Gay Panic in Puqi Shrine

Хуа Чэн не сразу отрывается от разглядывания проклятых оков на лодыжке Се Ляня, закипая внутри. Как посмел Цзюнь У? Стало понятно, по какой причине на поиски ушли столетия. Се Лянь опускается на циновку, и Хуа Чэн вторит его движениям, устраиваясь рядом. — Давай отдыхать, — говорит его Бог своим прекрасным голосом и задувает свечу. Долгое время Хуа Чэн просто лежит, разглядывая спину Се Ляня. Его мысли мечутся. На самом деле ему не нужно спать. Он не может поверить, что наконец нашел его снова. Все началось так давно: годы растягивались на десятилетия, десятилетия на века. Жизнь была тускла и безжизненна без Его Высочества. А теперь он здесь, прямо перед ним. На расстоянии руки — Хуа Чэн мог запросто его коснуться, стоило лишь руку протянуть. Не задумываясь, он поддается порыву и тянется в поисках прикосновения, но вздрагивает и одергивает свою бесполезную конечность назад. У него нет права касаться Его Высочества, пока тот спит. Это слишком жутко. Хуа Чэн уже обманом пробрался в постель Се Ляня и, ох, это звучит ужасно, когда он так говорит. Он чувствует каплю сожаления оттого, что попал в постель Се Ляня таким способом и качает головой, чтобы развеять непочтительные мысли. Это уже намного больше, чем он ожидал. Се Лянь не знает, что нужно быть осторожным с незнакомцами? Он спит с Князем Демонов за спиной. По его собственной инициативе. Се Лянь глубоко дышит. Хуа Чэн замирает. Тот просто переворачивается на спину и, кажется, не просыпается. Хуа Чэн по-прежнему не двигается. Он смотрит на лицо своего возлюбленного. Это восхитительно, захватывает сильнее, чем Хуа Чэн помнит. Се Лянь выглядит мирным и нежным даже бодрствуя, а во сне эти черты выражены еще отчетливее. Он не похож на статуи большинства воинственных богов: сердитых, резких и даже грубых. Се Лянь похож на того, кому доверился бы и ребенок. Хун-Хун-эр доверился сразу, едва увидев того, кто поймал его, того, с чьего лица слетела маска. «Это было так давно», — снова думает Хуа Чен, скорбя о потерянном времени. Он не осмелился бы жалеть Се Ляня, но… Хуа Чэн с точностью может сказать, что прошедшие века не были к нему добры. И, несмотря на это, Се Лянь по-прежнему добр. Он поделился единственной едой с незнакомцем, которого встретил всего несколько минут назад, пригласил его в свой дом, в свою постель, не подозревая, что его объективно скудные подношения и приют в скромном жилище значат для Хуа Чэна гораздо, гораздо больше, чем самые роскошные пиршества и богатое поместье в Призрачном Городе. Хуа Чэн все еще недвижим, он дышит неглубоко и по привычке, чтобы не вызывать подозрений даже у спящего Се Ляня. Се Лянь всего лишь в нескольких сантиметрах от него. Хуа Чэн вновь обеспокоен отсутствием навыков самосохранения Се Ляня. Он — Владыка Демонов. Он прямо сейчас может сделать с Се Лянем что угодно. И ничто не смогло бы его остановить, даже если бы Се Лянь не пригласил бы его в свою постель — но он пригласил! И Хуа Чэн все еще обрабатывает это. Хорошо же, что это именно он? Он не считает себя кем-то особенным, заслуживающим доверия, но все лучше, чем кто-то вроде Ци Жуна. Хуа Чэн внутренне содрогается при воспоминании об этом зеленом ублюдке, но внешне остается все так же спокоен. Се Лянь издает тихий звук, затем подвигается чуть ближе к Хуа Чэну. Хуа Чэн задерживает дыхание на несколько секунд, а потом продолжает это бесполезное дело, когда кажется, что Се Лянь перестает двигаться. Се Лянь выглядит таким нежным. Его волосы разметались по подушке волнистыми облаками. На его ключице, там, где ото сна чуть распахнулась одежда, видна небольшая полоска кожи, и Хуа Чэн поспешно отводит взгляд, прежде чем у него возникнут какие-либо неприятные мысли по этому поводу. Одна рука Се Ляня скрещена на животе, а другая — дальняя — откинута в сторону ладонью вверх, пальцы слегка согнуты. Его запястье обнажено, и, прежде чем оторваться, Хуа Чэн недолго останавливает на нем взгляд. У него были мысли об этих запястьях. Кто бы мог подумать, что запястье может быть соблазнительным, но учитывая восемьсот лет, скуку и отсутствие хоть кого-нибудь, к кому можно было бы испытывать влечение, Хуа Чэн был готов зациклиться на чем угодно. Однажды, пару веков назад, он провел шесть или около того десятилетий, думая только о ногах Его Высочества. Он внимательно рассматривает стену, стараясь не сосредотачивать внимание на какой-либо части тела Се Ляня. Хуа Чэн предполагал, что это будет ошеломляюще, но… Он напоминает себе не молиться Его Высочеству о терпении и самообладании по отношению к себе. Это было бы странно. Се Лянь шевелится. У Хуа Чэна есть всего секунда подумать о том, чтобы вывернуться из-под руки, прежде она окажется над ним. Се Лянь касается его. — Гм, — бессвязно бормочет Се Лянь и прижимается к его груди. Хуа Чэн смотрит на него сверху вниз. Он чувствует, как его кожа горит. Он примерно на девяносто процентов уверен, что на самом деле это не так. Се Лянь еще крепче обнимает Хуа Чэна за талию и утыкается носом в шею Хуа Чэна. Хуа Чэн понятия не имеет, что ему делать. Одна рука у него нелепо поднята, а другая неловко зажата между ними. Его бог обнимает его. Это не то, чего он ожидал! Вообще! Что делает Се Лянь? Тот немного расслабляется, затем сильнее прижимается к Хуа Чэну. Его выдох звучит удовлетворенно, и… Хуа Чэн не в силах оттолкнуть Се Ляня или вырваться из его рук, или сделать что-то еще, что он, вероятно, должен сделать. (Есть ли место вопросу «что делать?» в этой ситуации? Хуа Чэн не знает. Он никогда раньше не спал в постели с кем-либо, кто не был его братом или сестрой, и они определенно никогда не пытались обниматься с ним). Он медленно опускает руку, пока она не оказывается на плечах Се Ляня. Се Лянь радостно вздыхает и пытается придвинуться ближе. Хуа Чэн почти уверен, что на данный момент это физически невозможно. Хуа Чэн испытывает глупую благодарность за то, что их колени согнуты и потому они соприкасаются лишь грудью и ногами. Его бог обнимает его, и Хуа Чэн был бы удивлен, если бы эта тщательно созданная реалистичная оболочка не отреагировала на это. Се Лянь бормочет в шею Хуа Чэна что-то еще, и его губы, скользящие по коже Хуа Чэна… Слишком хорошо. Хуа Чэн посвятил много времени изучению языков, но он никак не может подобрать слов, чтобы описать это ощущение. Кожа Се Ляня теплая: правдивое, простое и объективное наблюдение. Его губы мягкие: еще одно правдивое, простое и объективное наблюдение. Там, где он прикасается к Хуа Чэну, тот чувствует, будто его заклеймили, и не думает, что сможет выдержать это состояние еще хоть секунду. И все же Хуа Чэн не променял бы это мгновение ни на что в мире — это чувство правдивее любого другого. Дыхание Се Ляня все время пробегает по его коже, и каждый раз Хуа Чэн ощущает озноб. Он уверен, что покрыт мурашками. Волосы Се Ляня щекочут ему нос, и Хуа Чэн наслаждается этим. Сейчас все растрепалось, пряди выходят из полупучка, который любит Се Лянь, но от этого он не стал менее идеален. Хуа Чэн почти сожалеет о том, что сделал эту оболочку такой реалистичной. Он начинает потеть. Он почти уверен, что Се Лянь тоже потеет, но проверять не собирается — для этого придется пошевелиться, а он не хочет его беспокоить. Тепло. Такое ощущение, что его пожирает жар. Он удивлен, что еще не сгорел. Он ни за что не откажется от этого. Кажется, проходят часы, пока он переживает этот ужасный, чудесный опыт. Се Лянь долго не двигается, его лицо уткнулось в шею Хуа Чэна, а тело прильнуло в его объятия. Хуа Чэн держит в руках драгоценность, которую ему по незнанию доверили, и недоумевает. Неужели Се Лянь так же жаждет прикосновений, как и раньше? Сквозь пелену сна чувствует ли Се Лянь такое же облегчение, когда его обнимают? Хуа Чэн обещает себе, что ускользнет, как только Се Лянь двинется. Он не знает, как Се Лянь будет реагировать на пробуждение в объятиях незнакомца, даже если он сам стал этому причиной. Се Лянь начинает ворочаться спустя много-много времени, и Хуа Чэн пользуется возможностью, чтобы поднять сначала свою руку, а затем руку Се Ляня, и ловко перепрыгивает через него, чтобы встать на край циновки, осторожно, выравнивая потяжелевшее дыхание. …даже если Хуа Чэн чувствует в том потребность, он — демон, а демонам совсем не нужно дышать, напоминает он себе. Он направляется к столу для подношений, растирает чернила, расстилает лист бумаги и начинает рисовать. Это занятие сродни медитации. Хуа Чэн мог безукоризненно изобразить богоподобного Наследного Принца Сяньлэ, охваченного безумием, и делал это множество раз. Он наблюдает, как образ Его Высочества обретает форму под его кистью, до тех пор, пока все черные линии не оказываются на бумаге, и не приходит пора использовать чернила другого цвета. Хуа Чэн смотрит на желтые чернила, которые использует для позолоты на маске Наследного Принца, и вспоминает, каково это — оказаться пойманным, когда ожидаешь, что сознание разлетится в клочья вместе с телом на земле внизу. Тогда Се Лянь его спас. Сейчас пришел черед Хуа Чэн сделать все возможное, чтобы защитить Се Ляня.