Бархатный сезон

Сюэ Ян открывает глаза, стряхивает с ресниц кошмар. Опять снились звуки ломающихся костей и хлюпанья входящего в живот меча. Ян встаёт, прихватив с собой бутылку воды, спешит в предрассветных сумерках на берег, к лодкам — в порту его ждут целых три. Большой заказ от жандармерии. Хороший заказ, хорошие деньги. Да и работа с моторами Яна всегда успокаивает. Утро бодрит прохладой и не спешит становиться днём, но света хватает. Ян наслаждается тишиной. Туристы, проходимцы и чужаки схлынули, берег и пляж безлюдны, бархатный сезон подходит к концу, впереди ждёт ветреная осень и пронзительная дождливая зима. Но всё это будет потом, а пока Ян с головой уходит в работу. Плеск волн привычно успокаивает, поднятые кошмаром воспоминания постепенно затихают, руки действуют сами собой, Ян наконец-то может насладиться возможностью думать только о моторах. К полудню три мощных двигателя перебраны, и Ян позволяет себе задремать прямо на нагретой древесине мостков. Будит его щекотка. Чья-то бледная худая рука неспешно водит травинкой по его лицу. Ян чудом сдерживается от того, чтобы не оттолкнуть, не ударить, не сломать. Понимание, что перед ним на корточках сидит ребёнок, его останавливает. Девчушка. От силы лет шести. Не местная — местные обходят его стороной. — Bonjour, Monsieur, — раздаётся над головой звонкий детский голосок. Ян хмурится, ищет глазами взрослого — мать, бонну, фий о пэр… Оставаться тет-а-тет с чужим ребёнком ему не улыбается. — Est-que ce sont tes barques? * — не унимается пигалица. Ян сдвигает брови к переносице, делает очень строгое лицо, но на пигалицу его гримаса никакого эффекта не производит. Это раздражает, но он признает очевидное: — Non! — Tu es pecheur? ** — продолжает допрос девчушка, на пляжном французском, с лёгким шипящим акцентом, который Яну смутно знаком. Большие чёрные глаза с любопытством и без всякого смущения рассматривают и Яна, и хитрое приспособление, которое он собирался приделать к мотору дорогого мэрского катера, и открытый чемоданчик с набором хромированных инструментов. — T'as pas l'air***. Её ручонка тянется к гаечному ключу. Ян, быстрым движением захлопывая крышку, всем своим видом показывает, что разговор закончен: — Je suis mecanicien. — Comment t'appelles-tu? — В голосе девчушки слышится неподдельный интерес, это неожиданно подкупает, и Ян почти против своей воли отвечает: —Сюэ Ян. Не беда, что назвался. В иностранном легионе он был записан как Чэнмэй, новые документы в порядке, отпечатки пальцев он подправил паяльником. Никто не сможет его найти. Он улыбается этой мысли и добавляет: — Можешь называть меня дагэ. — Ты из Китая? — восхищённо ахает девчушка на идеальном путунхуа. — Я тоже там родилась! Она по-взрослому протягивает Яну руку, смешно имитируя кого-то: — А-Цин. — Приятно познакомиться, — Ян жмёт крошечную ладонь. А-Цин серьёзно кивает, потом забывает о серьёзности, широко улыбается, спрашивает: — Ты покатаешь меня на лодке? Ян собирается ответить, что у него много работы, что надо перепрошить электронику ещё на двух моторах, что он серьёзный человек и ему не до игр с чужими маленькими девочками. Не успевает. — Завтра! Покатай меня завтра, — смеётся ему в глаза пигалица. — А сегодня мне уже пора. Папа велит возвращаться до захода солнца. А-Цин срывается с места, сверкая пятками, улепётывает по пляжу в сторону Villa de Hermes, к которой вверх поднимается узенькая улочка. По рассказам местных, виллу построили то ли для актёра, то ли для спортсмена, то ли для гуру — в детали Ян не вникал, но на его памяти жильцов в огромном доме никогда не было. Он вообще считал виллу заброшенной и населённой призраками. Ян достает мобильный, листает недавние входящие, находит номер аптекаря. Тот отвечает на звонок моментально: — Всё готово? Сколько я тебе должен за работу? — Половину, если разрешишь завтра покататься. Ян сам не понимает, зачем он это делает. После того как получает добро на лодку, всю ночь спит без кошмаров. А с самого утра посматривает на тропинку, ведущую на виллу. И всё равно пропускает момент, когда А-Цин дёргает его за полинялую безразмерную майку: — Я готова, дагэ! После прогулки А-Цин радостно носится по песку, от лодок до пляжных забегаловок и обратно, расспрашивает рыбаков о рыбах, гарсонов о чаевых, сторожа в порту о ворах, кошатницу мадам Пай о её питомцах. Всю неделю Ян пытается сосредоточиться на делах, но натыкается на улыбающуюся физиономию А-Цин буквально везде — у булочника, на пляже, на рыночке, находит её даже у мадам Пай. Пока он заделывает прохудившуюся крышу сарая в счёт оплаты комнаты, А-Цин героически хватает за шкирки и выстригает из шерсти котов старой дамы жевательные резинки и ещё какую-то сладкую дрянь, подцепленную животинами в общественных помойках. Потом Ян и мадам Пай в четыре руки мажут йодом исцарапанные до крови руки девчушки. Родителей А-Цин Ян не встречает ни разу, сам про них не спрашивает, а девочка не рассказывает. А-Цин оказывается не по годам смышлёной и невероятно любознательной, Ян сам пропускает момент, когда начинает рассказывать ей про течения, моторы, скорость, гонки, учит держать инструмент и вслушиваться в звуки клапанов и цилиндров на холостом ходу. А-Цин, высунув от натуги язык, отворачивает гайки, цепляет на провода клеммы стробоскопа, задаёт и задаёт вопросы. Её чопорное путунхуа поначалу режет слух, но Яну давно хочется поговорить на родном языке хоть с кем-то, пусть и с шестилетним ребёнком. К середине второй недели Ян ловит себя на том, что собирает в бухте ракушки поинтересней, чтобы на берегу продемонстрировать А-Цин, покупает у булочника мини-безе, чтобы угостить пигалицу. Осознание этого факта неприятно режет под рёбрами — Ян, кажется, позволил знакомству зайти слишком далеко. Начинает привязываться. А привязанности, по его опыту, всегда оборачиваются обманом. Ян собирается уже сказать девочке, что больше с ней нянчиться не намерен, как А-Цин, пришлёпав к нему по пирсу, радостно объявляет: — Папа позвал тебя на ужин. Пойдёшь? Только этого не хватало. Ян не собирается изменять своим привычкам и подстраиваться под чужие желания, лихорадочно ищет причину повесомей, чтобы отказаться, когда незнакомый, мягкий голос раздаётся за спиной: — А-Цин? Est-ce ли это ваш мистерио пријатељ? А-Цин довольно кивает, Ян резко оборачивается, натыкаясь на высокого, с иголочки одетого мужчину, с аккуратным пробором в седеющих волосах, слишком длинных, чтобы быть уложенными по моде. С удивительно приятными чертами лица. Ян сверлит отца А-Цин недоверчивым взглядом, в чёрных глазах не может прочитать абсолютно ничего, кроме печали. — Значит, это о вас дочка рассказывает каждый вечер? — мужчина улыбается тонко, но дружелюбно, в интонациях тот же самый искренний интерес, что и у А-Цин. За мягкими и вкрадчивыми нотками в голосе чувствуется воля и характер, за расслабленными движениями скрывается тренированность и сила. — Синчэнь, Сяо Синчэнь, — мужчина протягивает Яну руку с достоинством и тактом, будто перед ним не мелкая сошка, а случайно затерявшийся между дюной и морем принц Монако. Ян узнает этот жест, хотя в исполнении А-Цин он выглядел почти комично. — Сюэ Ян, — решается Ян, сжимая длинные со слегка деформированными суставами пальцы Синчэня. Такие бывают у музыкантов. Или у тяжелобольных людей. — Рад встрече, Сюэ Ян, — очень серьёзно говорит Синчэнь. Под его грустным взглядом собственное имя кажется Яну неуютным, плохо сочетается с пейзажем и мирным разговором. Ян, не выдержав, закатывает глаза. Он делает вид, что совершенно не впечатлён и надеется только, что от доброхота получится поскорее отвязаться. Говорит: — Мне пора. Пока, пигалица! — картинно улыбаясь, разворачивается и собирается было уходить, но голос Синчэня продавливает ему спину: — Мы бы хотели позвать вас на ужин, Ян. Прошу, на пару часов, не больше. — Послушайте… — начинает Ян притормаживая и чувствуя, как поднимается в груди раздражение. — А-Цин не свойственно… доверять другим. Вы — первое исключение за долгое время. Тот, кто важен для моей дочери — важен и для меня, — не дает ему закончить Синчэнь, складывает руки в старинном церемониальном поклоне:  — Окажите нам честь. В глазах его мелькает глубоко спрятанная от посторонних боль. Ян впервые думает, что мать пигалицы никто из них ни разу не упомянул. Ох, чёрт. Ян понимает, что попался. — Ладно, — сдаётся он. — Но пара часов, не больше. Завтра рано в море на испытание мотора. — Обещаю, мы вас не задержим, — растягивает тонкие бескровные губы в улыбке Синчэнь, в его глазах появляется интерес, всего на секунду, но Яну хватает, чтобы почувствовать, как нелепо вспыхивают уши. У Синчэня под рукой А-Цин радостно взвизгивает: — Папа, а Ян знает дорогу? — Не заблужусь, — ворчит в ответ Ян. — Тогда в семь? Яну остается только кивнуть. Собираясь, он пару раз обзывает себя идиотом. «Я ведь об этом пожалею?» — Спрашивает Ян сам себя и прикидывает, какие его могут ждать последствия, если пожалеет. Он звонит в домофон, ворота мягко разъезжаются, и Ян проходит во внутренний двор, минуя бассейн и уютную террасу. На пороге его уже дожидается Синчэнь в льняной рубашке поверх свободных брюк. Обрамлённое смолью волос лицо кажется особенно бледным. Что дальше? Дальше Ян всего на мгновение засматривается на виднеющиеся в вырезе широкого ворота ключицы и сглатывает волнение. Дьявол! — Рад вас видеть, Ян, — Синчэнь выверенным жестом приглашает его внутрь. Вопреки опасениям ужин проходит легко: Синчэнь неторопливо рассказывает об их путешествии по Евросоюзу, каждая новая история сопровождается уже виденной Яном на пляже печальной улыбкой и звонким смехом А-Цин, передразнивающей на разный лад действующих лиц. Ян молчит и время от времени коротко хмыкает особо удачной шутке, усердно расправляясь с антрекотом, гарниром и очень вкусным сладким десертом. Под конец глаза у А-Цин начинают слипаться, и она только вяло машет Яну на прощание, засыпая прямо у отца на руках по пути в детскую. Когда Синчэнь возвращается, уложив пигалицу спать, Ян успевает убрать со стола. — Спасибо вам, Ян, — тихо говорит Синчэнь, подходя к щедро заставленному бару и звонко вытаскивая пробку из пухлой золочёной бутыли. — Это был славный вечер. — И правда, — коротко отвечает Ян. — Коньяк? — предлагает Синчэнь, выплескивая добрую порцию себе в бокал. Ян знает, что чтобы достигнуть даже лёгкого опьянения ему потребуется опустошить весь бар до последней капли, но всё равно подозрительно щурит глаза, наконец капитулирует: — Байцзю? — Отличный выбор, — так же уверенно Синчэнь достает другую бутыль — красную — и наливает, пренебрегая всеми традициями, хорошую порцию прозрачного спирта с медовым запахом тоже в бокал. Ян вертит бокал в пальцах, стараясь посмаковать, а не опустошить одним глотком, а Синчэнь плавно шествует на широкий, выходящий прямо на море балкон. Ян медлит с минуту, но, видимо, его ждут снаружи. Вздыхает, поднимаясь, и приканчивает порцию. — Спокойное место, — говорит Синчэнь, как только Ян выходит к нему на воздух. Затем на секунду проводит по глазам рукой, словно пытается снять с них повязку. Ян отслеживает жест, выцепляет взглядом упавшую на лоб прядь, длинные ресницы. — Не жалуюсь, — отрезает Ян. Синчэня, кажется, ответ устраивает, он осушает свой бокал. Синчэнь смотрит не то Яну в солнечное сплетение, не то сквозь него, и вдруг говорит, взвешивая каждое слово: — Байцзю крепкий. Вы давно его не пили. Оставайтесь. Ян хочет сказать, что умеет пить, вполне может прожить без спирта, знает дорогу и умеет постоять за себя, но, сам не понимая почему, молчит. — Оставайтесь, — повторяет Синчэнь. Его взгляд, прямой и спокойный, смущает, не даёт Яну возразить. — В гостевой есть все необходимое. Ян всё-таки пытается сопротивляться, смотрит исподлобья. Роняет: — Мне лучше уйти. — Никто не знает, что будет лучше для нас завтра, — словно самому себе говорит Синчэнь, и вскидывает брови, фокусируя собственный взгляд на лице Яна. —  Я покажу вам комнату. Всего упрямства Яна не хватает, чтобы возразить. Он непонятно к чему вспоминает те пару-тройку лет, когда служил в иностранном легионе, и привычка подчиняться, уже много лет не дававшая о себе знать, вдруг заставляет его послушно следовать за Синчэнем в просторную комнату, убранную редкой, но явно дорогой мебелью. В ней Ян чувствует себя неуютно, будто в элегантном чужом кошмаре. — Ну вот, — говорит Синчэнь, пока Ян завершает беглый осмотр. — Надеюсь, вам будет удобно, — его мелодичный голос чуть проседает, взгляд заметно темнеет, скользя у Яна по плечам, по торсу и вниз. — Прошу, не стесняйтесь, если вам понадобится что-то ещё. Синчэнь поворачивается, чтобы уйти, но Ян замечает, как лихорадочно бьётся на его шее венка. Она выдаёт его с головой. Яну кажется, что он вдруг становится двумя людьми одновременно: один ждёт не дождётся, когда же его наконец оставят в покое, другой резко хватает Синчэня за запястье, останавливая. Тот поднимает на него совершенно непроницаемый взгляд. — Нет? — зло спрашивает Ян. — Смотря, в чём заключается предложение, — говорит Синчэнь и улыбается удивительно доброй улыбкой. — Вот в этом, — говорит Ян и грубо толкает Синчэня к стене, целуя. Поначалу всё ощущается слишком остро — Ян не целовал никого много лет, чужое дыхание во рту отдает непривычным, терпким вкусом, тепло Синчэня прожигает сквозь ткань футболки, и Яну хочется стонать в голос: не столько от удовольствия, сколько от осознания чужой близости, от того, что кто-то сознательно выбрал быть с ним, рядом, и он выбрал то же в ответ. «Пара недель» вертится в голове у Яна беспокойным, колючим волчком, «пара недель, и он уедет. Они никогда не увидятся снова. Никаких деталей, никаких контактов — только это, сейчас». Он заслужил это — одну маленькую блажь. Синчэнь заторможенно подставляет шею под укусы, позволяя Яну рвануть рубашку так, что пуговицы сыплются на дорогой паркет, длинно вздыхает, когда Ян от души сжимает крепкую ягодицу в ладони. Ян сам толкает Синчэня на широкую кровать, заводит руки за голову, с силой сжимая — отдаёт себе отчёт в том, что не сдерживается, касается в полную силу, и завтра нефритовая кожа Синчэня наверняка будет испорчена синяками. Возражений, впрочем, так и не следует — Синчэнь позволяет делать с собой всё, а Ян с удовольствием ощупывает чёткие линии мышц. С удивлением понимает, что не имеет понятия, что делать дальше: он не помнит, как быть нежным, как касаться так, чтобы не навредить. Ему вдруг хочется быть осторожным и чутким, но Ян не уверен, что ему это физически под силу. — Если хочешь, дальше могу повести я, — словно сквозь опьянение предлагает Синчэнь, и Ян с самодовольством отмечает и охрипший голос и то, как Синчэнь, вообще-то красив: безнадежно растрепавшиеся волосы, начинающие наливаться синяки вдоль шеи и груди, распахнутые, совершенно шальные глаза. — Ладно, — признаётся Ян, торопливо, пока не передумалось, расстёгивает джинсы. Такого с ним не случалось с подросткового возраста. Он снова чувствует себя подростком. Оказывается, довериться Синчэню получается ужасно просто. Прикосновения Синчэня — уверенные и долгие, опытные, сконцентрированные на одном лишь Яне, будто он пытается через кожу понять, какой Ян внутри. Ян млеет и подставляется под руки — сил на сомнения не остается, когда Синчэнь наклоняет его через колено, словно собирались задать порку. Перекрещенные пальцы раздвигают кольцо мышц, протискиваются внутрь. Яну становится больно, он вдруг чувствует себя мальчишкой, которого наказывают. Мужчина. Взрослый мужчина делает ему больно и Яну хочется ещё больше этой боли. — Тебе нравится? — шепчет Синчэнь, вращая кончиком языка у Яна в ушной раковине. — Нет, — выдыхает Ян, разрешает Синчэню погладить себя по пояснице и поцеловать, а потом вбирает в себя мощные, до хруста позвонков, толчки. Медленно плывет в пустоте. Его качает от боли к удовольствию, как лодку на воде, он чувствует приливы и отливы своего и чужого желания. А потом в нём смешиваются прошлое и настоящее. Очень долгое прошлое и такое мимолетное настоящее. Настоящее перевешивает, и у Яна совершенно не остается сил, чтобы хоть что-то контролировать.

***

Ян спит без единого кошмара и просыпается, когда солнце стоит уже высоко. Просыпается один. В постели, в комнате, но не в доме. Одевшись, выходит на сладкий запах булочек и горячего кофе. На кухонном столике его ждёт накрытая стеклянным колпаком тарелка и Синчэнь, смотрящий что-то на своём планшете: — Доброе утро, Ян. А-Цин тебя не дождалась. Уже убежала. Завтракать будешь? Ян плохо соображает со сна, на кухне уютно, в животе пусто, и он как-то сам собой оказывается с куском ещё горячего омлета во рту. Вкусно. У Яна никогда так не получалось. — Ни в коем случае не мой сковородку! — точно услышав его мысли, говорит Синчэнь. — Моющие средства уничтожают естественный слой масла, и еда начинает пригорать. Просто протирай ее бумажными полотенцами с солью. Кстати, яйца для яичницы должны быть комнатной температуры. Всегда. Ян вздыхает с облегчением. Ни лишних объяснений, ни утренних поцелуев не предвидится. Прожевав и проглотив, Ян словно спрашивает разрешения: — Я пойду, — других слов в его голове не находится. Хотя вот это надо бы сказать: — Спасибо за завтрак. — Не за что, — совершенно спокойно, как давнему знакомцу отвечает Синчэнь, отрывая взгляд от планшета, улыбается: — Мы будем ждать тебя на ужин к семи. Если будешь задерживаться, позвони. Не давая Яну даже возможности возразить, протягивает чёрный проямоугольник визитки, на котором белым отпечатан номер телефона, и снова утыкается в планшет. Ян выходит за ворота, подставляя лицо под осеннее солнце. Крутит визитку между пальцами. Бархатный сезон ещё не закончился. Синчэнь ещё не уехал, но Ян точно знает, что приходить на виллу «Гермес» больше не надо. Но когда знание его останавливало?