Не забывай обо мне никогда.

Когда вечность — вполне ощутимый срок, который тебе предстоит провести среди живых, скитание по руинам становится рутиной. Протаптывая тонкие тропы меж останков былого величия, без конца пересчитывая песчинки воспоминаний, пропуская их сквозь пальцы. В конце концов, эти воспоминания — все, что у тебя остаётся. Сначала они поглощают тебя полностью, не давая ступить ни шагу, а потом вмиг исчезают, словно мираж. Стираются лица и притупляются чувства, и теперь всё, что у тебя есть — это бесконечный путь. И незыблемая цель. Вот и сейчас, держа в руках мраморный цветок, улику, оставленную на месте убийства государства, что своим величием некогда затмевало сами Небеса, государства, что он лично не смог уберечь, он как никогда остро ощущал давление времени и долга. Чужая перчатка на долю секунды мелькнула перед его носом и ловко отняла артефакт. — Как по мне, ты слишком много думаешь. Когда-нибудь это тебя уничтожит. Дайнслейф фыркнул и невесело передернул плечом: — Едва ли. Знакомство с Альбедо среди заброшенных древних построек оказалось тем редким случаем, когда Фортуна повернулась к Дайну лицом. Его пытливый ум завораживал, а глубина познаний заслуживала уважения. Альбедо говорил, что чувствует его ауру космических глубин, и понять эти слова можно было лишь краешком ума, ощутить кончиками пальцев, почувствовать где-то в глубине сердца. — Хотя бы озвучь пару своих мыслей, — Альбедо заглянул ему в лицо, вылавливая из очередного потока размышлений, — что можешь сказать на счет данного артефакта? Дайнслейф провел по одному из мраморных лепестков в чужих руках и растер пыль между пальцами. — Этот цветок называется лилией. Он, видимо, принадлежал некой девушке знатного рода. Принцессе. Могу предположить, что был сделан под заказ. И, думаю, ты сам чувствуешь остатки элементальной энергии. — Чувствую. Но мне едва ли под силу их распознать. Похоже на… звезды. Дайнслейф с нежностью улыбнулся. — Звезды? Звезды… Может и так. — Как думаешь, жива ли она? — Хочется верить. Они виделись редко, иногда совершенно случайно и в совершенно неожиданных точках заброшенных регионов, и Дайн ни при каких обстоятельствах не тревожил Альбедо тогда, когда тот приходил вместе с наставницей. Оставаясь незамеченным, он несколько минут всматривался в их серьезные лица, заворожённый тем, как жадно Альбедо впитывает каждую крупицу знаний, что строго и глубокомысленно роняет его учительница, а потом чёрной тенью ускользал вглубь руин, стараясь не строить бессмысленных предположений о сроках новой встречи. Это могли быть дни, недели, месяца. Это было нормально. Хоть и… немного неудобно. В конце концов, они стали договариваться о месте и времени, оценивая свои возможности. С тех пор их прощания бесконечно затягивались, наполненные попытками прикинуть где и когда они встретятся вновь. Дайн не привык планировать такие вещи, но ради того, чтоб полюбоваться этим сияющим сознанием и погрузиться в полный удивительных открытий мир Альбедо, он, если честно, готов караулить его словно пёс, дни напролёт сидя в назначенном месте. Эти встречи — одна из тех вещей, что делали вечность чуть более выносимой. Иногда, когда Дайнслейф появлялся здесь по ночам, когда Луна была особенно яркая, а ветер меж колонн свистел так, что превращал руины в свой концертный зал, когда они оба теряли счет времени за разговорами, их руки переплетались сами по себе, а ноги двигались в такт мелодиям ветра. И они танцевали. Это начиналось как шутка, когда Дайн рискнул обмолвиться, что некогда был придворным рыцарем, а Альбедо улыбнулся так озорно, как это умел только он один, и спросил, устраивали ли при его дворе светские мероприятия, и вальсировал ли он на них с дамами. Мог ли Дайн тогда отказать юноше в том, чтоб научить его нескольким па? В том, что Альбедо будет способным учеником, сомнений не возникало. С безупречно прямой спиной и сосредоточенным взглядом он вел Дайнслейфа, ловко огибая обломки статуй и битое витражное стекло. Дайнслейф был менее талантлив в роли ведомого, и, старательно сохраняя ритм, все же оступался, шагая назад, и цеплялся пятками за неровности их импровизированного бального зала. В конце концов, Альбедо научился просчитывать и это, стал потрясающим ведущим, а танцы превратились скорее в развлечение ради удовольствия, нежели обучение ещё одному полезному навыку в копилку юноши. Дайн склонил голову по-птичьи и позволил себе шутку: — Ну что ж, теперь джентльмен из тебя хоть куда. Если однажды встретишь принцессу, не стыдно будет пригласить её на танец. Альбедо сморщил нос, а затем улыбнулся, отпустил его ладонь и переложил её на талию, крепко обнимая обеими руками. Сердце Дайна затрепыхалось в агонии. Одна из таких ночей, выбранных ими для встреч, пахла как-то иначе. Альбедо то и дело отводил глаза, как только они сталкивались взглядами, и время от времени ронял пустые фразы, что было абсолютно несвойственным для него. Складывалось впечатление, будто он что-то задумал, но воплощать в реальность не намеревался, а только заряжал напряжением воздух, нарезая круги по древней площади, которую они посещали сегодня. — Мне кажется, ты хочешь мне что-то сказать. Помни, сложно предугадать, когда мы еще раз встретимся, и если ты так и не поделишься со мной тем, чем хотел, то будешь неограниченное время носить этот груз на себе. Альбедо остановился совсем рядом, переменился в лице, стал выглядеть строже, крайне серьезно посмотрел ему в глаза. Набрал побольше воздуха в легкие, будто намереваясь выдать длинную речь, и… До боли трогательно уже тогда было ощущать, как одним из воспоминаний, что останутся нетронутыми неумолимым течением времени, станет то, где Альбедо вырвал у него прощальный поцелуй. Нелепо шурша плащом, Дайнслейф согнулся, как сутулая чернильная птица, влекомый руками, что обхватили его шею и сцепились в замок. Ощущение такое, будто кто-то невидимый совершил приём Геймлиха в попытке заставить его выплюнуть собственное сердце. Или это сделал сам Альбедо, прижавшись так близко, будто его толкали в спину. Кто бы мог подумать, что Время оказалось настолько сентиментально, что позволило в деталях запомнить это чувство. Ощущение как в юношестве, когда он только учился фехтованию. Волнение, от которого почти тошнит, и восторг, от которого захлебываешься воздухом. Чувство, будто тебя вот-вот насквозь проткнут мечом, если ты ничего не предпримешь. А Дайнслейф ничего не предпринимал. Так и стоял, оторопев, склонившись в дурацкой позе, не зная куда деть руки, не зная, куда деть всего себя. От того и это ощущение, наверное. Будто в него вонзили меч. Это был всего миг, но когда годы сливаются в монотонную вечность, то подобный миг обретает особый вес и безусловную ценность. — Я… И не знаю что тебе ответить, Альбедо. Юноша опустил взгляд куда-то себе под ноги, обреченно хохотнув. — Я ничего у тебя и не спрашивал. Просто не сердись на меня за этот поступок. Я не смог совладать со своими чувствами. Дайнслейф только несколько раз беззвучно открыл рот в попытке произнести подходящие слова. Нервно потерев переносицу, он наконец выдавил: — Если честно, я о таком и мечтать не мог. Не знал, что мое сердце ещё способно на подобное. Я бы тебя поблагодарил, но это кажется попросту неуместным. Альбедо ничего не ответил. Шаркнул ногой, счищая песок с трикветра на разбитой мостовой. На губах все еще покоилась печальная улыбка, но в остальном его лицо было непроницаемым. Всё так же, краешком ума, кончиками пальцев Дайнслейф ощутил, что за этим стоит что-то ещё. — Ведь не мои слова вызвали в тебе эти чувства, так? — Отчасти. Скорее тот факт, что это едва ли не последнее, что я услышу от тебя, — из Дайна будто точным ударом выбили воздух. — Я ухожу. Тейват. Мондштат. Я боюсь вообразить, сколько мне ещё придётся ждать нашей встречи, потому для сохранности психики в дальнейшем предпочту поверить, что эта окажется нашей последней. — А наставница? — Я не знаю. Я ничего больше не знаю. Но, видимо, она посчитала, что отныне я смогу справляться со всем в одиночку. Оставила меня один на один с её последней задачкой, — он поднял взгляд, но уставился мимо, куда-то за горизонт. — Может, если я ее решу, она вернётся. От сухости и лаконичности этих фраз першило в горле и горело в груди. Всё еще сбитый с толку поцелуем, Дайн на ходу подбирал слова, которыми должен был разбавить тишину. — Я клянусь вновь повстречать тебя, даже если ты окажешься на другом краю света. Даже если ты будешь далеко, со звёздами, а я — где-то в глубинах бездн. Ты никогда не будешь один. Твой ослепительный разум и светлая душа будут притягивать к себе потрясающих людей, где бы ты ни был. Я всегда это в тебе видел, всегда знал, я— Он замолчал, стиснув зубы, крепко сжав ладони. Есть вещи, которые были сказаны давно, в разных формах, разными способами, и не требуют того, чтобы их озвучивали буквально. Иногда такой поступок принесёт больше боли, чем пользы. Но сам факт того, что Дайнслейф облёк это чувство в форму в собственном сознании, заставил его сердце взвыть. Болит. Значит, живое. Не в силах произнести ни слова больше, он просто тяжело вздохнул, нахмурившись то ли из-за чувств, то ли из-за неторопливо восходящего солнца. — Знаешь, Рейн оставила мне еще кое-что. Титул. Принц Мела, — он вновь улыбнулся так, как умел только он, хоть эта улыбка и отсвечивала бесконечной печалью. — Это значит, что мое обучение закончено, а ты, как рыцарь, можешь быть удостоен чести пригласить меня на танец. Дайнслейф вздохнул вновь, на этот раз выпуская из своего тела накопленную за эти минуты тяжесть. В изящном поклоне, спрятав одну руку за спину, он протянул Альбедо другую. — Но разве я не мог так поступать и до этого? — Но так ведь еще интереснее. Когда ладонь Альбедо накрыла его собственную, Дайнслейф оставил на ней поцелуй. Возможно, чересчур долгий, но он уничтожил еще немного печали в чужих глазах, вытесняя её обожанием. — Мы с тобой обязательно встретимся, Альбедо. Не забывай обо мне никогда.