и её мужа, а потом и их сыновей… Её убили во время перестрелки. Торговые конкуренты… Ужасная история, не хочу вспоминать… Я с детства смотрел на корабли и мечтал стать моряком… Бредил путешествиями… С семи лет я иногда убегал из дома, чтобы исследовать Корсику… А когда мне исполнилось девять, мой отец, который занял место своего брата на престоле, приехал за мной… Бывшая жена родила ему двух дочерей… Обе уже выданы замуж… А теперешняя королева – австрийская красавица – ко всеобщему удивлению, оказалась бесплодной. Или притворилась бесплодной, испытывая отвращение к моему отцу – не знаю. Короче, нужен был наследник. Поначалу я обрадовался, но потом, пожив во дворце совсем немного, начал злиться и бунтовать. У отца со мной было много хлопот, он не мог заставить меня учиться. Когда на занятиях, кроме меня, появился ещё один ученик – Бальзак, я не знал, что это значит… Думал, он сын одного из придворных фаворитов отца… Впрочем, он был совсем непохож ни на кого из этих бездельников… Мы быстро подружились. Рядом с ним я становился более спокойным, более… сосредоточенным. Мне было с ним как-то… легко и невесомо, словно в его присутствии от меня уходило всякое напряжение. Бальзак, в отличие от меня, учился хорошо, словно впитывал в себя знания. И, повинуясь его примеру, я тоже начал учиться. Постепенно я начал обращать внимание на политику моего отца, на всё, что происходит в Бенефийе, и все оплошности, весь бардак, устроенный Синодом, начали болеть мне лично… Имея рядом такой холодный критический ум, как ум Бальзака, сам становишься более внимательным, начинаешь вникать глубже, анализировать… И чем больше я понимал, тем больше мне хотелось уехать, покинуть это место. Я принял решение, я заявил отцу, что забираю Бальзака и возвращаюсь на Корсику. Отец, конечно, страшно воспротивился этому. Причём отъезд Бальзака вызывал у него не меньшее негодование, чем мой. И тогда я узнал, как именно мой друг оказался во дворце. Всю грязную историю не буду пересказывать. Если коротко: отец Бальзака, простой служащий в администрации Синода, узнал информацию, которую важно было держать в тайне. Обучение его сына при дворе, самые лучшие учителя, обеспеченная будущая карьера в министерстве или посольстве – это плата за молчание его отца, и одновременно страховка, залог: если отец разболтает секрет, в ужине его сына может внезапно оказаться слишком большая доза снотворного. Он – заложник… А сам Бальзак ничего об этом не знал, хоть и догадывался, что попал к дворцу из-за нечистого дела. Я не хотел неприятностей для Бальзака и его отца, поэтому решил уехать один. Планировал податься в Порт-Мари, наняться юнгой на торговое судно. Рассказал Бальзаку о том, что уезжаю. Он отговаривал меня… Но быстро сдался, отпустил… Потом, перед самым отъездом, я захожу к нему попрощаться, и вижу, что он собирает вещи… Представляешь? Он сказал, что поедет в Порт-Мари, найдёт работу и будет жить там, чтобы, возвращаясь в Бенефийю, я мог видеть его в городе… Он просто не хотел оставаться во дворце без меня. Его не принимали там, он всегда был белой вороной, изгоем среди придворных. А отец мой и вовсе испытывал к нему отвращение, потому что боялся его. И я представил себе – Бальзак, такой нежный, такой безобидный, тихий, скромный… Он ведь даже не понимал, что такое Порт-Мари. Это город моряков, пиратов, шарлатанов и портовых шлюх… Мне стало за него страшно, мне стало его безумно жаль. Я был тронут его преданностью, и я не мог себе позволить отдать его на произвол судьбы, беззащитного… Он мой, и он должен быть рядом со мной. Я почувствовал, что, имея такого союзника, я способен на всё. Я могу изменить всё что угодно, переделать под себя эту разукрашенную богадельню, чтобы мы с ним могли быть счастливы в этой стране. Мы вместе попытаемся взять ниточки управления городом и государством в свои руки. У меня есть для этого все необходимые средства и возможности. Так почему бы не попытаться? В то удивительное мгновение я поверил в свои силы по-настоящему, и тогда же я впервые поцеловал Бальзака… И мне было всё равно, что мы оба парни, потому что я люблю его по-настоящему, и я уверен в своей любви… Теодор слушал рассказ Цезаря очень внимательно, и сна у него не было ни в одному глазу. Цезарь же говорил всё медленнее и медленнее и, наконец, замолчал, дыхание его стало глубоким и ровным – он провалился в сон. Теодор расслабился, откинувшись на подушки, и понемногу сам начал дремать, периодически просыпаясь и напрягая слух – не скрипит ли деревянный паркет в коридоре, не ходит ли слуга ночью по дому, подслушивая? Но всё было спокойно – как и предполагалось, после праздничного дня ночь была тихой и мирной. Через некоторое время Теодор проснулся от скрипа: кто-то действительно шёл – не по коридору, а по ступенькам. Шаги стихли, и он подумал, что, возможно, это всего лишь караульные сменяют друг друга – кто-то выходит на пост, а кто-то идёт спать. Но Тео вовремя проснулся – небо за окном уже начинало светлеть. Будет лучше, если Цезарь попадёт на крышу как можно скорее: чем больше света на улице, тем сложнее проскользнуть незамеченным. Он осторожно разбудил Цезаря, и, приложив палец к губам, прошёл к балкону и открыл дверь. С балкона было видно, как два караульных дремлют в креслах у входа. – Если не успеем договориться с Максом за сегодня, то я сделаю так, как ты говоришь. Потом что-нибудь придумаем, – прошептал Цезарь Теодору. – Ну, ты уж постарайся договориться за сегодня, потому что, если план Макса провалится, он вряд ли будет настолько добр, чтобы выпустить меня из-под стражи. Не знаю даже, как он поступит в этом случае. – Понял. Сделаю всё, что смогу. Ты уж потерпи. И береги себя. При нежном свете раннего утра Тео заметил, какое у Цезаря сгоревшее и облезшее лицо – обгорел под солнцем во время войны. На руках – царапины и ссадины. Поймав его взгляд, принц сделал шаг навстречу. – Что означает этот твой пристальный взгляд? Теодор вздохнул. – Нелегко тебе приходится. Только с войны – а здесь такой бардак творится. В тебя запихивают лекарства. Твой дом планируют захватить, тебя и твою семью – убить. – Я сам это выбрал, помнишь? Эту судьбу. Наверное, такова моя ненормальная натура. – Может быть. Будь осторожен. – Как и всегда. Цезарь обнял Теодора крепко-крепко, вышел на балкон, стал спиной к улице, достал из кармана маленький белый шарик, похожий на пуговицу, и аккуратно забросил его на крышу. Через несколько секунд к нему спустилась верёвка с туго завязанной петлёй на конце. Он ухватился за неё рукой, подмигнул Теодору и исчез – сильным рывком его подняли вверх. Всё это было проделано без малейшего звука. *** После ухода Цезаря Теодор снова, как в первую ночь своего плена, испытывал сильное волнение. Неизвестность мучила и не давала покоя, невозможность действовать удручала. Он мерил шагами комнату, потом упал на кровать, провалился в беспокойный нервный сон и проснулся, когда слуга постучал и спросил, спустится ли господин к завтраку. Теодор ответил, что спустится через десять минут, и отправился в ванную освежиться. Когда он возвращался в свою комнату, он услышал шум на первом этаже и топот шагов – кто-то взбегал по лестнице вверх. – Если это правда – то это… возмутительно! – голос Уильяма раздавался эхом по дому. Теодор замер, держа руку на дверной ручке своей комнаты. Уильям появился в коридоре, тяжело дыша, нервный и злой, его вьющиеся волосы были растрёпанные, напоминая клубок змей вокруг головы, большие глаза полыхали сильнее, чем обычно. Он оглянулся и увидел Теодора. – Эй, Теодор! Уильям пошёл прямо на него. За ним следовал один из караульных. – В чём дело? Почему кричишь? – спросил Теодор, хотя уже догадывался, в чём дело. – В ночь Пасхи на крыше соседнего дома была привязана верёвка, по которой, очевидно, кто-то спустился на улицу. Где ты был в ту ночь?! – Я был у себя, я крепко спал. Ты же знаешь, мне нет дела до христианских… – И к верёвке ты, конечно же, не имеешь никакого отношения?! – Абсолютного никакого. Вы спрашивали у жителей того дома…? – Конечно, спрашивали, – Уильям продолжал его перебивать, – и хозяйка сказала, что на рассвете ей показалось, будто кто-то находился возле её окна на третьем этаже. По ступенькам поднялся ещё один парень. Он посмотрел на Уильяма и сказал: – Слуга только что подтвердил, что из кладовой исчезла верёвка. Лицо Уильяма исказилось гневом. Он воскликнул: “Мразь! И зачем только Макс нянчится с тобой?!” и ударил Теодора кулаком челюсть. Тот, всё ещё сонный, не ожидал такого внезапного выпада и отшатнулся назад, чувствуя, как челюсть взрывается жуткой горячей болью. Следующий удар Уильяма он успел заблокировать, выставив вперёд предплечье, и ударил в ответ, но нападавший был так взбешён, что продолжал наносить удар за ударом, сам не чувствуя боли. Несмотря на то что Уильям был более худощав, чем Теодор, злость добавляла ему огромной силы, тогда как дезориентированный Тео не испытывал никаких эмоций. Караульный решил поддержать Уильяма, очевидно, признавая его авторитет, и подошёл вплотную к Тео, стараясь схватить его за руки. Два человека теперь вместе наступали на Теодора, оттесняя его к стене. Следующий удар Уильяма, который Теодор пропустил, отвлёкшись на караульного, впечатал голову юноши в стену, он сильно ударился затылком и сполз по стене вниз, наблюдая, как пол перед его глазами пошатнулся и поплыл. Все его ощущения притупились, и он еле расслышал голос Максима, только что появившегося в коридоре. Теодор слышал голоса, много голосов, но не соображал, что они говорили. *** Он очнулся от резкого и неприятного запаха. Всё его тело болело и ныло: его туго привязали к стулу верёвкой. Похоже, это была та самая верёвка, чёрт подери… Теодор был у себя в комнате. Один из людей Максима – Патрик – водил у него перед носом откупоренным флакончиком нашатырного спирта. В этой же комнате сейчас были Максим, Уильям и ещё пару человек. – Пришёл в себя. – Отлично. Воду принесли? У Теодора перехватило дыхание, когда ему в лицо плеснули холодной водой. – Доброе утречко, спящая красавица. Пора просыпаться и поговорить со своими старыми друзьями, – насмешливо и громко сказал Уильям. Теодор тряхнул головой, разбрызгивая воду. Что делать? Что говорить? Уильям, видимо, решил взять на себя роль следователя и главного экзекутора. Он сел перед Теодором и настойчиво повторял вопрос «К кому ты ходил?» Максим в это время стоял возле окна, сложив руки на груди и отвернувшись. У него был измотанный вид, лицо казалось исхудавшим, под глазами залегли глубокие тени. Теодор молчал. Патрик ударил его в лицо – несильно, но уверенно. – Говори! – ещё громче сказал Уильям. – Я ходил к своей девушке, Марии. Очень хотел её увидеть, – говорить было тяжело: правая сторона челюсти опухла и болела. Все, кроме Максима, засмеялись над его словами. Уильям встал и подошёл к нему вплотную. Теперь Теодору стало в самом деле очень страшно. Прошлым летом, на площади, когда Теодора ударил здоровяк, подосланный Борманом, – это была ерунда. Когда на него бросился пьяный Сергей – это была детская игра. Сейчас всё по-другому. Его подозревают в том, что он сдал всю компанию. Конечно, они не успокоятся, пока не выбьют из него информацию. Уильям надел на правую руку плотную перчатку и, демонически сверкая глазами, наклонился к Теодору. С размаху он ударил Тео в висок. Голова юноши снова взорвалась болью, перед глазами всё кружилось, плыло и темнело. «Это расплата за мою трусость, за мою глупость и медлительность… – думал Теодор. – Но… неужели Максиму действительно… совершенно всё равно?” “Стоит ли молчать теперь? Здравомыслящая голова мне ещё нужна. Но если я признаюсь, они её вообще отрежут…” Кто-то постучал и отворил дверь комнаты. – Максим, приехал твой отец. Хочет срочно тебя видеть, настаивает. Я говорил, что ты очень занят, он очень разозлился… На какой-то миг в комнате воцарилась тишина. Теодор старался сдержать улыбку. Максим вышел из своего задумчивого транса, повернулся к Теодору и спросил: – Так ты ездил увидеться с моим отцом? – Может быть… – спокойно ответил тот, глядя Максиму в лицо, на котором теперь явно читалось раздражение и недовольство. Максим бросил Уильяму: «Перерыв. Оставьте с ним кого-то, и пусть в тишине посидит, подумает» и вышел из комнаты. Все ушли, кроме Патрика, который растянулся на кровати Теодора, не снимая ботинки. «Ублюдок. Чистая постель…» Голова раскалывалась от боли. Парень зажмурился. «Вот он… Революционный Трибунал…» Сознание заливал густой туман… Патрик говорил какую-то ерунду, но Теодор не слушал… Разум, словно убегая от боли, растворялся в волнах полу-сна… Теодор не понимал, сколько прошло времени… Он обратил внимание, что Патрик затих. С нижних этажей доносились возгласы. Кто-то громко и страстно спорил… Максим?.. Крики затихли, и Патрик опять начал болтать. Сознание Теодора снова начало растворяться. Через некоторое время в комнате появились голоса. Они разговаривали негромко… «Развяжите Теодора». «Неужели получилось?» – подумал Теодор, чувствуя, что давление верёвки исчезло. Голова болезненно гудела, он еле смог открыть глаза… Он уже не помнил, как оказался возле своей пустой кровати и смог наконец-то лечь… Он был в отключке? Ему казалось, или действительно какая-то девушка вошла в комнату?.. Боль пульсировала, и мысли уплывали… Ощущение холода – к его лицу приложили мокрое полотенце. Господи, как же приятно! Он неосознанно поднял руку, чтобы прикоснуться к руке человека – девушки – которая склонилась над ним, но его рука не слушалась, упала обратно на кровать. Всё окутывала темнота. Где-то кто-то разговаривал… В доме не смолкали голоса, они разносились по коридорам, не громкие, но всё же постоянно заявляющие о своём присутствии. Иногда доносились отдельные громкие возгласы. …Что происходит? Который час?… Где Цезарь?... Что с Цезарем?... Что с моей головой?... – Ко… который час?.. – пробормотал Теодор вслух. – Без четверти восемь, – ответил ему красивый женский голос. …Я знаю этот голос… Откуда я знаю этот голос?… Теодор открыл рот, чтобы ещё что-то сказать, но язык не слушался. Он услышал звук двери – девушка вышла?… Почему?… И снова всё поплыло… Кто-то находится в комнате, кроме меня?… – Добрый вечер, милорд, – незнакомый мужской голос. Теодор открыл глаза. Незнакомое круглое лицо в очках. – Добрый… А вы кто? – Я доктор Зелински. Меня отправили к вам. Скажите, вам больно сейчас? Теодор моргал, фокусируя взгляд на лице доктора. Странные круглые очки, Теодор таких никогда не видел. Озабоченное выражение на лице. Человек задал вопрос и ждёт ответа. Какой был вопрос?… Больно… – Да… Да, больно. – Девушка, которая за вами ухаживает, пошла принести свежей воды. Вы хотите пить? – Да, очень… Пока с ним говорили, Теодор постепенно возвращался в реальность. В комнату вошла девушка, и он узнал её – Луна. Когда он выпил воды, доктор снова задал вопрос: – Хотите ли получить снотворное, чтобы боль вас не беспокоила до завтра? Сейчас больнее всего, завтра будет уже легче. – Хорошо… Нет, подождите… А который час?.. Теодор старался вспомнить, почему время – это важно… Цезарь… Максим.. Граф Мирабо… – Сейчас восемь часов вечера, милорд. – Сегодня… понедельник, верно? – Да. – Где сейчас Максим? – Он в кабинете со своим отцом. – Отец… побеждает? – Прошу прощения? – Отец победил? Они спорили. Кто победил в споре? – Милорд, я не знаю, о чём вы говорите… – Похоже, что победил, – ответил ему тихий голос Луны. – Теодор, ты всё перевернул с ног на голову… Кто бы мог подумать… – Спасибо, – Теодор вздохнул. – Да, пожалуйста, доктор… Я хочу принять снотворное. *** Теодор спал очень крепко и глубоко, когда чей-то настойчивый голос начал аккуратно его доставать, вытягивать со сна. – Теодор. Просыпайтесь. Нужно вставать. Кто-то сжал пальцами его плечо. – Ну же, Теодор. Парень открыл глаза. Выразительный нос с горбинкой, большие тёмные глаза, высокий лоб… Над его кроватью склонился граф Мирабо. В комнате был кто-то ещё… Голова была очень тяжёлой и ныла слабой болью. “Сколько же я проспал?…” – Добрый день… Или… Который сейчас час?.. – Доброе утро. Сейчас половина восьмого, вторник, 28-е апреля. Прошу вас, подымайтесь и съешьте что-нибудь. Через полчаса мы бы хотели вас видеть в Доме Бенефийской Академии Наук, где состоится встреча. – Мы..? – Я, мой сын Максим, Его Высочество Наполеон Бонапарт и его советник, господин Бальзак. – Звучит очень хорошо, – сонно ответил Теодор и сел на кровати, протирая глаза. – Вот и чудесно, – граф выпрямился и сжал в руке красивую трость, – в таком случае прошу вас позавтракать и через полчаса жду вас внизу. Наполеон лично настоял на том, чтобы вы присутствовали, так как без вас этой встречи не было бы вообще. Теодор улыбнулся. Вот теперь, в самом деле, можно и улыбнуться. *** Когда Теодор вышел на улицу, где его ждали Максим и граф Мирабо, он увидел движущуюся колонну – несколько больших крытых повозок, запряжённых лошадьми, ехали по улице мимо них. Колонну сопровождала толпа горожан, которые шли за ней, что-то выкрикивая. Одна из первых повозок был открыта, на неё была сложена груда разноцветных тканей, а на этой горе, приняв расслабленно-непринуждённую позу греческой богини, сидела Луна, завёрнутая в блестящий цветной шёлк. Её красивые стройные ноги были обнажёнными, а на голове у неё было что-то вроде восточного тюрбана, под которым рассыпались, спускаясь на плечи, длинные волосы. Она была похожа на прекрасную икону непонятной религии. Символ… Символ чего? – Что это? Что происходит? – удивлённо спросил Тео, с трудом отрывая взгляд от Луны. – Ты многое проспал, друг, но пришёл как раз к параду, – ответил Максим. Он выглядел очень недовольным, но не терял самообладания, разговаривал с Теодором довольно учтиво и даже официально принёс ему свои извинения во время завтрака. – Мои люди вместе с другими добровольцами этой ночью совершили ряд нападений на владения членов Синода. Также они напали на старый госпиталь, тот самый, в котором хранились конфискованные индийские ткани, помнишь? Теперь товар перевозят в амбар торговца Доминика, у которого он был отнят. Нападение, впрочем, не обошлось без потасовок с полицией… – Но полиция мало что могла сделать, потому что гвардия не пришла полицейским на помощь. Гвардия теперь подчиняется приказам принца, – перебил граф, с хитрой улыбкой глядя на Теодора. – Поэтому справедливость восторжествовала. – В этом – небольшая символическая победа горожан над чрезмерной властью императора и Синода, – продолжил Максим, провожая взглядом шумную толпу. – Так как нападение на дворец императора было отменено… моим людям нужно было выпустить пар и получить хоть что-то взамен… У них была весёлая и горячая ночь. Теодор улыбался. – Это хорошо придумано. Я рад, что всё так сложилось. – Это начало, – ответил граф. – Прямо сейчас нам предстоит обсудить много важных вопросов, касающихся будущих перемен. Но экипаж, который должен быть нам подан, пропускает колонну вперёд, оставляя нам время насладиться зрелищем. Теодор перед выходом успел только съесть несколько тостов с маслом, но не успел выпить кофе, поэтому был всё ещё очень сонным. Доктор не пожалел дозу снотворного, и усыпляющий эффект ощущался до сих пор, несмотря на опрокинутое на голову ведро прохладной воды и растирание полотенцем. Триумфальный шум толпы доносился до сознания Теодора словно через толстое одеяло. Эмоции были спокойными и расплывчатыми. Но главное чувство – радость – росло в нём с каждой минутой. Радость от того, что всё сложилось хорошо. Цезарь цел и невредим. Мирабо здесь. Максим, пусть и недоволен, но спокоен и уступчив… Всё получилось. В составе колонны неспешно двигался экипаж. Он остановился как раз напротив дома Мирабо, и вся колонна встала. Из экипажа выскочил юноша, который подал руку Марго. Красивая женщина вышла на тротуар и помахала рукой трём мужчинам, наблюдавшим процессию. – Теодор, прелесть моя, подойди, пожалуйста, – позвала она его. Тео подошёл и только теперь заметил, что у Марго на груди красуется большая связка ключей, старых и тяжёлых. Она отсоединила от неё один, в котором Тео узнал ключ, отпиравший дверь на входе в госпиталь. – Возвращаю тебе. Он твой. Просто чтобы ты помнил, что ты всегда желанный гость, которому я доверяю. Теодор молча склонился, приникая губами к руке миледи. *** На площади Иакова, напротив собора, находилось большое и роскошное здание Академии Наук Бенефийи – классический светлый фасад с треугольным фронтоном, белые мраморные колонны, просторные залы и потолки. Малый Зал Собраний на втором этаже был красивым и уютным. Небольшой овальный стол стоял посредине комнаты, большие окна пропускали очень много света. Всю комнату украшали изделия из разноцветного мрамора и гипса, мебель из резного дерева, тёмная и изящная. Слуга выслушал пожелания по поводу напитков, и Теодор был счастлив попросить для себя крепкий кофе. Флегматичный взгляд слуги скользнул по разрисованному ссадинами лицу Теодора, и первым, что было принесено в зал, оказался лёд. Теодор завернул кусочки льда в белую льняную салфетку и с наслаждением прижал салфетку к виску, успокаивая приглушённую ноющую пульсацию. Граф Мирабо, Максим, Бальзак и Наполеон обсуждали сложившуюся ситуацию и условия альянса. Максима и Наполеона объединял общий враг – Священный Синод и связанный с ним дворянский класс. Максим, при условии преданности будущему императору, получал должность в министерстве и возможность непосредственно влиять на перестройку. Граф Мирабо, Уильям и ещё некоторые люди Максима получали содействие Наполеона в продвижении их в Палату Депутатов. Об истинных размахах власти и связей Наполеона знали очень мало людей. Максим и Мирабо, дабы не убивать в своих людях ощущение победы и доверия к своему вождю, должны сообщить им о том, что шантажировали молодого принца, поэтому он даёт им содействие и должности, но на самом деле Наполеон и Максим договорились о чистой игре на равных, о дружбе и сотрудничестве. Чтобы сохранить влияние и авторитет Максима в глазах революционеров, было решено, что Максим позволит себе распространить некую иллюзию, будто бы он не на стороне Наполеона, а скорее в оппозиции, которая имеет рычаги влияния. Такая иллюзия была прямым отражением чувств Максима и вполне его удовлетворяла. К тому же Наполеон не собирался пока открыто заявлять о своём желании сразить Синод – в его теперешнем положении это было бы слишком опасно. Пока что он был намерен придерживаться политики разумной монархии, не делать резких движений в сторону переворота, действовать размеренно и плавно. Тем не менее, Максим и Наполеон, по сути, были по одну сторону баррикад, и цели у них тоже были общие. В программе будущей перестройки главным было принятие ряда законопроектов, которые ограничивали привилегии дворянства и власть Синода, а также восстановление торговых и политических связей со странами Европы, Африки, Азии. В частности, большие надежды возлагались на единомышленников в Британии и Германии. Когда речь зашла о международных договорах, Наполеон посмотрел на Теодора. – Я узнал от графа Мирабо о твоих успехах в английском и немецком языках, Теодор. Будешь работать со мной? Как переводчик при моём после. А потом, кто знает, может, как посол? Я буду рад видеть тебя во дворце. Теодор был слишком сонный, чтобы удивляться. Конечно, он согласился. Участники собрания продолжали обсуждать свои планы. Они называли имена, которые были Теодору незнакомы, и он начал отвлекаться… Он сидел близко к широченному окну, и ему открывался прекрасный вид на город и на собор святого Иакова. Нежный, но яркий свет утреннего солнца играл на колоннах собора. Его идеальные пропорции радовали взгляд. Теодор вспомнил историю этого сооружения: был объявлен конкурс среди лучших архитекторов Бенефийи. Все они предлагали что-то похожее на собор Святого Петра в Риме, упрощённый, уменьшенный, видоизменённый – каждый по-своему. В итоге комиссия утвердила два проекта и заставила двух архитекторов работать вместе, соединить две идеи в одну. Каждый из двоих был мастером своего дела, каждый хотел единоличной славы и победы, чтобы только его идея украшала главную площадь столицы… – Эй, Тео, ты в порядке? У тебя фаза «комнатного растения»? Фаза меланхолии? Теодор вернулся обратно в реальность, осознав, что все на него смотрят, а Цезарь его зовёт. Он повернул к ним голову. Вместо смущения, он ощутил удовольствие, глядя на собравшихся здесь людей. Разделённые столом, друг напротив друга сидели две странные противоположности – Цезарь и Максим. Они были такие разные, они спорили, прежде чем согласиться о чём-либо, но всё же их объединяли важные черты: свежая энергия жизни, желание действовать, вера в лучшее будущее для жителей Бенефийи, вера в собственные силы, готовность к немедленным переменам, готовность отвечать за свои поступки. – Не спи, Теодор, – сказал Цезарь, весело улыбаясь. – Здесь и сейчас творится судьба государства. Тео улыбнулся, кивая. – Пусть творится. Теперь она в надёжных руках. Наполеон задержал на Теодоре внимательный взгляд. «Какой же он всё-таки красивый, – подумал Тео. – Эти живые тёмные глаза… Тёмные и тёплые… Даже горячие… Кстати…» – Кстати. Где же мой кофе?