（階層）：потому что так правильно.

коко держится на расстоянии. подходить ближе — запрещено. он знает это ещё с того самого дня, как только они с инуи вступили в официальные отношения. они, такие странные и непонятные в своей привязанности друг к другу, в конце концов формально оказались партнёрами. не просто с распиской от какого-нибудь загса и церкви, а действительно венчанные: с кольцами на безымянных, дорогими украшениями подаренными друг другу и ебанным медовым месяцем, как у всех парочек после свадьбы. правда, сейшу не хотел лишнего шума. было бы вообще странно, если в их ситуации хоть кто-нибудь захотел бы на широкий круг раскрывать их отношения, о которых мало кто знал, но, несомненно, молчал в тряпку под страхом того, что дуло пистолета окажется не только у его виска, но и в заднице. и это, блять, всё влияние коконоя хаджиме. того самого коконоя, который сейчас верным псом сидит перед инупи, стирает колени в кровь на холодном линолеуме и смотрит преданно-преданно, как дворовая шавка, потому что сейшу над ним возвышается. сверху-вниз окидывает взглядом, вальяжно рассевшись в кожаном кресле багрового цвета и протягивает ноги, с которых неэлегантно свисают не застёгнутые каблуки. — помоги мне, — власть в его интонации побуждает к действиям. хаджиме не против, в самом деле не против, потому что подобное ощущение испытать ему доводится действительно редко. он пальцами цепляет золотистую застёжку, пропускает её через тонкую ткань и закрепляет туфли таким образом, чтобы они аккурат устроились на чужих ступнях. где-то в висках пульсирует такая похабная и ненормальная мысль, что инуи выглядит в таком положении до блядского возбуждающе. тот самый инуи, который ещё в подростковом возрасте краснел, как юная дева, потому что коко решался целовать его с языком, зажимая где-то в заброшках и омерзительных, оплёванных углах. а что сейчас? сейшу выглядит как богатенькая блядь, которая легла под какого-нибудь папочку и довольствуется кругленькими суммами. в некотором смысле — всё так. нет, правда так, инупи действительно удовлетворяет свои потребности за счёт средств, только вот есть один нюанс: эти деньги заработаны им самим. не потому, что он выглядит очаровательным парнишкой, даже в свои тридцать с хвостиком, а потому что он действительно, мать его, соблазнительный в пределах их дома и до пугающего устрашающий за своей импровизированной зоной комфорта. и коко находит это таким эстетичным, что он даже не думает, что в их отношениях есть место для таких слов, как: «удовлетворение через взаимную выгоду». они уже давно не дети и не подростки, со своими тараканами разобрались достаточно резко и шумно, со всеми матами и оскорблениями, а затем впервые потрахались. и, объективно, это был самый отвратительный их совместный опыт, потому что наблюдать за тем, как инупи дрожащими руками пытается приобнять коко, плача от стыда вперемешку с удовольствием — просто невозможно. к слову, тогда хаджиме впервые открыл в себе неясное удовлетворение от вида чужих слёз. — достаточно, — сухо вырывает его из мыслей инуи и коко поднимает взгляд, уже хочет отстраниться, как то положено ему по их молчаливым правилам, но вместо этого — широко распахивает глаза от удивления. тонкий каблук цепляет галстук, скользит в опасной близости от сонной артерии и заставляет хаджиме сфокусировать всё своё внимание на сейшу. инупи действует осторожно, но при этом открыто дразнит: неторопливо ведёт ногой вдоль торса, определённо раздумывая над тем, как элегантно будет расстёгивать каждую пуговицу, бережливыми поцелуями покрывая шею коко, и при этом его взгляд… хаджиме хочет сглотнуть, но получится слишком громко, слишком откровенно и похабно. инуи такое не нравится. он вообще не любил всю эту похабность, которая мельтешила между ним и коконоем, потому что она смущала его, даже в таком возрасте. когда им обоим по тридцать с лишним, они верхушка преступной группировки, а всё ещё мнутся друг перед другом перед каждым сексом, потому что не думать о том, что придётся быть слишком близко — не получается. — сейшу… коко пытается хоть слово вставить, но его затыкают одним лишь взглядом. хаджиме замолкает, прикусывает нижнюю губу и не может позволить себе отвести взгляд от чужих глаз. инуи смотрит из-под пышных ресниц, у него кончики ушей стремительно багровеют, но при этом он продолжает нерасторопно, медленно оглаживать грудную клетку коконоя, плавно опускаясь к животу и замирает каблуком в опасной близости от области паха, словно удостоверивается в правильности своих действий. они смотрят друг на друга и не произносят ни слова, но уже заранее знают реплики и мысли друг друга. инупи коротко кивает, позволяет коконою делать то, что вздумается, и он делает. любовно оглаживает икры, поднимаясь к бёдрам и трепетными поцелуями прижимается к оголённым ногам, по-блядски высовывая кончик языка и обводит кожу, вырисовывая неясные узоры. и всё это с таким откровенным, говорящим взглядом, направленным аккурат в глаза инуи. прикосновения у коконоя всегда по-особенному трепетные, даже если выглядит он, как самая умелая блядь. потому что он осторожен во всём, что касается сейшу. извиняется таким образом за всё то дерьмище, которое подарил ему прежде и, безусловно, старается перебить его сполна. может, из хаджиме и хуёвый романтик, да и партнёр из него тоже та ещё проблематичная скотина, но несмотря на это — он старается. инуи это ценит и хвалит его. не говоря ни слова, одним лишь взглядом и многочисленными поцелуями — хвалит и успокаивает. потому что коко напоминает ему капризного ребёнка, когда дело доходит до «отдать-получить». — такой красивый, — на выдохе произносит хаджиме, бессовестно задирая рубашку инуи и языком скользит по прессу, прежде чем отстраниться. поза неудобная, хотя для того, чтобы приласкать сейшу — просто потрясная. коконои не будет жаловаться на то, что у него болят колени или что-то подобное. его интересует только то, как отреагирует сейшу. смутится ли? или предпочтёт возместить ущерб тем, что первым поддастся и начнёт провоцировать? хаджиме интересен весь инупи, а потому он никогда не скупится на комплименты. — просто очаровательный. — заткни пасть, — вполголоса сипит инуи, потому что это, блять, просто невозможно, ощущать все эти многочисленные прикосновения коко и не млеть, как девственница под умелыми руками возлюбленного. он плавно сползает по креслу ниже, а коко наоборот приподнимается, устраивается аккурат над инуи и усмехается, в привычной манере высовывая язык. сейшу хочет укусить его, но вместо этого — кусают и затыкают самого инупи. он даже не успевает буркнуть, потому что ощущение того, как коко вихрем врывается в его личное пространство затмевает рассудок. хаджиме коленом давит на пах, всего лишь дразнит, а сейшу уже хочется ноги свести, заскулить и отстраниться, — но он банально не может. потому что коко ведёт в поцелуе уверенно, но мягко, не напирает лишний раз. знает, что инуи по-прежнему осторожен и, можно сказать, невинен, вот и не делает ничего, что может принести ему дискомфорт. потому что сейшу нежный и обращение к нему нужно проявлять соответствующее. коконои проявляет, правда проявляет. например, целует он его достаточно глубоко, чтобы подбородок инуи был испачкан в слюне. и ласкает он его тело так же, потому что ни одно место не остаётся без внимания. хаджиме всего лишь оглаживает бока, плавно опускаясь к бёдрам, а сейшу уже пробивается дрожью и требовательно приподнимает их и выгибается. коко не может отказать. они отстраняются друг от друга и первым же делом инуи зарывается носом в шею хаджиме, ловит шумный вздох, срывающийся с его губ, и бесстыдно стонет. потому что то, как коко ласкает его, одновременно с этим поцелуем — просто невероятно дурманит. дурманит, возбуждает, заставляет мозг отключиться и, в конце концов, выбивает его из привычного равновесия. хаджиме в общем-то удовлетворяется реакцией сполна, но всё равно чувствует недостаток. ему не грозит перенасыщение инуи, потому что он всегда горазд его удивить. совершенно неважно чем: тем, что он в очередной раз проявит эту властность и грубость, когда на самом деле жмётся к нему так отчаянно, и ничуть не меньше сдерживает постыдные хныканья, или же тем, что он и броского взгляда не отпустит в его сторону, потому что он позволил кому-то приблизиться слишком близко, а коко, увы, не из тех, кто забывает о таких понятиях, как ревность и собственничество. — тише, — успокаивающе шепчет коконои, плавно оглаживая чужое возбуждение ладонью и усмехается. — ты ведь помнишь, что у нас сегодня невъебически важное собрание, м? инупи только бормочет что-то бессвязное, прижимаясь к хаджиме ещё сильнее и ловит его тихий смешок. ещё один. коко бессовестно метит его шею, прикусывает линию челюсти и пропускает пальцы под ткань шорт. безусловно им, как личностям высокопоставленным, стоит носить только строгие деловые костюмы, только вот на улице плюс сорок и даже самый феноменальный долбоёб осознает, что в смокинге он нахуй сжарится. сейшу, между прочим, осознал. — коко. — всё в порядке, инупи, — мягко отзывается хаджиме, позволяя сейшу поудобнее устроиться в кресле, а затем и притянуть себя. коконои улыбается, целует его в висок и нерасторопно, дразняще оглаживает возбуждённый орган, выбивая из лёгких инуи очередной вздох. сейшу чувствительный. очень чувствительный, и хаджиме это прекрасно знает. не стесняется пользоваться и, в общем-то, поступает только так, как непосредственно самому инуи захочется. потому что не коко тот, кто ведёт за собой — а инупи. и в этой иерархии, понятной только им двоим, нет места каким-то пререканиям и глупым конфликтам за власть. даже если коко и отдаёт чуть больше, чем получает — он не противится. потому что инуи заслужил. потому что он — сейшу. и сейшу хочется подарить и отдать всё то, что только можно. потому что хаджиме так хочет. инуи не давится позорными всхлипами и хныканьем, но дышит часто-часто, настолько, что обжигает своим дыханием шею коко и заставляет его поморщиться, пытаясь подавить собственное возбуждение в безостановочных поцелуях и дразнящих поглаживаниях чужого члена. сейшу вздрагивает, вскидывает бёдра и несдержанно толкается в ладонь хаджиме под его тихий смешок. он не бросает что-то вроде: «какой же ты нетерпеливый» или «тебе так сильно хочется?», потому что знает, что единственный, кому тут, блять, до помутнения перед глазами хочется — он сам. коконои рычит, впивается зубами в чувствительную кожу на шее, резко сбивает темп с медлительного на достаточно быстрый, издевательски давит на уретру большим пальцем и упивается громким, несдержанным стоном, едва не прозвучавшим прямо над ухом. — хороший мальчик. — коко! инуи выгибается, вздрагивает напоследок и изливается в ладонь коконоя. тот, в общем-то, и не противится, позволяет сейшу прийти в себя и только после этого отстраняется, чистой рукой перехватывает подбородок светловолосого мужчины и заставляет смотреть. безмолвно наблюдать за тем, как язык скользит по фалангам пальцев, слизывая остатки белесой и вязкой жидкости с них. наблюдать за тем, с каким поверхностным и внешним упоением коконои вылизывает собственную ладонь, запятнанную семенем сейшу — и этого уже кажется слишком много. инуи, в конце концов, всхлипывает, хочет отвести взгляд, но пальцы на подбородке опасно сжимаются, побуждая смотреть дальше. до самого конца. — думаю, собрание мы проебём, — как ни в чём не бывало отмахивается хаджиме.