Живые и жадные

Карлине было смешно вспоминать, как раньше ей было неловко находиться рядом с лордом Димитреску. Альцин умел подавлять одним видом: хватало взгляда этого здоровяка, чтобы почувствовать себя вошью, букашкой, которую он раздавит и не заметит. Карлина Гейзенберг, довольно высокая для женщины, запрокидывала голову, чтобы посмотреть в его надменное, лощеное лицо с выебистыми усиками, однако ей хорошо было известно, что разницу в размерах можно использовать в свою пользу. Голиаф оказался беспомощен перед брошенным в его голову камнем; Альцин Димитреску пал перед «силой киски» Карлины. Женщина сморщилась, презрительно фыркая; дурацкие мысли. В голову всегда лезла всякая чепуха, стоило ей начать думать об Альцине. Если лорд Димитреску, черт зубастый, слишком уж нагло вползал в подкорку сознания, Карлина старалась отвлечься за работой; перебирая двигатели, спаивая органическую ткань и металл, наблюдая за слаженной работой механизма, питаемого работой живого сердца и Каду, Гейзенберг расслаблялась. Думать об Альцине было некогда. Но стоило остаться в тишине и одиночестве, как накатывало, доводя женщину до нервной почесухи. Альцина Димитреску было слишком много в жизни женщины, и ей это не нравилось; из-за него Карлина чувствовала себя уязвимой, а она не могла позволить себе слабости. Гейзенберг была беспомощной перед Мирандой, довольно с нее этой бешеной суки; больше никто не будет ею управлять. Поэтому она мятежно скрестила руки на груди, ничуть не стесняясь своей наготы, и сверкнула сталью в глазах на лорда Димитреску, который, обнаженный, сидел на кровати, закинув ногу на ногу, и попыхивал трубкой, глядя на Карлину сквозь клубы табачного дыма, пахнущего болотным пожаром. — Нет, — отчеканила Гейзенберг, — нет, я отказываюсь. — Почему же, моя дорогая? — со всей учтивостью осведомился Альцин, как будто он был на советском приеме, а не светил своими яйцами, размером с теннисный мячик каждое, перед Карлиной. — Мне казалось, что вы открыты любым экспериментам. — А ты все на свой счет не принимай, — едко посоветовала женщина и тряхнула волосами цвета перца с солью; она начала седеть почти с того самого дня, как угодила к Миранде, но не собиралась закрашивать седину. Карлине скрывать и стыдиться нечего; тем более она и так охеренно выглядела. А если кому-то не нравилось — пусть идут на хер. Лорда Димитреску все устраивало, поэтому он оставался. — Как скажете, — равнодушно ответил Альцин, чем немного задел Карлину. — Если не хотите — не смею настаивать. Чем тогда займемся? Могу предложить вам разложить пасьянс. С губ женщины сорвался возмущенный смешок. — Ты охерел?! Лорд Димитреску, зажав трубку в зубах, развел руками; даже будучи голым, без своей шляпы и щегольского костюма, шелкового галстука с бриллиантовой булавкой и золотых часов на филигранной цепочке, он все равно выглядел так, словно готовился принимать в своем замке ужасов если не королеву, то посольскую делегацию. — Если карты вам претят, то почему бы нам не почитать? Давеча я получил несколько весьма любопытных книг. Так как уже вечер, я бы посоветовал обратить внимание на более легкое чтиво. Как на счет «Декамерона» или «Амето»? Мои дочери их обожают. — Ты издеваешься? — мрачно осведомилась Гейзенберг, наморщив лоб; Альцин деланно пожал плечами, отводя взгляд к окну, за которым в синих сумерках искрились алмазные брызги звезд. — Ничуть, моя милая. Более того: мне кажется, это вы пытаетесь вывести меня из себя своим отказом. Но вы же знаете: я никогда ни к чему не принуждал женщин. Как бы сильно они… — мужчина прочистил горло, дернув подбородком, — не нарывались. Край упрямо поджатого рта Карлины дрогнул; ага, значит, его все-таки зацепило. От распустившегося в груди довольства, женщина задрала подбородок, устроив ладони на бедрах. В отличие от худосочной Донны Беневиенто, Гейзенберг была довольно широка в кости, стан у нее был крепкий, почти мужской, прямо развернутые плечи, чуть ссутулившаяся спина, жилистые руки, но полные бедра и твердый зад; конечно, не красотка из кабаре в платье с разрезом, но получше многих, раз уж сам лорд Димитреску пускал на нее слюни. Карлина знала, что Альцин ее хочет, подмечала, как он сглатывал и скрежетал зубами, как старательно отводил потемневший взгляд, однако глаза его то и дело возвращались к груди женщины, к ее животу и курчавому лобку. Хотелось повернуться спиной, чтобы Альцин еще обласкал взглядом и ее ягодицы, но Карлина, раззадорившись, решила доиграть до конца. Дразнить лорда Димитреску всегда было потешно; как джентльмен, вполне осознающий свою силу, он в какой-то степени был бессилен перед Карлиной. Все-таки она наравне с Альцином была протеже Матери Миранды, да еще была вхожа в его дом на правах не только гостьи, но и приближенной хозяина. Настолько, что щеголял перед ней голым и позволял лапать себя за зад. Гейзенберг сыто причмокнула губами, с присвистом выдыхая; задница у Альцина была что надо. Вслух она об этом, разумеется, не говорила. Карлина скорее откусила бы себе язык, чем признала бы, что считала лорда Димитреску красивым. Это он умел бросаться витиеватыми комплиментами, словно солдат из окопа — гранатами, а голова Гейзенберг работала в куда более приземленном режиме. — Скажи это тем бабам, который живут у тебя в подземелье вместе с крысами, — язвительно напомнила женщина, переступая с ноги на ногу; ворс ковра щекотал ступни, Карлина с удовольствием зарывалась в него пальцами. Глаз, которым Альцин покосился на Карлину, сверкнул золотой монетой. — Нерасторопных слуг следует наказывать, — ровно заметил лорд Димитреску, — ни одно проявление неуважения я не оставлю без внимания. Тебя это тоже касается, моя ненаглядная. — Очень интересно, что же ты сделаешь, — Карлина нахально подбоченилась, встряхнув неровно обрезанной челкой; перепалки с Альцином позволяли ей чувствовать себя моложе, здоровее, веселее, без груза пережитого пиздеца и восьмикрылой тени Миранды за спиной. Послушной Гейзенберг никогда не была, а нарываться, зная, что от наказания можно получить удовольствие, было приятно. Вместо ответа, Альцин поднялся, держа дымящуюся трубку самыми кончиками пальцев, и Карлина задохнулась, пробегаясь глазами по широкой безволосой груди мужчины, рельефному животу и мраморно-белым бедрам. Он был похож на греческую статую, только без игривого листочка между ног; чтобы прикрыть член лорда Димитреску, понадобилась бы целая охапка листьев. Представив его с целым букетом в паху, Гейзенберг смешливо хрюкнула, едва не подавившись воздухом, и вдавила пятки в пол, когда голый, а из-за этого еще более опасный, Альцин Димитреску шагнул вперед, неумолимо сокращая расстояние между ними. — Дорогая моя, — со вздохом начал он, — я и так позволяю вам чрезвычайно много. Вы распоряжаетесь в моем доме, помыкаете моими слугами и даже командуете моими дочками, словно своими солдатами. Стал бы я такое допускать, если бы не трепетное мое к вам отношение? — Стала бы я сюда ходить, если бы не… в общем, я… короче… ну, ты понял, — буркнула женщина, стушевавшись под конец фразы, и обняла себя за плечи, прикрывая грудь; признания не вышло, Карлина вообще считала, что слащавая болтовня ни к чему, ведь между ними и так все ясно, но, судя по коварной ухмылке Альцина, оставлять эту тему он не собирался. Приподняв одну бровь, лорд Димитреску манерно отсалютовал Карлине трубкой; дымок завивался кольцами и висел в воздухе несколько секунд прежде, чем раствориться, словно капли шнапса в воде. — Раз у нас все взаимно, тогда я не могу осознать смысла вашего отказа. Когда дама желает раздеться, будучи наедине с мужчиной, то такой жест воспринимается довольно прямолинейно. — Нет потому, что нет, — огрызнулась Гейзенберг, чувствуя, что вновь ляпнула какую-то глупость. Ну, что за голимая херня?! Что Альцин делал такого, что у Карлины мозги напрочь отшибало? — Я не хочу. Передумала, усек?! — Как скажите, — весело кивнул лорд Димитреску, ничуть не расстроенный и не обескураженный, — тогда не смею вас задерживать. Позвать горничную, чтобы она помогла вам одеться? — Что, гонишь меня, как только дошло, что ничего не перепадет? — ощетинилась бешеной росомахой Карлина; ее тянуло посмотреть вниз, на пах Альцина, на его член, здоровенный мощный хер, крепкий, стойкий, что кол Влада Дракулы, но она запрещала себе, хотя между ног потяжелело и ныло от прилившей к половым губам крови. Хотелось коснуться себя, однако женщина могла лишь быстро облизнуть пересохшие губы и сжать колени, усилив давление на узелок оголенных нервов, свившейся у нее между бедер. — Я буду счастлив, если вы останетесь, — признался лорд Димитреску, — но не хочу заставлять вас чувствовать себя неловко, уговаривая остаться. — И не надо, — прорычала Гейзенберг, дергая себя за мочку уха; нахера она отказала? Карлина же хотела его; стоя, лежа, сидя, на полу, на столе, у стены, в рот и пальцами в задницу, и членом между ее грудей, но не смогла удержаться от излюбленного зубоскальства. Зачем? Кому от этого стало легче? Уж точно не ей. — Однако, — Альцин уверенно забрал член в ладонь, и от этого жеста у Карлины слегка закружилась голова как после глотка виски, — если вы все же решите остаться, то я буду весь к вашим услугам. — Так уж и весь, — с сомнением пробормотала женщина; язык слегка заплетался, мысли путались, Гейзенберг с трудом подбирала слова, потому что лорд Димитреску смотрел на нее, сжимая в кулаке свой член, и во рту Карлины делалось наждачно сухо от желания сомкнуть на его стояке собственные пальцы. — А разве когда-то было по-другому? — лениво осведомился Альцин и улыбнулся, играя клыками, словно раздразненный волк. Это было уже не в первый раз; Карлина всегда срывалась, бросала вызов, требовала дуэли, не слишком-то желая драки, а лорд Димитреску подрачивал, вынуждая обнажить истинные эмоции, и Гейзенберг, так яростно противившаяся капитуляции, все-таки сдавалась, делая вид, что снисходила до поганого кровопийцы. На самом деле Карлина боялась, что рано или поздно Альцину надоест терпеть ее выкрутасы, и он выставит ее из замка, чтобы предаваться кровавым развлечениям с дородными крестьянками. Карлина знала, что, кроме нее, у лорда Димитреску не было другой женщины; да она бы и не позволила. Размозжила бы голову любой стерве, рискнувшей встать между ними, и самому Альцину отбила бы бубенцы, чтобы не звенел ими в чужих колокольнях. — Вы совсем не цените того, что у вас есть, моя милая, — продолжал лорд Димитреску, водя ладонью вверх-вниз, — в вашем распоряжении собственный маленький мир, личная вселенная, где вы богиня и царица, а вы вечно чем-то недовольны. Вот сейчас — я будто лично провинился перед вами. — А ты прямо такой весь из себя святоша, — осклабилась Карлина, трогая себя за грудь больше в необходимости чем-то занять руки, чем от возбуждения; от похоти она, наоборот, всегда замирала, словно гончая, почуявшая дичь. — Нет. Но и грешником я себя не считаю. Скорее, жертвой обстоятельств. Так и вы — не священник, чтобы я перед вами исповедовался, не так ли? — улыбка мужчины стала шире, похабнее, ехиднее, и лицо Гейзенберг заалело ярче пиона. Она с силой выкрутила собственный сосок, силясь вернуть себе самообладание, сбросить с себя свинцовое покрывало оцепенения, сковавшее женщину от немигающего взгляда Альцина, в котором плясали алые искры. — Так что же, моя дорогая? Останетесь или все же оденетесь и покинете мой скромный замок? — лорд Димитреску говорил уверенно, не сомневаясь в том, что Карлина, несмотря на всю свою строптивость, не уйдет, и это бесило женщину до звона в ушах. Ее разрывало от желания доказать свою самостоятельность и независимость, и в то же время так хотелось послать все к черту и уже завалить этого здоровяка на постель. Все сомнения, все преграды, страхи и комплексы были только у Карлины в голове; Альцин же их не знал и не видел, выходки Гейзенберг воспринимал как обычное баловство, и медленной, текучей походкой приближался к женщине, дрожащей от непонятной ярости, смешанной с вожделением. — Ты сама устала от собственных капризов, — проницательно отметил Альцин, отпуская свой член, который, темный, налитой, стоял, прижимаясь к животу. — Лучше иди ко мне. — Сам иди, — рыкнула Карлина; и шагнула вперед. Сначала Альцин просто обнял ее; Гейзенберг стояла, уронив руки вдоль тела, прижавшись щекой к прохладной гладкой коже лорда Димитреску. Она слышала не биение сердца, а урчание Каду, который ворочался где-то под кожей Альцина, и ее собственный паразит отозвался напряжением во всем телом на близость мужчины. Вздохнув, Карлина запрокинула голову, глядя в склоненное над ней лицо лорда Димитреску, и протянула к нему руки; Альцин, наклонившись, легко подхватил женщину на руки, и она обхватила руками его шею. — Ты совершенно невыносимая, — объявил Альцин, мягко целуя Карлину в уголок рта, и женщина самодовольно хмыкнула, будто он сделал ей комплимент; стоящий торчком член лорда Димитреску чествовал Гейзенберг еще выразительнее. Продолжая держать Карлину на руках, мужчина прижался губами к ее шее; Гейзенберг нервно поджала пальцы на ногах. Сквозь поцелуй она ощутила остроту его зубов и влажный, жадный жар рта, и прикрыла глаза, дрожа ресницами, когда Альцин, просунув руку под ее подмышкой, обхватил грудь женщины; сосок затерялся в его ладони как вишенка. Карлина охнула и низко, хрипло рассмеялась, задорно покачивая ступнями; на руках лорда Димитреску было удобно, не так, как в кресле-качалке, скорее, как на дереве, на широких раскидистых ветках клена, на которых можно было повиснуть словно кошке. Гейзенберг по-животному потянулась, выгибаясь всем телом, но тут же сжалась с внутренним стоном, когда Альцин вновь коснулся ее груди, но уже ртом. Он вобрал ее полностью, втянул в себя, словно засахаренную сливу, затем резко отпустил, и грудь Карлины, заалевшая, грузной каплей стекла к подмышке. Вторую лорд Димитреску держал в ладони, сжимая самыми кончиками пальцев, и от мысли, что в любой момент он мог выпустить когти, с легкостью секущие кости, у Гейзенберг потемнело перед глазами. Женщина знала, что Альцин не сделает ей больно; убийца, кровосос-переросток, любимый сынок Миранды, тратил на Карлину столько нежности, что в памяти терялся тот факт, что они оба — мутанты, уроды, ебанные фрики и питомцы одной свихнувшейся суки. Карлина чувствовала себя парящей в воздухе, зависшей над полом, подобно привидению, и едва не взмыла к самому потолку, когда Альцин аккуратно ввел в нее палец. Он никогда не торопился, тем более, что с размерами лорда Димитреску приходилось быть довольно осторожной — Гейзенберг любила здоровенные агрегаты, но спешка в работе со столь мощным оборудованием только вредила. Закинув руки за голову и сжимая в кулаке собственные волосы, женщина потянулась бедрами навстречу руке Альцина, насаживаясь, скользя по ним влагалищем, сжимая чувствительными стенками. Лорд Димитреску держал ее под колени, и пальцы этой же руки входили между складок, мягких, горячих, слипавшихся от обилия влаги. Второй палец вошел чуть туже, растягивая Карлину, и она глухо ругнулась на немецком от удовольствия, пальнувшего в нее из базуки. Дернувшись, она подкинула бедра, вращая ими, и пальцы мужчины толкнулись глубже, выпустив однако ноги Гейзенберг; Карлина повисла, раскидав колени, удерживаемая Альцином под лопатками. Забираясь в нее глубже, лорд Димитреску сжал ладонь, накрывая лобок женщины, и Карлина замолотила ступнями по воздуху, потому что ей было хорошо, но мало, а до его члена не получалось дотянуться. — Такая маленькая и такая несносная. Невозможное дитя, — Альцин, отступив на пять шагов назад, сел на кровать, и женщина оказалась у него на коленях. Член лорда Димитреску оказался зажатым между ее бедром и его животом, и Гейзенберг просунула пальцы между их телами, нащупывая головку. Мужчина рвано выдохнул сквозь зубы, двинул пальцами, растирая промежность; Карлина упрямо закусила губу, чтобы не застонать, хотя было приятно, так приятно, что она могла кончить от одних пальцев Альцина, которые проворачивались внутри нее. — Называешь меня ребенком и при этом трахаешь. Извращенец кровососущий, — отрывисто бросила женщина, пытаясь обхватить ладонью член лорда Димитреску, но они сидели слишком близко, слишком тесно друг к другу, и Альцин нарочно не пускал ее руку. Погружая свои пальцы в нее и тут же вынимая, он укусил Карлину за мочку уха, не до крови, даже не больно, однако Гейзенберг все равно буквально подскочила у него на коленях, как будто лорд Димитреску собирался снять с нее скальп. — А ты не веди себя как неразумное дитя, и я не буду так называть. Трахать не перестану, извини. — Только попробуй перестать, — прошипела Карлина, упираясь пятками в его ногу и принимаясь раскачиваться на его пальцах; Альцин больше не двигал рукой, двигалась сама Гейзенберг, шлепаясь о его ладонь промежностью и ягодицами. Было липко, мокро, обжигающе до натянутых струнами нервов, и толчки Карлины сделались быстрее. Она задышала чаще, приоткрыв рот, вцепилась в плечо Альцина, бледное, словно известняк, и алчно смотрела, как его пальцы пропадали внутри ее тела, а затем — выскальзывали, покрытые ее влагой. Когда женщина в очередной раз качнула бедрами навстречу руке лорда Димитреску, он вошел большим пальцем между половых губ, придавив клитор, как кнопку на пульте управления, от чего Карлина заколотилась в сладкой судороге, чуть не свалившись с коленей мужчины на пол. — Как я могу перестать, если у дамы такие высокие ожидания? — он натирал ее клитор, играл им, словно бусинкой, и Гейзенберг могла только сипеть, хватая ртом воздух. Она бессовестно упустила момент того, как Альцин перехватил ее поперек живота, укладывая грудью на постель, недовольно и разочарованно зарычала, приподнявшись на локтях, когда он вытащил из нее пальцы. — Одну секунду, дорогая, — промурлыкал лорд Димитреску; он вжался грудью в ее спину, уткнувшись носом в затылок, сомкнул руки кольцом, заключая Карлину в стальные объятия, и вмазался пахом в ее промежность. Головка члена скользнула по слипшимся створкам, ушла выше, к лобку, и Гейзенберг накрыла ее ладонью, массируя, сминая, вжимая в свой живот. Альцин легко укусил женщину за плечо, двигая бедрами мелко и часто, шлепаясь тяжелой мошонкой об ее ягодицы и проезжаясь членом по ее промежности, пока Карлина не завела руку себе между ног, подводя член сначала к выступающему язычку клитора, а затем — к входу во влагалище, которое ныло и пульсировало. — Позволь мне, — царапнув зубами шею у самой кромки линии волос, Альцин послал по спине Карлины волну приятного озноба; чуть отстранившись, придерживая Гейзенберг за ягодицу, мужчина смял в ладони член и забрался головкой между половых губ, потирая и щекоча клитор, и Карлина задохнулась от наслаждения. С языка сорвалось грязное ругательство, и от увесистого шлепка, опустившегося на ягодицу, немка дернулась всем телом, поджимая пальцы на ногах. — Что за выражения, моя милая? Леди всегда должна оставаться леди… даже если ее собираются трахать, как распутную девку. — Все мужики — скоты, — нахально выпалила Карлина, выгибая спину и вжимаясь задом в живот лорда Димитреску, — похер, сколько у тебя шелковых платков и как часто ты моешься. Животные, все до одного! И ты тоже!.. Ублюдок, сукин сын!.. Не останавливайся, твою мать!.. — Как может такая очаровательная дама говорить столь постыдные, грубые вещи? — Гейзенберг протестующе замычала, когда Альцин втолкнул пальцы ей в рот, однако послушно обхватила их губами, втягивая в себя, оплела языком, посасывая, намеренно громко причмокивая, и сжала кулаки от удовольствия, услышав, как заскрежетал зубами лорд Димитреску. В следующую секунду она сжала челюсти, давясь криком, но Альцин глубже толкнулся в ее рот, придавив пальцами язык, а член вошел наполовину в ее тело, подготовленное, нетерпеливое, алчущее, однако все равно лорда Димитреску было много, и Карлина зажмурилась, чувствуя, как ее влагалище натягивается, облекая его член. Каждый выступ и изгиб Гейзенберг ощущала самой своей изнанкой, и когда Альцин вытащил, чтобы потом толкнуться снова, на сей раз глубже, женщина забылась в восторге, закатывая глаза. Если бы не его пальцы у нее во рту, Карлина сказала бы, как ей нравится, когда Альцин в ней, как она любит чувствовать его в себе, одним целым с ней, сплетенным так же крепко, как и с Каду, но лорд Димитреску заполнил ее собой с двух сторон, и Гейзенберг смыкалась вокруг него туго, как перчатка, шире разводя колени, позволяя Альцину размашисто ломиться в ее тело. Комната качалась в такт его толчкам, Карлина подпрыгивала на кровати вместе с Альцином, гортанно рыча и двигая бедрами ему навстречу; ноги сводило, по подбородку бежала слюна, лорд Димитреску прихватывал зубами кожу на ее плечах и спине, жестко удерживая женщину за бок. Словно насаженная на вертел, как рождественский поросенок, Гейзенберг тянулась губами, ртом, горлом к пальцам Альцина и стремилась вобрать в себя как можно больше, полнее, глубже его член, который лорд Димитреску никогда не решался ввести в нее полностью. А Карлине хотелось его целиком; чтобы он взревел, кончая, чтобы затопил ее собой, так, чтобы по ногам потекло, чтобы женщина не знала, сможет ли все это пережить, однако начала уже сомневаться, когда пальцы Альцина переместились с ее бока на грудь. Сдавленно всхлипнув, Карлина принялась чуть подпрыгивать на постели, растираясь жарким нутром по члену лорда Димитреску. Альцин, глухо рыкнув, укусил ее за плечо, после чего покрыл лопатки каскадом торопливых, смазанных поцелуев. — Восхитительная, восхитительная женщина, — бормотал Альцин, потираясь покрытым испариной лбом о сведенные в напряжении лопатки женщины; вытащив пальцы из ее рта, он властно стиснул горло Гейзенберг, и Карлина задохнулась, едва не теряя сознание от удовольствия. — При всех твоих недостатках такая замечательная… даже странно, что ты досталась именно мне. — Заткнись, — хрипло попросила Карлина, плохо улавливая смысл его слов; да и как тут было что-то понять, когда член Альцина скользил в ней все быстрее и быстрее, а ее мышцы — инстинктивно сжимались вокруг него туже и крепче. Гейзенберг уже плохо владела своим телом; нетерпение Каду бурлило в крови, паразит сам тянулся за наслаждением, и серебряная зажигалка, гравированный портсигар, зажим для галстука, запонки и часы запрыгали на трюмо будто блохи, а после — и вовсе взмыли в воздух. Карлина стиснула челюсти, силясь вернуть контроль, но все пошло нахер, когда рука Альцина с ее шеи опустилась вниз, и пальцы нашли клитор, Гейзенберг стало ясно, что это конец. — С тобой я живой. Настолько, что могу кончить и сделать тебе ребенка. Это будет мой самый… самый лучший эксперимент, — признался Альцин, но Карлина его едва слышала; она кричала, не стесняясь, пока он вбивался в нее сзади, звонко колотясь о ягодицы, наслаждаясь блаженной пустотой в голове. Гейзенберг не помнила, приняла ли необходимые меры, чтобы проклятое семя лорда Димитреску не дало в ней всходов, однако сейчас ей было так хорошо, что их общий ребенок не казался такой уж дерьмовой идеей. Но нет, подумала она рассудком гаснущим, а через секунду — озарившегося звездами, когда от налетевшего шквалом оргазма мышцы принялись бешено сокращаться; даже если их тела способны к зачатию — нахер детей. Никаких спиногрызов, пока Миранда жива. Карлина Гейзенберг ни за что не отдаст ей своего ребенка, даже если из-за испорченных, измененных, исковерканных генов своих родителей он родится похожим на грушу.