***
– Привет, Рэки, – парень возложил цветы к могиле своего друга, пряча душераздирающую боль за привычной улыбкой, которой он всегда улыбался Кяну. Хасегава не хотел проливать слёзы на его могиле, он считал, что даже там рыжеволосый озорник беспокоится за него. Ланга приложил к могиле ладонь, кулачок, а затем – половину бесконечности, воображая, что он всё видит и невесомо отвечает на приветствие по ту сторону могилы, – Как ты? Я не приходил к тебе... Я отвратительный друг, прости меня. Глаза неприятно защипало, в носу начало колоть, а грудь защемило от нестерпимого чувства вины, боли, страдания. Слёзы предательски потекли ручьём по белоснежным щекам. Ланга резкими движениями чуть ли не выцарапал свои глаза, в попытках остановить этот поток накопившихся мучений, которые так долго тяготили душу. Он тёр веки, тёр щёки, тёр, тёр, не останавливался ни на секунду. Пожалуйста, остановите это! Рэки, он... Не должен этого видеть.***
Рэки... Рэки всегда был жизнерадостным беззаботным парнем. Он обожал апельсины и терпеть не мог изюм. Он был таким простым малым, что порой Ланге казалось – он вовсе не знает этого человека. Своей неусидчивостью, желанием находить новые приключения Кян всегда привлекал и тянул его за собой, увлекая куда-то в бесконечность. Хасегава обожал любоваться другом при каждой успешной возможности: когда тот катался на скейте, проворачивая трюк или же наоборот – неловко падая на асфальт; когда его щёки забавно надувались во время пустяковой детской обиды, когда лицо становилось пунцовым от очередной похвалы в его адрес, когда он мирно спал, когда его рыжие неприметные веснушки мерцали словно звёздочки на загорелом теле, излучая тёплую энергию и волну успокоения. Ланге нравился его смех, такой заразный, бархатистый, звонкий, мягкий... И такой родной... Ланге нравилось заполнять свои лёгкие его приятным запахом апельсинов и душистой корицы, а ещё – нежного трепета. Хасегава любил зарываться руками в рыжую густую копну, массируя затылок возмущающегося, но никогда не отстраняющегося друга. Рэки поддавался навстречу и, казалось, что вот-вот замурлычет. Беззаботная тёплая улыбка, подбодряющая, вселяющая надежду и говорящая, что не всё потеряно, оканчивалась милыми ямочками-запятыми. Эту улыбку Хасегава навсегда запечатал в своей памяти.***
Он возненавидел себя. Он прекрасно понимал, этого не хотел бы Рэки. Но Ланга искренне думал, что в случившемся виноват лишь он. Рэки мёртв, потому что Ланга не смог его остановить. Он знал, чем всё может кончиться... Он знал, что это так закончится... Но... Всё же, маленькая частичка души верила в успех упрямого скейтера. Снова.***
Предсмертное выражение лица Рэки он запомнил навсегда: зрачки любимых янтарных, горевших вечным игривым огнём, глаз, уменьшились, плавно увеличились и заметно потухли. На губах дрожала лёгкая улыбка, а лицо не выражало боли. Нет. Ланга понёсся к ещё тёплому телу, словно в замедленной съёмке. Оставалась пара грёбаный метров, но этого хватило, чтобы тело бездыханно соприкоснулось с землёй, и Ланга смог прочитать по губам друга последние слова: «Прости, меня, Ланга». – Рэ-э-эки-и-и!!! – Хасегава пал на бездыханное тело, смотря сохранившуюся улыбку его побледневших губ. Голос сорвался на душераздирающий крик. Отчаянье, боль. Боль. Больно. Ланга кричал и не сдерживался. Кричал навзрыд, задыхаясь собственными слезами. Сердце разрывалось на куски. Он тряс тело Рэки, будто тот смог бы очнуться. Это были такие глупые и напрасные попытки не верить в произошедшее... Но Хасегава убедился, что жизнь его не щадит: сначала отец, затем – друг. Казалось, что смерть друга была самым лютым кошмаром. Кошмаром наяву. Нет. Нет. Нет! Это не может быть правдой! – Рэки! Нет! Нет! Не оставляй меня! – крутой склон впитывал в себя симфонию скорби. Он был свидетелем истерики, лишь он и затянутое тучами небо лицезрели самый худший момент в жизни Хасегавы.***
Слёзы лились нескончаемы потоком. Ланга уже не пытался их остановить. Он понимал, что должен дать волю эмоциям, которые наполнили всю ранимую душу до краёв. И носить их в себе уже не было сил. Парень закричал. Он издавал истошный вопль в землю, а не на друга. Тело ныло, нутро трескалось на осколки прошлого. Кулаки парня безжалостно врезались во влажную почву, оставляя неглубокие вмятины. Сердце бешено колотилось, казалось, что вот-вот остановится, от чего грудь неприятно сдавливало и кололо. Это были уколы вины и непрощения. – З-заче-ем, – тихо и прерывисто всхлипывал Сноу, – зач-чем ты р-реши-ился на-а это? Я ведь даж-же не у-успел сказать, ч-что, ч-что л-люблю тебя, Рэки! Слышишь меня? – голос вдруг резко пришёл в норму, но глотка была содрана в клочья, – Слышишь! Я знаю! Я люблю тебя, Рэки! Так почему ты оставляешь меня одного? – от очередного порыва крика птицы, что восседали на ветвях деревьев, разом взмыли в небо, хлопая чёрными крыльями, – Это моя вина. Рэки, я виноват в том... В... В том... Что... Т-ты, к-х... Что ты умер! – Ланга не поверил самому себе, что смог сказать это, ведь каждое слово – очередной выстрел в сердце, – Я хотел тебе признаться, я знал, я знал, что у тебя не получится. Пусть и надеялся, но разве мои надежды оправдались? – Хасегава, кажется, больше не собираясь кричать, сел на колени и пустым, полным одиночества и жуткой боли, взглядом, смотрел на могилу, – Я опоздал? В голове ничего не было. Внезапно наступившая тишина оглушила. Ланга слышал лишь стук своего безудержного сердца, которое обливается кровью от отвратительно жалких мыслей. Отогнать их не получается, они лишь сильнее наступают, обращаясь сладким запретным плодом. Что такое, терять любимого человека? Это ужасно. Чувство вины, ты жалеешь обо всём, ты вспоминаешь всё. Мы ценим – когда теряем. Но это не про Лангу. Он ценил Рэки всегда. Рэки был рыжим солнцем, освещающим путь Хасегавы. И что в итоге? Оно погасло, кажется? Его пожирает изнутри чувство собственной беспомощности. – Рэки... Я такой идиот, честно. Я жалок. Я отвратительный друг, Рэки. Прости меня за всё, хотя это и бесполезно говорить. Прости меня за это, Рэки, но мне так трудно без тебя. Я так больше не могу, – снова образовался ком в горле, а глаза заполонила прозрачная пелена, – Я не смогу дальше... Без тебя. Ты был для меня всем, Рэки. Я знаю, что поступаю отвратительно и эгоистично. Мама, прости меня. Прости меня, отец. Я не оправдал ничьи ожидания. Так и чем я заслужил всеобщую доброту? – губы Ланги дрогнули в нездоровой улыбке, – Рэки. Я призна́юсь тебе в любви. Лично, – лезвие, которое Сноу уже давно вынашивал в кармане своих джинс, вскрыло белоснежную кожу на тонком запястье. Боль уколола. Тело бессильно откинулось на влажную землю, становясь постепенно одной температуры. Алая жидкость тягуче сочилась из раны, капая на мокрую траву. Запястье пульсировало, колким ощущением отдаваясь в висках. Голубые глаза помутнели. Огонь в них погас навсегда, как и когда-то рыжее солнце. – Прости меня, Рэки. Я и...ду... Предсмертный шёпот. Побледневшие губы остались приоткрытыми. Безжизненному взору предстало могильное поле, над которым сквозь мрачную угнетающую пелену пробивались лучики солнца.***
– Что? – Ланга посмотрел на свои руки, – Я... Где я? Я жив? Парень осмотрелся. Место было весьма необычным: не было ничего, абсолютно ничего, за исключением контрастной белой дорожки. Хасегава проследил, немного щурясь, её направление. И сердце его вдргу снова забилось. Забилось жизнью. То чувство, что и при катании на скейте с... – Рэки? – Ланга максимально раскрыл поблёскивающие от накатившихся слёз глаза, губы задрожали, впрочем, как и руки, прикрывающие их. Силуэт напротив тепло улыбался: белые потрёпаные кеды, мешковатые брюки с излюбленной яркой толстовской, рыжие волосы и всё такие же родные медовые глаза. Всё как наяву. Ноги Хасегавы сами по себе повели его вперёд. Он не осознал, что сделал. Тело само бросилось к родному человеку, ни на секунду не задумываясь. Душа, кажется, исцелялась, словно на ту наклеили множество знакомых пластырей. Ланга со всех ног нёсся к рыжему солнцу, всё ещё не веря в происходящее. Парень, наконец, приблизившись, заключил стоящего перед ним Рэки в самые крепкие, самые чувственные, самые тёплые объятия, в которых они оба так нуждались. В голову ударил адреналин, и Ланга лишь сильнее сжал жёлтую толстовку, чувствуя знакомый родной запах апельсинов и душистой корицы. Руки нежно, но требовательно блуждали по спине, затылку. Хасегава, выходя из омута собственной пустоты в голове, вздрогнул от встречного прикосновения. Тепло. Ему тепло. Он чувствует тепло. – Р-Рэки? – всё ещё не веря в происходящее, Хасегава отстраняется и вглядывается в смуглое, родное до чёртиков лицо, – Это правда ты, Рэки? – парень всем своим видом молит сказать того «да». Ничего больше не нужно. Просто, пусть он скажет «да». – Да, – мягкая улыбка касается губ Кяна, и он одной рукой нежно обхватывает бледную щёку. Рэки вновь подвергнут удушающим объятиям. Но второй раз он уже не умрёт. – Ланга, – поглаживал Рэки затылок друга, успокаивая. Плечи Хасегавы тряслись, а тихие вхлипы терялись в жёлтой толстовке, – Зачем? Ланга отстранился и посмотрел красными глазами в глаза напротив: в них не было ничего, кроме беспокойства, укоризны и родного, так не достоющего тепла. – Я же говорил, что хочу быть с тобой бесконечно.