First kiss

Май. На улице тепло, даже жарко, и США успевает пожалеть, что не переоделся в что-то посвободнее, чем классический костюм. Но на часах два с половиной, его мальчик, скорее всего, уже вышел с занятий и сейчас на всех порах мчится к нему. Эти мысли нагоняют в краску и приятное волнение даже его, взрослого и самодостаточного мужчину, которому уже перевалило за двести. Если бы только РСФСР знал, каковы масштабы его влияния... Америка не замечает, как на лице расползается улыбка, когда он видит чудо, на всех скоростях несущееся прямиком к нему. Руки интуитивно тянутся к очкам, чтобы снять — он знает, как России важно видеть его глаза. По его собственному мнению — ошибку природы, а по мнению его юного друга — самое прекрасное, что могло бы вообще быть и существовать во всей вселенной. Не проходит и пяти секунд, как на него, в буквальном смысле, набрасываются всем весом, да так, что США, будучи одной из великих держав, еле удерживает равновесие. Сбившееся дыхание подростка щекочет шею, в которую тот и предпочел уткнуться, обвивая ее руками. Америка незамедлительно сгребает его в охапку, крепко сцепив руки вокруг талии и спины. — Oh, полегче, Kid, — беззлобно смеется он, — Неужто настолько сильно соскучился? Горячие ладони — одна на лопатке, другая на талии — ощущаются для РСФСР очень отчетливо и волнительно, заставляя внутренности сжаться, юношеское сердце трепетать, а щеки — краснеть. Уже запомнившийся ему запах мужского одеколона заполняет легкие, дурманит, и Россия хотел бы вдыхать его дальше, уткнувшись старшему в шею, но отказывает себе в этом удовольствии ради другого. А именно, ради взгляда на столь необычные своим великолепием глаза, смотрящие в ответ с такой нежностью и трепетом, что только смущает его сильнее, хотя казалось бы, куда еще дальше. РСФСР знает, что влюблен. Давно и бесповоротно, но так светло, по-детски и невинно. — Прекрасны, — самозабвенно шепчет он, легонько, кончиками пальцев касаясь щек американца. У США металлозная гетерохромия: серо-голубого и карего цвета радужки, в обрамлении пушистых, серебристых ресниц. Россия находит в этой особенности нечто мистическое, по истине прекрасное, и часто сравнивает его глаза с корой красного дерева и цветом гальки у моря. А еще, часто забывается за любованием этой красоты. Прямо как сейчас. Америка, обычно, пользуется такими моментами, чтобы самому облюбовать лицо юноши: два ясных, как изумруды, глаза, россыпь золотистых веснушек, и... сейчас его взгляд останавливается на губах: таких манящих, мягких, по-детски пухлых. Он более чем уверен, что они еще никем не целованы. — Америка? — тихо, немного взволнованно зовет РСФСР. Черт, похоже, США упустил тот момент, когда мальчишка вышел из транса. — Что такое, kid? — он решает придуриваться, как и всегда поступает в неловких ситуациях, подобных этой. Можно сказать, нагло пользуется тем, что Россия слишком стеснителен, чтобы заявлять или спрашивать о его каких-то странных действиях или поступках. — Не зови меня kid, — вдруг сменяет тему юноша, выпуская его из объятий и скользя ладонями вниз, по груди. — Я... уже взрослый. В подтверждение своих слов, РСФСР, зажмурившись, хватает опешившего Америку за вороты пиджака, резко дернув на себя, и... целует. Сказать, что США прихуел — ничего не сказать. Он и не подумал бы, что у его мальчика хватит смелости на ЭТО, да еще и так дерзко, что не будь у него годами выработанного самообладания, то... Вы сами понимаете. Америка чувствует за один только миг столько эмоций, пьянящих, и в то же время таких волнительных, что кажется, будто это ему здесь шестнадцать. Ни один из его опытов не сравнится с тем, что он чувствует сейчас, просто из-за невинного соприкосновения губ с тем, за кого бы он не задумываясь отдал жизнь. Россия волнуется, и видимо, гораздо сильнее — в нависшей тишине его сердцебиение можно услышать гораздо четче, чем пение птиц на фоне. Он накручивает себя, корит, думает, что поступает слишком глупо, неправильно, наивно. Что США его вот-вот оттолкнет и отвергнет, и потому отчаянно пытается запомнить ощущение его губ на своих. Но все сомнения улетучиваются вмиг, когда Америка запускает пальцы в белоснежные волосы, путает в них пальцы и прижимает себе плотнее. Это действие напрочь выбивает воздух из легких России, который сжимает и комкает в руках пиджак старшего, подобно утопающему. Эйфория кружит голову, дыхание смешивается в одно, сердцебиение — тоже. Все мысли до единого покидают голову, и юноша, кажется, забывает вовсе, как дышать. Америка, даже будучи опьяненным неумелыми и неопытными губами младшего, замечает это и отстраняется, чтобы тихо, хрипло засмеяться и выдохнуть: — Babe, только не забывай дышать. РСФСР вспыхивает, как спичка, и демонстративно отворачивается, спрятав красное лицо в ладонях. Невероятно стыдно. Америку это безумно забавляет, и он еле сдерживается от того, чтобы не рассмеяться в голос. Такой смешной и очаровательный, господи. — Я думаю, мне нужно домой, столько домашки задали, так что я наверное пой— начинает было тараторить он, собираясь таким образом сбежать от неловкой ситуации, но не договаривает, потому как оказывается заключенным в крепкие объятья со спины. — К черту домашку, — произносит США в самое ухо, забавляясь с того, как оно заливается краской, и, не удержавшись, целует шею. На засосы, ясное дело, не осмеливается — не хочется быть убитым самим СССР. Но даже легкие поцелуи заставляют мальчишку млеть от ласок, посылая целые табуны мурашек по коже. — Америка, — тихо, на грани отчаяния звучит от подростка, и кажется, это окончательно срывает ему крышу. Он разворачивает РСФСР лицом к себе, и уже сам, требовательно, не давая опомниться, припадает к губам, медленно, но настойчиво их сминая. У юнца от таких внезапных действий все внутренности сжимаются, и он буквально млеет в умелых руках Америки, старательно отвечая на поцелуй. США оттягивает зубами нижнюю губу мальчишки, заставляя того нервно выдохнуть, а сердце — сделать очередной кульбит, и он, от переполнявших его волгений и эмоций, снова начинает комкать в руках многострадальный пиджак старшего. Впрочем, Америку, терзавшего желанные губы в мучительно-сладкой пытке, это не волновало от слова совсем. Он не заходит дальше, наслаждаясь ощущением одной лишь мягкости губ РСФСР, и еще долго "учит" подростка целоваться, пока тот не выглядел уже совсем потрепанным и смущенным в край, и пока ноги совсем не перестают его держать. Возможно, США немного переборщил. Но не то, чтобы он об этом хоть сколько-то жалел. Вид растрепавшихся пепельных волос, в которые Штаты неоднократно запускал пятерню, и опухших до неприличия зацелованных губ русского вызывает у него удовлетворенную усмешку. Он проводит мальчишку до остановки, на прощание крепко сжав его в объятьях и незаметно оставив поцелуй на линии челюсти, и чувствует себя невероятно влюблённым и счастливым.