Wanna figure out you

Lord knows and I think I know it too sometimes Everytime and they reachin' out for what's mine Lord knows and I think I know it too sometimes Everytime and they reachin' out for what's mine

— Ты и правда хочешь сказать… — Я хочу сказать, чтобы ты ушёл, Стив. Дождь льёт стеной, и они стоят под ним, как два героя сахарной мелодрамы, и если Стиву понятно — зачем он здесь, то зачем стоит и промокает Джонатан ему непонятно совсем. С другой стороны, только это, возможно и удерживает его на месте, заставляя не обращать внимания на противно липнущую одежду, зарождающийся насморк и отчаянно щемящее чувство уничижения внутри, пытающееся растолкать застарелую гордость и назвать, наконец, всё происходящее чушью. Чушь. С каких пор вообще он должен бегать за ним, фриком и лузером, вечно пялящимся в свою долбанную камеру? Чушь. Он вовсе не влюбился, это просто какая-то странно-извращённая благодарность за спасённую жизнь, возродившаяся из шока и страха. Чушь. Во рту горчит от всего этого, а мелкая венка у виска вздувается и трепещет, гоняя по мозгу яд отвращения и презрения. Презрения к самому себе. — Ты этого не хочешь. Иначе не торчал бы посреди проливного дождя, здесь, со мной. Иначе не ответил тогда бы… Он делает шаг вперёд, настолько твёрдый и угрожающий, что Стив на секунду чувствует себя тварюгой с растопыренной пастью, готовой броситься и растерзать. В глазах напротив он отчётливо читает это желание — просчитать, проследить момент удара, увернуться и как можно точнее прицелиться, размозжая это сосредоточение опасности одним метким выстрелом. Он не изменился, это неправда. Это всегда было где-то внутри и нужен был один хороший толчок, достаточный чтобы катализировались все процессы внутри. Стив и правда верит, что его убьют, стоит ему закончить вертевшуюся на языке фразу. Напомнить о слабости и безрассудности, снедавший чужой разум с той безумной ночи. — Эй, я просто… Он выставляет руки перед собой и мокрые пальцы почти касаются рукава рубашки под джинсовой курткой. Больше не клетчатая. Ему не хватает её. Не хватает, словно частичку настоящего Байерса стёрли вместе с этим чётким узором. — Просто хочу, чтобы ты выслушал меня. Не пытался скрыться или послать. Просто выслушал. Я знаю, что являюсь последним человеком в мире, ради которого ты готов хоть что-то терпеть… Джонатан коротко усмехается, смахивая налипшие на лоб волосы и кончики пальцев у обоих подрагивают, у Стива — от желания убрать несколько оставшихся волосков и может, провести пальцами по острой скуле, у Джонатана — от жуткого желания закурить здесь и сейчас. — …но если ты уделишь мне хотя бы несколько минут, после, клянусь, если только захочешь, я больше никогда не попадусь тебе на глаза. Он мнётся и тут же добавляет короткое. — Специально, конечно. И вроде ему даже верят, насколько это было возможно. Складывают руки в замок, принимая классическую «защитную позу», смотрят из-под полуприкрытых век выжидающе и пристально, будто говоря — у тебя пара минут и постарайся быть конкретнее. Стив старается. — Я знаю, что все случившиеся между нами невозможно перекрыть одной слащавой фразой. Старается и всё равно выходит какая-то хрень. Так всегда, когда он пытается говорить искренне, не подбирая заранее выражения, не репетируя речь и не ввинчивая в конструкцию россыпи лёгких шуток, способные сгладить почти любой контекст. — Но, если та ночь, что-то и показала, то это то, насколько неправильно можно судить о человеке, даже после многих лет существования бок о бок. Я знаю, что вёл себя, как последняя скотина, знаю, что не имею права напрашиваться даже в друзья. Но то, что я сказал тогда… что сделал, я действительно хотел этого. Хотел быть ближе к тебе. Чёрт, я хотел этого не только в ту ночь. Просто слишком упивался собой, чтобы сознаться. — Мне прыгать от радости? С тонкой нижней губы водопадом срываются капли. — Великий король Стив назвал меня любимой женой, и спустя столько лет наконец решился затолкать свою гордость поглубже? Сменить удары на поцелуи? Если бы он только мог всё вернуть. Если бы блядский Демогоргон рыл временные порталы, вместо земляных. — Мне нужен один шанс. — На что, Стив? Чего именно ты от меня хочешь? Чтобы я целовал тебя? Держал за руку? Гладил по щеке? Говорил какой ты красивый и слушал музыку в комнате, чувствуя тяжесть твоей головы на плече? На мгновение всё становится таким простым и понятным. Совершенно нереальным в контексте человеческих отношений, но Стив просто позволяет себе раствориться в этом. Почувствовать тёплые прикосновения рук и мелодию Queen фоном из синтетических амбушюр. Скользнуть кончиком языка по трещинкам губ, смеясь и прикусывая, немного оттягивая на себя в порыве жгучего желания. Переплестись ногами, чтобы джинса шуршаще елозила по длинному ворсу, сминая и разбрасывая вокруг ещё неразобранные фото. — Всего этого, Джонатан. Горькая усмешка вновь полосует губы, треская мелкие морщинки в фиолетовой коже синяков. — Ты всегда хотел многого, Стиви. Особенно того, чего был недостоин. Карабкался вверх по всем головам и вырывал с корнем, если не смело отдаваться само. Джонатан Байерс — его апогей. Хрупкая ахиллесова пята, в которую он самолично наносил удары. — Может, проблема в том, что я хотел не того? Руки тянуться в стороны, образуя какой-то ломаный полукруг, утыкаясь пальцами в тяжелое небо. Он будто задаёт свой вопрос прямо туда, сквозь прослойку свинцовых туч и режущих током всполохов молний. Что никак не отменяет его риторичность. Ведь небу всегда наплевать. — Почему я? Если б он знал. Если бы мог контролировать это, нащупывать пальцами под кожей, ведя длинную, неровную линию от локтевого сгиба до ключицы, и ниже до самой груди. Если бы знал, как ослабить. Он же ещё не совсем идиот. Я вижу, как мучаю тебя. — Не знаю. Искренне признаётся и руки опадают, как прелые листья, повисая по бокам безвольной мышечной плетью. — Потому что ты это ты. Потому что мне плевать на холод и дождь, когда ты водишь взглядом по мне. Потому что твой голос пускает по затылку мурашки. Потому что в ту ночь меня ещё долго трясло от мысли, что эта тварь могла запросто исполосовать тебя когтями. Потому что… Ком в глотке становится невыносимым настолько, что Стив уверен — сейчас его вывернет. Вырвет наружу желчью и кровью, сжигая горло в кислотной агонии. — …потому что влюбиться в тебя было самым лучшим, что я когда-либо сделал. Кожа сухая и лопнувшая. Тёмная корка ещё напоминает о старых ранах, но это не важно. Укрывающая ладонь вытравливает все мысли из головы. — Ты говоришь ужасные вещи. Я знаю. — Самым ужасным было бы промолчать. Ресницы трепещут. Его губы дрожат, прежде чем сказать. — Я не знаю, что смогу дать тебе. Земля хлюпает и приминается под ногами. Он почти слышит этот треск, отзвук опадающей эфемерной крошки. Он всё-таки убирает лишние пряди за ухо. — Я приму всё.