Тихо и тепло

— Майки, — Эмма устало опускается на низкий потертый стул и прячет лицо в узкие ладони. — Дракен меня не любит. Не любит же, да? Я знаю. И поднимает глаза. Майки вздыхает. Потому что в зрачках не читается ничего, кроме чистой влюбленной уверенности в обратном и надежды, что брат опровергнет все, что она и так знает. Должна бы знать — Эмма не дура — но почему-то старательно игнорирует. Игнорирует, потому что девочка, вот почему. Потому что девочкам влюбляться в хулиганов запрещено — это грозит разбитым сердцем. — Да, — устало отвечает Майки и чешет через старые брюки разбитую недавно коленку. — Да, Эмма. Не любит. Хочешь чаю? — Иди к черту, — желает Эмма и сама поднимается к чайнику, скрипнув несчастным стулом. — Ты отвратительный брат, Майки. Твоя задача — убедить меня в обратном, знаешь? Поддержать. Утереть слезы. — Эмма, — Майки следит за тем, как она разливает по чашкам дымящуюся заварку, и размышляет, как он до этого докатился. Думает, что Эмме следует знать, почему конкретно Дракен ее не любит. Решает, что это может и подождать. — Осторожнее, горячо. — Сама знаю, — бросает Эмма и тут же морщится, быстро стирая с пальца колючую каплю. — Помог бы лучше, братец. — Надо идти, — Майки игнорирует привычное ворчание и бросает быстрый взгляд на едва живые настенные часы. — Меня ждут. Вечером чай попьем, ладно? — Пошел ты, — Эмма обиженно-демонстративно выливает содержимое его чашки в раковину, кончиками пальцев аккуратно ухватившись за успевшую нагреться ручку. — Предатель. Передай Дракену, что он — идиот. Оба вы, — она умело уклоняется от дружелюбного тычка в ребра и с треском ставит зря испачканную чашку на дно раковины. — Идиоты. Майки хмыкает, хватает с вешалки куртку и щелкает ключом в замызганном замке, шагая навстречу прохладному городскому ветру. «Крутой Майки» привычно инстинктивно выключается, как только из толпы показывается знакомая бритая макушка, украшенная такой же, выученной наизусть татуировкой. И так же, совершенно бесконтрольно, сам по себе включается «Майки-нытик», «Майки-обжора» и «Майки-соня». Потому что кто-кто, а Кенчик лучше всех давным-давно знает, как приятно грозе района повисеть у кого-нибудь на шее. Майки вздыхает, небрежно взмахивает рукой, чтобы громила выхватил его наконец из кучи заполонивших станцию людей (а раньше не замечал, потому что слепой, а не потому что Майки едва дотягивает какому-нибудь среднестатистическому воняющему мужику до плеча), и с усилием загоняет капризных Майки поглубже. С Дракеном нужно поговорить серьезно хотя бы насчет Эммы. Хотя бы попытаться поговорить с Дракеном серьезно насчет Эммы. Потому что обычно это нихрена не получается. Дракен протягивает ему колу. Холодную. Из-за охлаждения воздушной массы водяной пар конденсируется на объектах и превращается в капли воды. Майки хихикает, вытирает влажную баночку о джинсы, прежде чем откупорить с тихим шипением. Физика — отстой. — Спасибо, — он кивает и цепляет Кенчика за рукав куртки, уводя к выходящему в сквер выходу. — Идем кормить уток. — Колой? — Дракен наклоняет голову к плечу и весело смотрит на Майки сверху вниз из-под прикрытых ресниц. — Ты уверен, что им понравится? — Понравится, — дружелюбно огрызается Майки, не оборачиваясь. И рукав куртки не отпуская. Пусть даже в этом не было никакой необходимости: Дракен бы и сам за ним пошел. На край света, наверное, попроси его Майки об этом. — Не умничай. Купим им хот-дог. Или наггетсы. — Наггетсы? — Кенчик откровенно ржет, запрокинув голову. С высоты своего роста Майки теперь видно только его широкую шею и узкий по сравнению с ним подбородок. И ма-аленький, совсем незаметный шрам под ним же — очередное клеймо тосвы. — Майки, ты свихнулся. — Не вижу проблемы, — Майки невозмутимо продолжает, взлетая вверх по удивительно свободной, по сравнению с платформой, лестнице. — У меня был попугай — фанат наггетсов. Точнее, — добавляет он, умело направляя разговор в нужное русло. — У Эммы был. Кстати об Эмме… При упоминании Эммы Дракен едва заметно передергивает плечами, но шаг не замедляет, все так же держась позади него. — Кенчик, ты же знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить, — Майки вздыхает, притормаживая у лотка с тайяки, и тянется пальцем к пышной рыбе-панкейку. Дракен пожимает плечами и расплачивается, пока тощий продавец протягивает Майки еду. — Эмма хочет от тебя внимания. Вы встречаетесь, как-никак! — Я пытался ее бросить… — Дракен на мгновение прикрывает глаза, припоминая. — Семь раз. Семь раз, Майки. Пять из них я прозрачно намекал, — на этих словах Майки прыскает, вспоминая «прозрачные намеки» Кенчика, и едва не давится печеньем. Дракен инстинктивно хлопает его по спине, не останавливая медленный бас. — И два раза в лоб говорил, что мы не пара, так и так, звезды не сошлись, пути разошлись. А она, — он устало вздыхает и наклоняется Майки через плечо — к рыбе — чтобы в следующий момент нагло откусить ей остатки башки. — Ни в какую. — Ты пытался бросить человека, — Майки не обращает внимания на чужую шалость, болтая с набитым тайяки ртом. — Которая готова была переспать с Такимити, только чтобы ты обратил на нее хоть толику, — он поднимает палец вверх, подчеркивая важность своих слов. — Внимания. — Бедняжка, — совершенно серьезно вздыхает Кенчик. — Кто? — Майки прыскает рыбой, едва сдерживая смех. — Такимити или Эмма? — Не знаю, — Дракен искренне пожимает плечами и Майки хохочет уже во весь голос. Утки обходятся остатками тайяки. Дракен молча наблюдает за ним, скрестив на груди сильные руки, пока Майки увлеченно кидает в воду крошки. Со стороны они выглядят странно: несуразно огромный, по сравнению с ним, Кенчик, натянутый, будто тетива, готовый в любую минуту ринуться защищать его; и сам Майки, такой маленький, теряющийся среди деревьев сквера — именно поэтому люди косятся на них то с улыбкой, то с гнетущей осторожностью. Кто знает, что может выкинуть великан с татуированным виском. — Эмма любит тебя, — Майки первым разрушает удобную тишину, как только в воду падает последний кусочек печенья, и отряхивает ладони друг о друга. — А ты кого любишь, Кенчик? — и улыбается. Потому что сам знает. — Сам знаешь, — Дракен будто читает его мысли. И смотрит с улыбкой, играющей в глазах, пусть и корчит недовольную мину. — Утки наелись? — Никто не разрешал игнорировать мои вопросы, — Майки разом строит надменно-оскорбленное лицо, пусть и не пытаясь спрятать щекочущие веко смешинки. — Ну прости, командир, — отмахивается от него Дракен. — Утки важнее. Майки надувается и в шутку замахивается кулаком, не вкладывая и толики силы. Дракен легко останавливает удар и сжимает руку Майки в своей огромной ладони. Топит. Медлит мгновение, задумчиво гипнотизируя нечитаемым взглядом, и, будто приняв какое-то свое решение, легко опустившись на одно колено, осторожно касается пальцев Майки губами сквозь нежную улыбку. Утки гогочут, требуя еще печенья, и люди смотрят на них, не скрывая осуждения, а Майки боится вздохнуть — спугнуть момент — пока Кенчик смотрит на него снизу вверх с каким-то невозможным, неземным обожанием. Дракен не любит Эмму, потому что любит Майки. Вот и все решение уравнения, над которым Эмма днями ломает голову, заперевшись в спальне. Эмма красивая, милая. Эмма чудесная. Но за Майки Дракен отдаст жизнь, не раздумывая. Потому что Майки — это Майки, и только ради него Дракен готов распихать по карманам всех своих джинсов детские флажки, чтобы тот никогда не расстраивался. Только его Дракен готов носить на руках, пока они вдвоем, чтобы никто не видел, как сильно иногда командиру нужно перестать быть командиром. Майки — это Майки со своими нерушимыми принципами, со своими законами, со своей титанической силой, запертой в хрупком на первый взгляд теле. И никто, кроме Майки, не сможет очаровать Дракена так сильно, что каждый раз, просто касаясь, ускоряется пульс. Эмме нельзя есть сладкое — растолстеет, но Майки Дракен готов купить все кондитерские мира только ради широкой улыбки. Дракен не полюбит Эмму, потому что уже влюблен. Навсегда, наверное. До самого последнего вздоха.