Иримэ
Она танцевала среди костров. Пламя взмывало ввысь, завивалось, оставляя за собой колючие снопы искр. Искры осыпались на землю пепельным дождем, вспыхнув оранжевым напоследок. Цимбалы звенели, как потревоженная на ветру капель. Голоса сливались в единый стройный хор — и кружились, кружились, кружились… Она танцевала. Он смотрел, и никак не мог оторвать от неё глаз.***
Она оставалась в Хисиломэ, хотя сердце её жаждало битвы не меньше, чем у любого другого из воинов. Но если Лалвендэ хоть в чём-то и разбиралась хорошо, так это в чувстве долга. Финдекано выглядел благодарным. И ещё очень уставшим. — Хочешь, мы отправим в Фалас больше людей? Король подавил тяжелый вздох. — Конечно, хочу. Но Гавани тоже имеют свой предел, а Кирдан и так был очень добр к нам. Брат всегда говорил: доброта — это ценное сокровище, но доброта, проявленная лично к тебе — драгоценнейший из даров. Лалвендэ это понимала. Она помнила тот день, когда мама и Финдис, замерев, точно отлитые из золота статуи, провожали их остекленевшими взглядами. Рука матери крепко сжимала руку старшей дочери. Они не плакали. Арафинвэ ушёл молча, неся свою горечь в до боли сжатых кулаках, и никто не услышал его последнего «прощай». Лагерь стоял, оцепеневший, оглушенный собственным предательством, и смотрел, как их золотой принц уходит прочь. Лалвендэ знала, что сейчас Арафинвэ жалеет об этом. Но тогда он уходил не из страха. Теперь же, их некогда прославленная семья была раскрошена, рассыпана по всему Эа, как осколки старого зеркала. Теперь они принимали каждую крупицу доброты с величайшим трепетом. — Иримэ? Им немного оставалось пробыть вместе. Глаза Финдекано грустнели с каждой секундой, а улыбка полнилась горечью. — Вы же победите, правда? Король рассмеялся полувздохом и развёл тяжелые бархатные шторы в стороны. Луч пепельного света упал на мраморную голову статуи Нолофинвэ обоюдоострым мечом. — Я очень на это надеюсь. Лалвендэ вздрогнула. Больше они не виделись.Кирдан
Он помнил, как зажигались звёзды. Сначала медленно, будто бы робко, тонкая звездная рябь отражалась в индиговых водах Нэн Эхуи. Оно переливалась в темноте — тоньше льда и нежнее шелка, баюкающее в своих ладонях целый мир и их души. Они смотрели, застыв в немом восхищении. Словно дети, впервые увидевшие свою матерь. Потом бесшумно, словно так было всегда, свет загорался в глазах напротив. Он лился, как крошечный звездный водопад, и даже не думал иссякать. Он тоже смотрел. Но вокруг была лишь пустота. Тогда, ничьи глаза не засияли ему звездным светом.***
Кирдан потуже затянул узел на рее и наконец-то встал. Анор нежно вспенивал кромку моря тончайшим розовым, застывая белыми волнами в шуме прибоя. Над головой громко кричали растревоженные чайки, пристань гудела, то и дело взрываясь отдаленным смехом. Как будто мирно. — Мой лорд, — сероглазый линда взлетел на мачту прямо перед его носом. — Мы все готовы к отплытию. Выжившие голодрим Хитлума появились в Бритомбаре вчера. Их впалые глаза лихорадочно блестели отчаяньем и болью. От вида этих усталых, изорванных бродяг некогда великого племени, у Кирдана сжималось сердце. — Моринготто скоро явится. Вы должны бежать. Он помнил её: во время Мерет Адертад ничья улыбка не сияла ярче, чем улыбка младшей сестры Финголфина. Легконогая и нежная, она танцевала среди костров, и её смех переливался ласковым перламутром, словно не было в мире эльдиэ счастливее. Костры завивались волнами, а он смотрел, зачарованный, лишенный сил и всякого красноречия. Сейчас же на него смотрели незнакомые глаза. — Мы укрылись в горах Виньямара. Нас было больше, много больше, чем ты видишь сейчас, — Лалвен кивнула головой на горстку мрачных голодрим. — Людей мы не спасли. Остальных — не успели. Ему не нужно было объяснять; слухами полнился весь Эгларест. — Химлад пал. Врата Маэдроса наводнены орками. В Неврасте мы тоже не смогли долго оставаться. — И теперь ты хочешь, чтобы мы бежали ещё и отсюда. Лалвен вперила в него яростный взгляд. — Армия орков идёт медленно, с ними тяжелые машины. Но они маршируют день и ночь, и знаешь, куда они идут? Кирдан не ответил. — Они идут сюда, — безжалостно продолжала она. — И скоро будут здесь. И Гавани падут. Ты и сам это знаешь не хуже меня. Конечно, он знал. Он родился под первой безлунной ночью, в молодом свете звёзд — он знал многое. Чего он не знал — так это как оставить на растерзание самое ценное, что у него когда-либо было. Дом.***
Поклажи у них было немного — Кирдан приказал брать только самое ценное. Фалатрим шептались — недовольно, недоверчиво, — и косились в сторону голодрим с опаской. Те как будто не замечали. Невысокая голдиэ ничего не видела перед собой: свет солнца не отражался в потемневших от горя глазах, морские глубины не манили и не пугали. Черноглазый, ещё совсем юный кузнец робко смотрел вокруг исподлобья, хмуро сжимал тонкие губы и молчал. Они не называли своих имён — Кирдан и не спрашивал. Слишком мало времени прошло. — Ты думаешь, до острова они не доберутся? Лалвен ходила бесшумно, как лебедь по водной глади. Но он всегда слышал её негромкий вздох, прежде чем она начинала говорить. — Я не знаю, госпожа. — Небо сияло безоблачностью. — Возможно, мы нигде не найдём от них спасения. Ветер нежно ласкал щеки, играясь с волосами. Мягкий и легкий, словно вуаль. — Полный штиль, — в голосе Лалвен слышалось отчаяние. — Мы не успеем. Отчаянный вороний клич был ей ответом.