Разрыв-трава

Дым от папиросы собирался под старой люстрой таинственными фрактальными узорами. Местная доярка, объёмных форм пожилая дама с двумя золотыми зубами, на удивление оказалась любительницей крепкого табака и не менее крепкого чая. Старушка попалась еще крайне общительная, едва увидела, что к ним в деревню привезли на практику толпу городских студентов, — сразу начала виться вокруг, болтать без умолку и угощать домашней выпечкой. Очаровательная женщина. Маркус охотно беседовал с ней, отвечал на множество вопросов про семью, учёбу, подработку, и даже поведал о предыдущей практике. Мулат рассказал о той легенде про лесных сущностей, которую ему довелось узнать в деревне по другую сторону леса. Старушка понимающе кивнула и пригласила студента вечером на чай, если, конечно, он хочет послушать ещё историй о лесном боге и его женихе. Разумеется, Маркус не мог отказаться от такой возможности. Судя по всему, эти сказочные персонажи за века обросли большим количеством разнообразных мифов, меняясь от села к селу, и ни один историк уже не смог бы определить, какая вариация наиболее каноничная, а какие — уже более современные. — Значит, голубок, тебе там нежную сказку про любовь рассказали? — старушка настойчиво пододвинула поближе к студенту огромную тарелку с варёной картошкой, посыпанной мелко нарезанной зеленью. Кажется, она решила, что ей во что бы то ни стало нужно откормить «несчастного и такого худенького» парня. — Да. Это очень интересная легенда, в ней прослеживаются типичные для славянских народов мотивы древнего язычества и... — Ой, брось ты умничать, мальчик. Мы тут люди простые, институтов не заканчивали, запутаешь старушку. Ты кушай, да побольше, чайку пей. Чаёк у меня хороший, крепкий, с малиновым листом и калиной. Не стесняйся, голубок, а я тебе сказку расскажу, — доярка подкурила ещё одну папиросу, подлила чаю из большого фарфорового заварника со сколотым краем носика и принялась говорить: — Жених лесной, он же папоротника цветок. На Ивана Купалу в полную силу вступает, горит ярким пламенем и желания исполняет. Но не только папоротник на Купалу цветет. И другие травы необычные вырастают. Хранитель трав ими всеми повелевает, и если его покой нарушить, пока папоротник расцветает, быть беде. Хэнк неторопливо обходил свои владения. Всё в лесу цвело и радовалось, готовилось к особой ночи. Звери повыползали из своих нор, мавки забрались на ивовые ветви покачаться всласть, даже болотник со своей женой болотницей, девой-утопленницей, устроил в своей трясине лягушачий хор. Ночь Купалы — она всегда такой была, временем, когда люди не боятся и даже проявляют уважение. Едва стемнеет, девки из деревни на женихов гадать и через костёр прыгать пойдут. Хороводы на лесных полянах до утра водить. Парни будут храбростью меряться да цветущий папоротник искать... Благодать да и только! Вот закончится обход, и можно домой. Взять мужа под руку и повести забавляться, людей по-доброму с толку сбивать, да в стороне под их песни танцевать. Половину века уже прожил лесной бог со своим мужем душа в душу, как тут не радоваться. Хэнк не мог знать, но двумя днями ранее в ближайшую деревню вошел молчаливый путник. Попросил воды напиться, хлеба, да ночлега на несколько ночей. Путник был вполне обычным мужиком, никому в деревне и в голову не пришло подумать о нём дурно. А между тем мужик этот ночью в лес ушёл, поднял кутерьму среди веток, знаки какие-то на бересте начертил да под мох спрятал. Это был плохой человек, обученный злу и возомнивший себя выше природы. Он поставил себе целью извести как можно больше тех, кто за лесами, полями да реками приглядывает, чтоб не мешали людям леса вырубать да зверье истреблять. Чужак поставил как можно ближе к деревне магический капкан, чтобы кто-нибудь в него попал и в страшных муках усыхал, пока не рассыплется прахом. — Выходит, хозяин леса попал в капкан, и не мог оттуда выбраться? — Маркус сам не заметил, как под бодрую речь старушки умял всю картошку, несколько сладких булочек и даже потянулся к салату, который хозяйка нарезала специально в честь его прихода. — Да, голубок, на любого сильного найдется управа, даже среди волшебных. Затянуло беднягу под землю — и считай, пропал. В сказках оно ведь как: найти можно только тех, кто по земле ходит. Вот злодеи поумнее и прятали пленников под землю, чтоб их никто никогда не нашёл... Еще чаю? Вот так, молодец, — доярка снова наполнила чашки. — Ну как, нравится пока сказка? — Сложно сказать. Это почти прямое продолжение того, что мне рассказывали, но с самого начала не видно никакого символизма. — Вот ты всё ладно так говоришь слова какие-то умные, в тетрадке что-то пишешь... Вы, молодые, не отдыхаете почти. Весь день работал, а теперь вон, конспект пишешь. Ты расслабься лучше, голубок, и просто слушай. Отдохни, тебе ещё всю неделю работать. — Я отдыхаю. А записываю чтоб не забыть. Мне это всё ещё пригодится, — Маркус печально оглядел свои куцые заметки карандашом. Половину он пропустил из-за того, что был занят активным набиванием рта, и это было весьма печально с точки зрения науки. К тому же, он до сих пор не смог разобрать на слух, как же всё-таки правильно произносятся и уж тем более пишутся сказочные имена, а потому в его записях всё так же фигурировали американские адаптации. В тот вечер Коннор наслаждался привычным бытом. Поскольку в доме за хозяйку был именно он, за день предстояло хлеба напечь, наготовить всякого, выстирать своими руками в ручье простыни и рубахи, сходить в вечноцветущий сад и проверить, не заросли ли сорняками белые камни на могилах его жертвенных предшественников, пол в тереме вымести, и много прочих забот. Кроме того, всегда надо было следить за проказником Сумо. Добрый друг хоть и медведем был, но разумом обладал человеческим, скучающим от безделья. Вот косолапый и норовил то скинуть со стола чугунок, то стянуть с веревки белье, то сунуть морду в приготовленное. Белки и зайцы в лесу, конечно, очень вкусные, но от домашней еды грех отказываться. К тому же готовил всё это муж хозяина, потому особо приятно оттяпать кусок. Ещё Коннору необходимо было выделить время около полудня, чтоб сходить проверить, всё ли с его травами хорошо. Послушать, что прошепчут папоротники, какие вести принесут кусты черники. Может, людям в деревне нужны целебные сборы, может, где-то солнце выжгло плешь. Это всё его, хранителя трав, заботы. А с закатом — мужа встречать, накормить и приласкать. Сегодня особый день. Каждый год на ночь Ивана Купалы лесные супруги выходили поближе к деревне, чтоб повеселиться. Иногда могли даже незаметно встроиться в человеческие хороводы, из-за их природы никто не обращал на них внимания. Коннор обязательно надевал на голову самый большой венок из колосков, цветов и ягод, Хэнк наряжался в ярко-красную рубаху, расшитую золотом. С ними, разумеется, шёл и верный медведь, тоже охочий до потех. То с малышами-лесавками наперегонки по тропинкам гоняется, то на иву к мавкам полезет. А мавки эти всегда медведю рады были, и густой мех своими гребнями вычёсывали. Весёлая ночь, радостная. Одна из тех, что Коннор всегда ждал с нетерпением. Однако что-то муж в этот раз задержался. Не иначе как люди уже чего-то учудили, и их проучить понадобилось. Или из зверья кто-то в беду попал. Коннор ждал, но солнце уже давно село, сгустились сумерки, а мужа всё не было. И на душе стало как-то тревожно, не выдержало супружеское сердце, выбежал хранитель наружу. Травы зашелестели, зашептали, что беда пришла, согнулись, показывая путь. Коннор побежал сломя голову, и медведь не отставал. Раз сказано: «беда», значит, надо спасать. С милым мужем что-то стряслось. Но сколько бы хранитель трав не бегал по лесу, нигде и следа не нашёл. Хэнк как сквозь землю провалился, и никто ничего о нём толком сказать не смог, ни кусты, ни деревья. Только в месте, куда травы привели, сильно пахло человеком. Хэнку этот запах был мало знаком, а вот Коннор, который каких-то пятьдесят зим назад сам из людей вышел, этот дух отлично знал. Значит, люди постарались. Вечно им всего мало, вредят лесу ради забавы, а теперь и вовсе решили изничтожить. Да еще и на Купалову ночь, совсем никакой совести не осталось. Вот уже и время подошло, когда папоротник зацветает, да и прочие волшебные травы должны показаться на белый свет. Коннору положено было цветок папоротника сорвать и к сердцу приложить, чтоб до следующего года сил набраться, зиму пережить. Так было все годы ранее, так должно было стать и в этот раз. Но боль утраты и ярость по отношению к людям, сотворившим зло, затмили разум. Хранитель трав прошёл мимо горящего кровавым пламенем цветка, прямо сейчас он искал другое растение. Не менее волшебное и сильное, но из тех, что найти труднее. Коннор дошел до поляны на краю леса, вынул из рукава косу, и начал косить траву в широкий размах. Прятать вещи в рукаве его научил один из ветряных духов, тот в одном мог спрятать сразу три дождевые тучи. Ещё никогда Коннор не был так благодарен, ведь коса ему была нужна в работе, а сейчас без неё и вовсе никак. Взмах, второй, третий. Ничего, только срезанные травинки на землю легли. Ещё один взмах, другой, и ещё... Удар, громкий металлический звон, косу перегнуло и отбросило в сторону, а на земле что-то блеснуло золотом. Хранитель опустился на колени, тщательно перебирая пальцами там, где был блеск. Вот она, маленькая веточка с тремя розоватыми острыми листьями, свернувшимися в кольца. Прямо краем листа Коннор распорол себе ладонь и вложил найденную разрыв-траву в рану. Разумеется, порез почти сразу затянулся, остался лишь коричнево-зеленый бугор на коже. Парень на пробу сжал остатки косы в руке — та вмиг растрескалась и трухой рассыпалась. Разъярённый хранитель шел напрямую к людям, позабыв обо всех правилах. На границе деревни на него зашипели домовые, овинники и гуменники, даже один банник высунулся наружу, но одного лишь взгляда пустых от горя глаз, полностью почерневших, хватило, чтоб живущие с людьми духи разбежались. Никто не рискнул останавливать лесного пришельца, который явно с разумом простился. Разрыв-трава напиталась кровью и проросла сначала вдоль костей, а затем и сквозь кожу. Рука почернела, усохла и стала похожа на диковинную мертвую ветку, из которой растут маленькие побеги с розовыми цветками. Празднующие люди не сразу увидели, что к ним приближается чудовище с будто бы умирающей на ходу черной плотью, чёрными же, как ночь, глазами, и обросшее движущейся невиданной травой. Когда увидели — закричали, зачурались, побежали по хатам прятаться, а кто не успел — те пытались то в сарай, то в баню заскочить. Но обитатели пристроек не впустили, сами до костей перепуганные. Чудовище подходило к людям по одному, вонзало когти в их кожу, и несчастные ржавели, рассыпались. Закончив с теми, кто не успел спрятаться, монстр пошел по домам. Напрасно старались люди засовы задвигать и двери подпирать — разрыв-трава открывает все замки. Мужики пытались за топоры хвататься, но толку в этом не было. Разрыв-трава и топоры, и ухваты в ржавую пыль размолола. Тогда некоторые бросились бежать прочь из деревни, пока чудище было занято другими домами. Бежали в чём были, не оглядываясь, бросая мужей, жен и детей своих. Но им пришлось даже хуже, ведь за околицей их поджидал дикий зверь. Всех медведь затрепал насмерть, зубами и лапами разодрал. К заходу солнца крики стихли, остался лишь плач уцелевших детей, да нескольких матерей. Страшное чудовище, ещё вчера бывшее добрым хранителем трав, вышло из деревни по кровавой тропе из разорванных тел, оседлало сытого медведя и скрылось в лесу. Как люди отплатили ему за помощь злом, отняв любимого мужа, так и он им отплатил. А вскоре и домовые, гуменники да банники вереницей потянулись прочь из вымершей деревни, лишь бы убраться оттуда подальше. Не стоили те немногие люди, что остались, соседства с чудищем из разрыв-травы. — Подождите-подождите, и это всё? — Маркус оторвался от записей и уже без споров схватил предложенный старушкой бутерброд. Сказка настолько его взволновала, что возникла настоящая потребность заедать стресс. — Это нетипично для местной культуры! Во всех источниках разрыв-траву описывали как дарующую мудрость, и, хотя действительно существовали ритуалы с заращиванием ее в раны на руках, это применялось для вскрытия замков. Нигде никогда не описывалось уничтожения железа или человеческого тела. Хоть это и логично, ведь в крови много железа, но тогда этого ещё не могли знать. Так что же... — Голубок, утихни, — старая доярка потушила папиросу. — Какая есть сказка, такая есть. В ней мораль — не требовать от природы слишком многого, а то она погубит. Мне бабка про то много рассказывала, когда я маленькой была. В одной из сказок говорилось, что хранитель ударился оземь там, где его муж пропал, земля разошлась, и удалось снять с бога волшебные оковы. А травник ещё год, до следующего Купалы, кровью и сырым мясом кормился, подпитывая свою разрыв-траву, пока не взял снова к сердцу папоротник. И что с той поры люди на Купалу в лес не ходили, чтоб ненароком не помешать ему срывать цветок папоротника. А то вдруг он в этот раз плакун-траву возьмет или что похуже. — Но... Но... Но ведь... Это идет вразрез со всем, чему нас учили, — Маркус картинно схватился за бритую голову. Сказка-ужастик чисто ради ужасов совсем не походила на другие подобного же жанра и созданные в то же время. Это точно должна была быть современная интерпретация. Если поверье передавалось из уст в уста многие поколения, то исказилось. Кто-то мог пожелать нагнать страху и поменять текст. Чёрт побери, теперь студенту захотелось пойти порыться в архивах местных библиотек и музеев, чтобы откопать там упоминания о лесном боге и его муже, сравнить крупицы информации и составить более точные образы мифических персонажей. Но кто бы его пустил в этих архивах ковыряться? — Не переживай, мальчик. Говорю же, мы тут институтов не заканчивали. Кстати, разрыв-трава по поверьям ещё и от болезней хорошо лечит. Так хорошо, что долгожителями становятся. Поэтому ты того, будь осторожнее, голубок. Говорят, те дети, которых травник не тронул, до сих пор живут здесь, — старушка захохотала, а Маркус поёжился. Бред, конечно, но было что-то такое в атмосфере глухих деревень, что заставляло верить их легендам и высматривать через окно в темноте жуткое чудовище, покрытое травой. И даже показалось, что ветка дерева в саду на самом деле не ветка — чёрная когтистая рука, прикрепленная к чему-то страшному, что смотрит такими чёрными глазами, что невозможно увидеть в потёмках.