Воронье Гнездо. Белый Ворон

Петер до сих пор не мог поверить в происходящее. Ему понадобилось больше месяца, чтобы совершенно чётко понять, что он сделал. Бросил? И да, и нет. Он ни за что не оставит Жана и сделает всё, лишь бы так и остаться полезным ему. Защитить. Но сейчас он просто… сбежал. Он сбежал как трус, но не мог ничего с собой поделать. Он был не готов к тому, что нечто подобное повториться. Идиот. Сам же и нанёс удар. Нет. Петер не хотел оправдывать себя. К чёрту. Тогда Жан пытался ему помочь, хотел как лучше. И что он сделал? Ударил. «Звезданул». Когда Джонатан сказал это, Петер был уверен, что он просто несёт околесицу, дабы в очередной раз обратить на себя внимание Рико. Что всё это просто не может быть правдой. Это просто невозможно. Он не мог позволить себе такого. Даже допустить подобной мысли. В тот момент он в целом и не мыслил, не думал, он был даже не в этом мире. У Петера до сих пор дрожь расходилась от рук, стоило только вспомнить те ощущения. Он так и не узнал и не вспомнил, что происходило тогда, но зато он отчётливо помнил нечто хуже — ощущения. Тычки металлического прута, удары, хлопки, яркий свет лампочки. Намордник. Его ремни, плотно затянутые на белоснежной коже и оставившие глубокие следы. Омерзительно. Петер отталкивал от себя эти воспоминания и, возвращаясь в свою реальность, снова видел вечно сопровождающие его цвета: чёрный и красный. Его лучший отрезвитель. Нет, пропадать из реальности никак нельзя. Одного раза ему хватило с головой. Теперь он отчётливо мог различить чужие голоса. Петер то и дело ждал, что кто-то скажет какую-то дрянь. Но единственное что он мог услышать. — А вы знаете? — кто-то из Воронят обратился к своей маленькой компании перед обедом. Воронята — ребята, что помладше их нынешнего состава, ребята, которым только предстоит стать Воронами. У Петера то и дело болезненно защемляло сердце, когда он смотрел на них: на их ещё несформированные тела, покрытые побоями тренера, на их искалеченное Гнездом сознание. — Белый Ворон. — Опять ты про него, — ворчал мальчишка-ровесник, уткнувшись в свой телефон за столом. — Так он же совсем озверел! — Тише ты, придурок! — шикнул на него другой за столом и оглянулся. — Если он нас услышит — кранты нам! Хочешь с пробитой башкой ехать на опознание? — Так вы не мешайте говорить! Он… Петер знал, что они скажут, потому шаг и ускорил, попытался пройти мимо них как можно неприметнее, но этому случиться было не суждено. Мальчишка примолк, и Петер совершенно чётко почувствовал, как прямой взгляд врезался в его спину. Мальчик заговорил, когда Петер отошёл на несколько шагов. — Он напарника своего ударил! — он говорил на пол тона тише. — Да ладно… — мальчик, что сидел с телефоном отвлёкся. — Озверел совсем, что ли? — Замолчите, — шикнул на них другой. И это был ведь далеко не единичный случай. Гнездо трепалось без умолку, пусть и старалось вести себя тише и очень недоумевало почему Зверь ещё не сорвался. Всё легко. Эти слухи — единственное, что до сих пор держит его в узде, не позволят даже лишний раз посмотреть в сторону Моро. Эти слухи были абсолютно правдивы, пускай в какой-то момент всё дошло до немыслимых приукрашиваний, но и это Петеру было на руку. Кто сказал, что до этого не дойдёт? Он же не человек, да? Зверь. Чего ему будет стоит снова сорваться не вовремя? И именно это чувство: спёртое дыхание и закипевшая кровь, продавленные ногтями белоснежные ладони — будет тем, что сопроводит его до самого конца. Пока не разорвёт на части. Пока не закончит своё грязное звериное дело. Это точно было не тем, что должно было коснуться Жана. Петер не простит себя, если именно Жан станет частью всей этой мерзости. Разделиться не самое приятное и далеко не простое решение, но, возможно самое правильное из всех. Не приближайся. Не говори. Не привлекай внимания. Нужно следить за окружением, только за окружением и не более того. Не за тем, как Жан словно смирившись, сидит за своей частью стола и всё равно до сих пор надеется, что Петер поменяет своё мнение. — Слушай, мне кажется — это уже маразм какой-то, — Петер понял, что опять потерялся где-то на задворках своих идиотских мыслей. Он поднял взгляд на Нормана. Его тёмные глаза светились волнением. Дже отвёл взгляд, и снова уставился куда-то в свой завтрак: тарелка с твороженной запеканкой, внушительного размера порция, но оно и не мудрено, как бы Петер не воспринимал еду Гнезда, какой бы омерзительной и кислой, горькой или гнилой она ему не казалось, своих свойств она не меняла: питательная, сбалансированная и главное калорийная. Идеально до мерзости. Петер отломил кусок запеканки, прожевал и поскорее проглотил, снова ощутил привкус скисшего творога, он попытался перебить это несколькими глотками тёплого молока, вроде помогло. Петер оглядел остаток порции. — Сколько можно его избегать? Это была нелепая случайность. Ландвисон снова поднял взгляд на Вилсона, смерил его раздражённым взглядом. Честно, до этого момента он не успел пожалеть, что последовал их с Закари предложению сесть вместе. Нет, Петер не забыл и никогда не забудет о том, что он сделал. Эти воспоминания отпечатались раскалённым клеймом на его сознании и вряд ли хоть когда-нибудь оно подживёт. — «Случайность», которая свезла ему половину лица, — раздражённо выплюнул Петер, принявшись возить вилкой по завтраку. Он не мог больше поднять глаз на кафетерий, потому что боялся столкнуться взглядом. Затравленных глаз Моро он не выдержит. Как и не выдержит более видеть его одного, обречённого, зажатого в другой части кафетерия. Со стороны, для тех, кто не знал ситуации, могло показалась что они просто в ссоре. Но на деле, как хорошо подметил однажды Закари, в ссоре здесь только Петер, причем со своей же головой. — Оу, да! А тебе же совсем, ни разу, ни капельки не досталось, — язвительно пропел Джонсон, принимаясь за свой салат. Он указал ложкой на альбиноса. — Ты нужен ему, — словно напоминая произносит Норман, вторя жесту друга. Как-то очень осторожно. — Поверь мне, Петер. Ему страшнее, когда ты так далеко от него, нежели… Ирландец раздражённо поднял взгляд на вратаря, прерывая его слова. Норман послушно заткнулся. На удивление, он оказался не таким плохим человеком. Петер понял это ещё в ту неделю в Преисподней. Было что-то, что позволило Петеру убедиться в том, что Вилсон не просто «Ворон», у него точно был потенциал остаться человеком. Наверное, поэтому он и рискнул сесть с ним за стол. И всё же, сейчас его человечность была не кстати. — Тема закрыта, — голос Петера звучал грубо и точно говорил о том, что споров он не потерпит. Норман сдался, уткнувшись глазами в свою порцию, Закари пожал плечами и решив, что это и вовсе не его дело, продолжил расправляться с запеканкой. Справедливости ради, наверное, стоит отметить, что постепенно Петер начал привыкать. Он привык вставать за полчаса до общего подъёма, просто потому что это позволит ему поскорее собраться, поскорее провести все процедуры и провести «разведку» на предмет недоброжелателей. Он привык тихо одеваться, хотя это всё и навевало идиотские флешбэки, когда в том же темпе ему приходилось собираться, чтобы успеть на собственную пытку. Цокот льда в прохладительных напитках, да и само ощущение холода на коже, заставляло не просто дрожать, а с головой окунаться в леденящий ужас. Всё тело рефлекторно сдавливало болезненной судорогой. Длилось это чувство всего пару секунд от силы, но этого вполне хватало, чтобы в красках вспомнить как мерзко стучал по бортам железной ванны нож Мориямы. Как тот скидывал избитые окровавленные руки Белого Ворона, заставляя каждую секунду надеяться, что она не станет для него роковой. Каждую проклятую секунду, Петер был уверен, что его ждёт смерть. И вот оно, уже в глазах темнело… Через секунду, Петер понимал, что прошел уже не один год с того дня, и сам он не в Преисподней. Он в их комнате, стоит тупо пялясь в шкаф. Дже одёргивал себя, стянув с вешалки свою вельветовую рубашку, надевая её поверх белой футболки не застёгивая. Ландвисон покидает комнату с тихим дверным скрипом ровно в тот момент, когда со стороны постели Моро послышался звон будильника. Сегодня он странно задержался. Петер надеялся, что успеет всё как обычно. Надо бы идти тогда, но почему-то Ландвисон замер, словно ждал чего-то. — Доброе утро, — сонный голос Моро заставил окаменеть каждую часть тела, в то время как всё нутро Ландвисона разрывалось от чувств. Он замер в дверях. Жан так и не оставил своих попыток вернуть всё на круги своя. Петеру было и противно, и больно, и сладостно тягостно от его потуг. С одной стороны, приятно осознавать, что он что-то значит для Жана, а с другой, Ландвисон хочет разорвать себя на части, за то, что он позволяет себе так пренебрежительно относиться к тому, что испытывает француз. Блядский диссонанс. И в конечном итоге, Петер хочет просто исчезнуть куда подальше из этого мира. Он ощущает себя словно бы лишним. Ландвисон качнул головой. — С пробуждением, — ни единое утро здесь не было добрым, просто не могло быть. Он, наконец, закрыл дверь, оказавшись в коридоре. Сердце бешено билось где-то в глубине. Петер мог ощущать его где угодно, но никак не в левой части груди. Голова начинала гудеть от адского боя в висках. Ком застрял в горле и лёгкие точно забыли, как нужно принимать и выпускать из организма воздух. Руки конвульсивно дрожали, когда он пытался убрать их от ручки двери. Взять же в руки себя стало задачей и вовсе непосильной. В тот день у Петера было чувство что он просто-напросто проспал тренировку. Он не запомнил ничего и кажется даже не устал. Разве что теплая вода резко вырвала его из оцепенения. Гул других Воронов. Повернув голову, он даже удивился, когда не увидел в «кабинке» рядом Жана. Тот только зашёл в душевую. Когда же поборов себя, Ландвисон дождался того, что Жан спокойно смог выйти из душа и одеться, только тогда Ландвисон выходил из раздевалки, обогнув чью-то напористую фигуру в проходе. У вторых составов тренировки совсем сдвинулись из-за игрового сезона. Осенний сезон. С ума, блять, сойти. «Ноябрь, — мысленно повторял себе Петер, совершенно не веря в это. Легче было поверить, что он просто окончательно сошёл с ума. — Прошло почти полгода». Ирландец и думать забыл о преподавательнице философии, что старательно распиналась над новой темой, предупреждая о скорой зимней сессии (о которой их группе балбесов вообще нет смысла волноваться, потому что каждый без исключения получится автомат), что состоится прямо перед зимними каникулами. Петер косо смотрел на Моро через пару парт. Француз, в отличии от него, напротив совсем абстрагировался от мира, растворяясь в словах их преподавательницы, словно для него все эти тесты и контрольные могли что-то значит. Сердце больно сжалось. «— Добро утро». Хотелось бы. Но через пару дней стукнет точно полгода от того дня. Двадцать второе ноября. Какой-то странный рубеж. Эта мысль ещё сильнее будоражила лихорадочные мысли Ландвисона. Одна из них была, когда же он, наконец, сможет снова заговорить с ним без страха сделать что-то не так. Но мелькнувший в воспоминаниях судорожный голос Жана, заставил продавить взглядом парту: «Я сам виноват». Никогда, видимо. Эти слова, самое отвратительное и жалкое что он слышал за всю свою жизнь. Жан пытался выгородить его. Это выглядело ещё более унизительно, чем любая подлость, что вытворил бы Рико. Жан брал на себя ответственность за то, что сделал он, Петер. Ландвисон буквально ощущал, как в этот момент его мир затрещал по швам. Он не мог представить ничего страшнее. Даже держаться на расстоянии эти полгода было не страшно. Сложно. Мучительно. Может болезненно. Но не страшно. Он всё так же видел Жана, и никакая мразь не смела и подойти к нему. Все знали, Петер как скрытая камера. Он увидит всё и вам не избежать наказания. Хотя, были и те, кто или просто забывал о факте неприкосновенности Моро, или же просто не верили в него. К последним Петер часто относил только Рико. Больше в Гнезде таких недоносков и не было. Так думал Петер до злосчастного двадцать второго ноября. Судьба Ландвисона точно больше всего ненавидит его именно в двадцатые числа. И его, и Жана. Жан уже вернулся из университета и двигался прямиком на обед. Он опаздывал, буквально на пару минут, большая часть Воронов уже была там, хотя в коридоре, по которому вышагивал Моро так и вовсе не было видно ни одной живой души. — И чего это Ландвисон увидел в тебе? — голос Джонатана противно разнесся по пустому коридору. Петер мгновенно навострился, сам призывая держать себя в руках и при случае подхватить Жана под руку и увести его куда подальше, и, если понадобиться, снова отправить Джонатана в Лазарет. Ирландец вжался спиной в стену и прислушался. На его благо, Жан не хотел с ним связываться и потому спешил поскорее исчезнуть из поля зрения Харвиса. — Громила-громилой, а на деле тряпка, — Моро старался игнорировать его слова. Петер рванулся вперёд, видя то, как Жан несмотря на тянущую боль ускоряется. Раны оставленные Тетцудзи после провалов на тренировке ещё заживали. И у Петера те ныли, но разве что простые синяки, а количество трещин, гематом и открывшихся ран на теле француза, он боялся даже начинать считать. — Хэй, и каково подставлять ему зад. Или, наоборот, ты мало того, что на цепь его посадил ещё и засаживаешь ему? — Я не сплю с ним, — Жан не сдержался, всё же остановился и это было ошибкой. — Да? Значит не занято, — голос Джонатана был наполнен раздраженным презрением и брезгливостью. Попытки отмахнуться от Харвиса прервались ударом под дых Моро, кашлем и тихой паникой, что поселилась в глазах француза от чувства лёгкого удушья. Петеру понадобилось мгновение, чтобы понять намерения Джонатана, а большего он понимать не хотел. Испуганное лицо Жана, было последним, что Петер способен был различить, руки Джонатана что готовы были надавить на старые раны. Контроль потерян. Зверь? К Дьяволу! Пусть так. Пускай он Зверь. Но тогда объясните, почему вы настолько не цените свою жизнь, раз вас так тянет издеваться над его хозяином. Взрыв произошел мгновенно. Грохот, с которым Харвис впечатался стену заставил Моро выйти из оцепенения. Ни мгновения передышки. Жан не успел осознать, что Джонатан не смог даже брюк коснуться, как тут же был с новым остервенением брошен на пол. Шипение разошлось по коридору, следом за озлобленным рычанием альбиноса. — Ты забыл, блять, как приятно умываться кровью? — голос Петера не оставил в себе ничего, что могло бы напомнить о человеке. Почти животный рык, в смеси с плотоядным блеском чужих взбешенных глаз, что в свете красных люминесцентных ламп приобрели ярко-красный цвет. Джонатан просто не мог отвести от них взгляда. Он видел, как те словно наливаются кровью. В его глазах отразился Ад. Он видел, как обрываются последние нити самообладания Ландвисона. Как он снова становится Зверем. Вместо ответа на свой же риторический вопрос, он с силой перехватил голову Харвиса, и та с влажным хрустом ударилась о стену. Он зарычал снова: — Нравится?! Тебе нравится?! Голова сползает на пол. Удар за ударом, тело Харвиса хрустело как сухие ветки, что-то омерзительно хлюпало. Перед глазами Петера снова стояла та картина. Комната. Боль. Кровь. Унижение. Однажды они пережили подобное и больше он не собирался допускать этого. Факт того, что собирался сделать Джонатан, как он хотел поступить с Жаном, не оставил в воспалённом сознании Петера ни грамма человечности. Она была лишней. Ненужной. Ему нужна не человечность. Ему нужна была сила. Грубая, жестокая. Сила, которая способна заставить чужое лицо покрываться кровью и вмятинами после ударов. Сила, которая способна окрасить Гнездо в красный цвет и наполнить криками боли тех, кто действительно этого заслужил. Заслужил. Петер предупреждал Джонатана ни один раз и ни два. Его терпение лопнуло как маленький мыльный пузырь. Больше он не будет снисходителен, больше он не будет говорить. Ландвисон не собирался жалеть тех, кто не понимает его с первого раза. Тем более, когда это касалось Моро. Жан услышал очередной хруст. Мозгами он давно вышел из оцепенения, но вот тело никак не желало шевелиться. Француз смотрел на происходящее настолько широкими глазами и настолько завороженно, что просто-напросто забыл, что умеет двигаться. Но с каждой минутой осознание происходящего отдавался словно новыми ударами молотка по черепу. Жан видел: дёргающиеся ноги Харвиса, угрожающую фигуру Ландвисона, что, нависнув над ним, просто рвал на части. Это была не драка и не простое показательное избиение. Это был приступ бесконтрольного бешенства, который способен подобно торнадо уничтожить весь Эвермор. Но всей своей силой тот обрушился на игрока второго состава. Грохот того, как падает приподнятое тело, то, как в панике, в слезах, залитый кровью, Джонатан пытается шевелить разбитыми губами. «Н-нет! стой! стой! я всё понял! я!..». Удар. Удар. Удар. Хруст. Всплеск. Кашель. Стон. Тело Петера шевелилось, в отличии от Джонатана. Жан видел, как дёргаются плечи и спина друга, он понимал в какой момент на измученное тело обрушались удары чужого кастета. Он слышал. Зверь же не слышал ничего. Очередной удар метала прямо по губам выбивает окровавленные зубы. Те западают в глотку, следом туда хлынула кровь. Очередной слой новой, не успевшей запечься на руках, крови остаётся на темной кофте Харвиса. Громкий сухой кашель, сопровождаемый всхлипами и волной безжалостных ударов. Шипы на кастете давно разодрали мягкую ткань на щеках, свезли скулы, продырявили десна. Что-то звонко и смачно хрустнуло. Этот звук стал последним перед кромешной тишиной. Оглушительной. Прошло несколько минут прежде, чем Петер смог услышать собственное сбитое дыхание. Оно ещё труднее обрабатывало воздух. Вокруг словно было адское пекло. Жарко. Очень жарко. Его лицо было покрыто какой-то коркой. Он поднимает руку, чувствует тепло. На руке, на щеке и висках какие-то бугры. Он попытался вобрать побольше воздуха и почувствовал тяжёлый сладковато-металлический запах. Сглотнув густую слюну, Петер слышит полный ужаса голос Жана. — Твою ёбаную мать! — он кричал это на французском. Ландвисон переводит взгляд, понимая, что он просто-напросто ничего не может разглядеть. Потерев залипший от крови левый глаз, он наконец увидел, как вцепившись в свои волосы, Моро полный праведного ужаса оглядывает кровавое побоище. — Что, блять, с тобой произошло?! Ландвисон перевел взгляд обратно. Наконец он понял, в чём дело. Джонатан обмяк. Тем хрустом что он услышал была его голова, кажется, черепная коробка не выдержала такого натиска. Петер выдохнул облегчённо. Джон больше не представлял опасности. Он, наконец, чувствует это. Спокойствие.

Абсолютное выгорание

Петер поднял одну руку, тупо уставился на неё пустым взглядом. Вся в крови. Вся ладонь, весь кастет покрыт кровью и одежда. Вельветовая бежевая рубашка пропитана от манжеты до ворота, огромный бардовые пятна, что источали тот же запах, что и полумёртвое тело под ним. Сладковато-солёные запах, от которого у Ландвисона собиралась густая слюна во рту. Петер стоял прямо, глядя сквозь красные пальцы на лицо Джона. Не лицо. Фарш. Тот дёрнулся от болезненно конвульсии. Живой. Повернувшись, Петер, чувствуя абсолютную усталость, но ведомый своим звериным бешенством впечатал удар ноги в бок Харвиса. — Эй… Неподалёку слышался взволнованный тон Моро. Петер снова ударил Джонатана, ещё более жёстко, вызвав ещё больше конвульсий. — Петер? Голос Жана звучал испуганно. Очередной удар пришелся в грудь. — Хватит, Петер! Ландвисон с рыком впечатал подошву своих ботинок в лицо Джонатана. Хотя и лицом это уже можно назвать с натяжкой. Ландвисон рванулся, когда почувствовал, как чужие руки крепко подхватили его за плечи, оттаскивая назад. По какому-то велению он всё равно рвался вперёд. «Добить. Добить нахер». Петер крепко вцепился в чужую руку, думая, что её одернут, ну или надеясь скинуть в конце концов. Но он не ждал, что его руку так же крепко сожмут в ответ. — Сматываемся нахер. Петер словно только что вынырнул из ледяной реки. Очнулся. — Жан?.. Он с каким-то ужасом осознает это и оборачивается на Моро, что уже вталкивает его в их комнату. — Неужели, чёрт тебя побери?! — взбешенный подобным хаосом, француз приложил руку ко лбу, носясь туда-сюда по комнате как смерч в то время, как Ландвисон ощущал себя больным аутизмом. Мир вокруг был неестественно быстрый и яркий. Петер просто не успевал за ним. К тому же его преследовало противное чувство, что они что-то упустили. Он поднял руку с кастетом. Всё так же в крови. Значит, ему не причудилось. Кастет даже прилип благодаря запекшейся крови. Петер и сам весь был в крови. С головы до ног. Но судя по тому, что видел Жан: Петер просто понемногу отколупывает запёкшуюся кровь с кастета и пытается снять его с затекшей руки, — он то ли игнорировал факт своей запятнанности, то ли просто-напросто забыл о нём, не заметил. Моро, наблюдая за этим размеренным действом всё больше погружался в ужас и хаос от осознания того, что только что при нём, этот человек с животным остервенением рвал на части того, кто тронул его. Его ужасала мысль о том, что он так спокоен и, вспоминая какой ужас отражался в глазах Ландвисона, когда Джонатан сказал о том, что он, Петер, «ударил» его. Просто, «ударил» пока был в ужасе от окружающего мира. Впечатался лбом в переносицу. И сейчас как он разорвал на части каждый сантиметр чужого лица, выбил большую часть зубов, сломал конечности, обеспечил немало внутренних кровотечений и чудом будет, если Ландвисон не выбил Харвису хотя бы один глаз. Жан отмечает то, как трясутся руки его друга. Он выдыхает. Прикрывает глаза. Растирает лицо и призывает сам себя успокоиться. Умерить дыхание и забыть о собственном ужасе. Взяв воду и тканевую салфетку, Жан аккуратно потянул Петера за собой и усадил напротив на постели. Петер последовал за ним так легко, его шагов было почти не слышно. Он смотрел прямо на фигуру любимого и кажется, если бы тот не держал его, то точно рухнул бы на колени от бессилия. Француз лишь качает головой, но никак не комментирует. Взяв в руку подбородок друга, он слегка потянул его на себя, влажной прохладной тряпкой мягко касаясь носа. Первый слой легко отошёл, остальные оставили разводы. Моро, не торопясь, стирал первые слои запекшейся крови, пока Петер послушно обмякал в его руках. Жан сполоснул тряпку, наблюдая как вода из-за неё приобретает насыщенный красный цвет. Жан отжал салфетку, принявшись стирать кровавые разводы с лица друга. Так же от носа. К скулам. Там уже глаза и подбородок. Всё лицо постепенно приобретает привычный цвет. Светлое, белоснежное, как нетронутый первый снег. Дверь предостерегающе заскрипела, когда Моро в очередной раз опустил руку в чашку с водой, что окончательно приобрела тёмно-алый оттенок. Петер медленно перевёл взгляд. Он не спешил вставать. Взгляд ирландца упёрся в вошедшего к ним тренера. По правую руку от него стоял Рико, слева Кевин, неподалёку притаился Артур. Конечно, можно было даже не мечтать утаить нечто подобное. Жану было неважно, кто успел всё сообщить им. Петеру же было совершенно не до подобных мыслей, он до сих пор фантомно ощущал чужие ласковые прикосновения на своём лице. Совсем изголодался по ним. Тетцудзи его отстранённость не понравилась. — Оставьте нас с Ландвисоном наедине. Конечно, как же могло быть иначе? Дверь тихо прикрывалась за фигурой Моро. Петер не сводил с неё взгляда, пока не услышал цокота трости. Он взглянул на то, как Морияма опёрся на ту и представил, как она врезается в его тело. Поднял глаза, оглядел тренера, что так же с брезгливым презрением поджав губы и наморщив складку справа от носа, скользит по нему глазами. Петер понял, что бить его он не собирается. Похоже, Тетцудзи размышляет над чем-то похуже. Прошла минута, другая. Петер разглядел как Морияма согнув руку опускает ему небольшую бумажку, сжимая ту меж пальцев. Честно признать, в этом молчании, под взглядом тренера Петер чувствовал себя… странно. Он никак не мог обозвать это ощущение. Ему было страшно, волнительно и до ужаса любопытно. Параллельно с тем ужас, который Петер никак не мог заглушить. Он принял бумажку, вручённую ему Тетцудзи. Билет на самолёт до Колумбии. Петер поймал себя на том, что облегчённо выдохнул, когда разглядел что это билет в обе стороны, «туда и назад». И все равно, мысль о том, что ему придется покинуть Гнездо приводила в ужас. Он вскинул взгляд на старика, что наблюдал за его замешательством, терпеливо. Ожидал ответа и, конечно, положительного, да вот только Петеру наплевать на его ожидания. — Я никуда не поеду, — он протянул билет Тетцудзи, кровь давно запеклась, так что билет был чист, но Морияма-старший всё равно смотрел не него брезгливо и продолжил держать руки на изогнутой шафте своей трости. — Я не собираюсь потакать твоим капризам. Ты обязан поехать, и ты поедешь. Мне нет дела, чего ты хочешь или не хочешь. Старик видит то, как упёрто альбинос продолжает тянуть к нему билет, но вскинув трость, он стукнул по чужой, покрытой кровавой коркой, руке и затем толкнул ей же к парню его билет. — Ты поедешь туда и вернёшься, — Морияма раздражённо наблюдает за тем, как искажается лицо юноши перед ним. Петер был по меньшей мере в бешенстве. — Я никуда не поеду без Моро, — он разрывает пополам билет, потом кусочки ещё пополам и ещё. Тетцудзи отреагировал на удивление спокойно. В первое мгновение Петер растерялся, а потом понял. Ну да, Тетцудзи ни за что бы не дал Петеру оригинал. Это был просто муляж, копия. — Я не собираюсь оставлять его здесь одного. — Ты уже показал свои намерения, — цыкает старик. — Тот мальчишка. Молись, чтобы он выжил, Петер, не то… — Пускай он молится. Ему достанется лёгкая смерть, — перебил Петер. Он вскакивает с места и наступает. Старик не вздрогнул и бровью не повел, хотя это было несколько странно, хотя бы по той причине, что юнец перед ним с ног до головы был залит чужой кровью и до сих пор его глаза сияют неумолимым бешенством. Он ещё раз рванулся вперёд и вскинул свободную от кастета руку. — Если он не сдохнет, я добью его. Он пожалеет, что на свет родился. — Придержи язык, — одёрнул Морияма и оттолкнул Ландвисон от себя так же тростью, точнее набалдашником, что он посильнее упёр в рёбра. Грудь Петера равно вздымались от злобы. Тетцудзи брезгливо наморщил складку возле носа. — Ты, Петер-Дже Ландвисон, растерял последнюю совесть. Он звонко цокнул тростью об пол и продолжает говорить, огорошивая мальчишку перед собой лишь больше. — Ты не представляешь сколько усилий было положено твоим отцом, чтобы ты просто остался здесь. И я, снисходительно рассудив, согласился на это. Ты обязан бы закрыть рот и молчать, радуясь, что ты жив до сих пор. Но ты встреваешь. Раз за разом. И к чему все это привело теперь? — он смерил Белого Ворона злым взглядом. — Ты забил человека. — Я никогда не делал больно людям, — Ландвисон смотрит на него тем же раздраженным взглядом. — О какой совести ты говоришь, Тетцудзи? Он продолжает прежде, чем старик успевает ударить его. Он сильнее смял в руке ошмётки копии билета. — Очень сомнительный способ заставить меня чувствовать вину, — он косо оглядел собственные руки. — Я лишь делаю то, что считаю верным. Считаю нужным. — Разорвать человека на части, как животное? Странные принципы. — Даже и так! — он вскинулся, махнул рукой. — Он получил то, что заслужил. Я уже говорил, что будет с теми, кто посмеет подойти к Моро. Я говорил, что уничтожу любого! Меня кто-нибудь послушал? Нет. Ни вы, ни Рико, ни этот труп, Джонатан. Он оглядел старика снова, пытаясь найти в его фигуре что-то новое, что-то до того неизвестное, что-то… хоть что-то. Нет ничего более жалкого, чем пытаться найти понимание там, где его и не пытаются проявить. Петер чувствует, как высохли губы и в груди росло разочарование. Он сглотнул. — Мой отец, научил меня отвечать за свои слова, — альбинос качает головой. — Не моя вина, что вы не умеете слушать. — Значит, учись отвечать и за свои поступки, — Морияма кивнул. — Прими душ и готовься к вылету. Ночной рейс после тренировки. Петер выдержал паузу. — Жан едет? Старик оглянулся на него, пока дошел до двери и открыл её, Моро, как и остатки наблюдателей уставились на него в ожидании. — Довезёт до аэропорта и вернётся, — Тетцудзи подводит черту. — Это мое последнее слово. Тетцудзи покидает комнату, но ни Рико, ни Кевин, ни Артур не двигаются с места, в то время как Жан влетает назад в комнату сопровождаемый презрительным взглядом японца. Петер ловит его взгляд. И этот взгляд сказал Морияме больше, чем он успел услышать за эти годы. «Я убью тебя, если ты сделаешь хоть шаг». А в свете последних событий подобная угроза приобретала особенный окрас. Реалистичный. Он отвёл взгляд и разрывает контакт глаз, Рико безынтересно отходит и не удосужившись даже закрыть двери, движется в сторону своей комнаты, Артур и Кевин идут следом. Жан сам прикрывает дверь. — Куда ты едешь? — подобные слова были чем-то вроде грома среди ясного неба. Ехать куда-то, из Гнезда, с возможностью не вернуться. Очень заманчиво, похоже на мечту. Но не для Петера, и Жан это знал. И от этого хотел просто расшибиться головой о стену. Когда? Когда ещё появится такая возможность?! Да никогда в жизни она не появится! Жан понимал это слишком хорошо и, видя то, как друг жмёт плечами, продолжая смотреть на него своим отупелым взглядом, словно пытается осознать что-то, глубоко вбирает воздух. Жан поджал губы. — У тебя, есть шанс… — Молчи, — Петер оборвал его мгновенно. Он отвернулся, наконец, смог разорвать этот контакт глаз. Слышать такое от Жана невыносимо. Ландвисон сдёрнул с руки кастет и кровь крошками осыпалась на пол. Петер отложил свое оружие на стол и огляделся. Что взять с собой? Как можно меньше. — И никогда не говори такого. Никогда, ясно? Даже не допускай мысли, что я оставлю тебя одного. — Ты уже сделал это! На блядские полгода! Забыл?! А вот я нет! — Моро просто взрывается. Он подлетает к другу и, перехватив его за плечо, обернул к себе. — Не говори «я всегда был рядом». Тебя не было, ясно тебе?! Долбоёб, я чуть с ума не сошел! Петер снова тупо уставился на чужое лицо. Видит то, как на лице француза взрывается калейдоскоп взбешённых эмоций. Альбинос чувствует, что не имеет права перебивать его. — Не смей думать, что мне наплевать на тебя! — Жан… — Петер задыхался от боли, что сдавила грудь, но от слов друга подорвался. — Нет уж! Заткнись нахер! Я полгода ждал и пытался сказать тебе это! — Моро врезал обеими руками по столу, не позволяя Ландвисону отступить. Он смотрит. Смотрит ему прямо в льдистые хрустальные глаза и надеется, что Петер не отведет их, испугавшись. — Не смей думать, что мне наплевать на тебя! Ты — единственное, что у меня осталось в этой жизни! И я хочу, чтобы с тобой всё было хорошо. Я не хочу, чтобы ты упустил свой шанс из-за… меня. — Жан, — голос Петера звучал нежно и так, словно он сам задыхался от своей нежностью. Он сглотнул, отпрянул от стола, в который сам и врезался. Он заговорил на французском. — Прости меня. Ландвисон качнул головой, увидел, как лицо друга стало ещё более взбешенным, крепко закусил губу, чтобы дать себе мгновение прийти в себя и осознать, что он на самом деле хочет сказать. В голове было слишком много всего. Как выбрать? — Но я ни за что в этом мире не оставлю тебя, — он глубоко вобрал воздух. Словно для долго погружения. — Я… — Петер, — Моро оборвал его, хотел перебить, но он только качает головой и продолжает. — Я не хочу говорить этого сейчас, — Дже столбенеет, чувствуя, как от своих же слов свинцом наливается все тело. Он хотел сказать, но просто не мог позволить себе этого. Сейчас эти слова ничего не будет стоить и просто… станут грязными. — Здесь не место и не время для таких слов. Но прошу, помни, что я сказал тебе тогда. То, что сказал год назад и то, что я решил ещё пять лет назад. Я ведь помню. Он силится не протянуть руку, оглянулся на стол куда опёрся. Кровь пусть и засохла, но начала пачкаться от того, как вспотели ладони. А ещё это было точно не тем, чего бы он позволил коснуться Жану. Ни за что. — Я не брошу тебя, ни за что в этом мире, — Петер снова говорит это и готов повторять бесконечно, кричать так громко, чтобы его услышал весь мир. Но сейчас было достаточно шёпота. Его Мир, итак, его услышит. Его Вселенная. — Пока я нужен тебе, пока ты сам не скажешь мне, что я… что тебе больше, не нужна моя помощь. До тех пор, я ни за что не оставлю тебя. «Я уничтожу весь мир. Я разорву весь мир. Я сожгу весь мир… за тебя». С каждым разом Жан слышал это все отчётливее, он слышал это все более явно. Словно Петер говорил ему это на прямую или Жан научился читать чужие мысли. «–Я люблю тебя, Жан Моро. Больше жизни». Не время и не место… и всё равно он говорит это. Он не может не говорить этого. Он не может не смотреть так. Это было выше его сил. Петер Ландвисон был, наверное, сильнейшим из людей, что Моро доводилось знать. Но рядом с ним Петер был слабее новорожденного птенчика, беззащитнее слепого котёнка и Жан был в ужасе от одной этой мысли. Он боялся за Петера. Боялся настолько, что это разрывало на части. Жан не мог и слова выдавить. Каждое слово Петера било в самое сердце, настолько сильно, что хотелось лезть на стену от боли, а одновременно с тем раствориться в этих слова, настолько нежных и сладких, что кажется его самого, посыпали ванилью. Он эгоистично наслаждался этими словами и чувствовал, что ненавидит себя за это. — Прошу, скажи, что веришь мне, — он делает шаг в сторону Моро, голос полон мольбы. Жан остолбенел от его слов и потому не шелохнулся. Он видит, как дрожат руки альбиноса. Он сходил с ума. Петер просто медленно сходил с ума, и Жан отчаянно хотел удержать его. Прежде, чем Петер успел отпрянуть, Жан перехватил его руку, наплевал на эту мерзкую кровавую корку, коей были покрыты руки друга и ласково сплел пальцы, чувствуя, как кровь немного отходит. На душе стало намного легче. Ландвисон же с ужасом подумал, что должен вырвать руку, и оторопел. Жан сжал его руку так крепко, что захрустели пальцы. Моро смотрел ему в глаза, и Петер распадался на кусочки под его взглядом. — Я ни за что не стану сомневаться в тебе, — Жан ощутил, что сдался. Нет. Он не может делать Петеру так больно. Прогонять его, когда он так отчаянно хочет быть рядом. Петер ни за что не сможет пересилить себя и оставить его, и от этого больнее. Жан не мог самолично рвать его сознание на части. Это было выше его сил. Ни за что. Моро чувствовал, что скорее порвёт на части свое сердце. Это будет не так больно. Петер выдохнул облегчённо, но всё же выдернул руку, собравшись с силами. Он виновато оглядел чужую ладонь. — Нужно… её хорошенько промыть, — Петер сглотнул. — На себя посмотри! — взорвался француз и оглядел руку, немного испачкалась, но ни в какое сравнение с тем, что творилось на теле Петера. Кровь до сих пор была повсюду. Хотя на столе стояла миска с окровавленной водой, рядом ещё влажная тряпка. Из чистого на Петер было только лицо и шея. Волосы, и те были в крови. Словно он нырнул в кровавую реку. Моро вздрагивает от воспоминаний. Жан качает головой и проходит мимо друга, влезает в его шкаф, достал футболку, джинсы, повесив те на плечо. — В душ. Живо. Петер только послушно кивнул и продолжил смотреть на Моро. Сознание никак не вставало на место. Особенно после подобного диалога. Руку словно до сих пор жгло от чужих прикосновений. Это тепло могло бы согреть в самый холодный из дней. Петер был слишком занят этими мыслями. Он не хотел отпускать это чувство, оно излечивало его. Жан понимал это, читал во взгляде, поэтому ему пришлись идти впереди, чтобы Петер тоже пошел за ним следом просто на автомате. *** — Это всё? — Жан оглядывает черную потёртую спортивную сумку, что висела на плече у друга. Петер кивает. — Ты уверен? Насколько ты едешь? — Надеюсь, ненадолго, — тон наконец выровнялся. Петер молчал, когда они шли в душ, возвращались. Молчал, когда они переодевались на тренировку и обратно. «Пообещай мне, пообещай, что будешь осторожен», — уже тогда его тон звучал спокойно и ровно. Петер пришел в чувства, и Жан не мог не радовать этому, но холод, что поселился в его глазах не мог не пугать. Благодаря этому холоду он помнил недавние события. И Петер смотрел на него так, словно говорил: «если бы я вернулся назад, то поступил бы точно так же». И пока они говорили, привычно на французском, потому что позже Петер или потеряет мысль или у них просто не будет времени. Все в раздевалке косо и боязливо оглядывались на них, и тут же отводили взгляды, испугавшись. Вероятно, тут надолго запомнят сегодняшний случай. Петер же только согласно кивает на чужой страх. Точно, теперь они навсегда запомнят. Петер Ландвисон держит своё слово. — Если что, пешком быстрее дойду. Жан тяжело вздохнул, когда Петер едко усмехнулся и двинулся к выходу. В руке Моро больно сжимал ключи от машины, что передал ему Артур. Довезти и вернуться. — Ну что сбегаем? — сбавляя напряжение смеётся Ландвисон, держа открытой дверь черного авто, он наблюдает то, как напротив, рядом с водительским местом замер Жан. — Куда бежим? — он поддержал его смех. Петер радостно влезает, наблюдая, как Моро закрыл дверь. — С тобой, хоть на Край Света, — он скосил взгляд на друга. — Если хочешь, вместе можем и дальше… и потом не вернёмся. Жан оглядел его, улыбаясь одним уголком губ и с вызовом уставился на друга. Дыхание ирландца замерло. — Хочу, — сердце нежно защемило. У обоих. Машина плавно тронулась. 00:20. 23 ноября 2005 года. Время смерти Джонатана Харвиса. И время первого убийства, совершенного руками Петера-Дже Ландвисона.