***
Короткий стук по дереву, оповещающий о прибытии, кажется, единственного человека, что мог бы её навестить. Она встрепенулась, поправляя переносицу очков. Натянула уже привычную улыбку. Годы берут своё, привычки остаются привычками. — И с чем же на этот раз вы пожаловали, уважаемый Ривай, — закидывая голову чуть назад, усмехается она. А мужчина тем временем успевает прочесть в её интонации и усталость, и растерянность, и одиночество. А потому вздыхает с неким отчаянием, подходя ближе к её столу и кладя на него, по всей видимости, какие-то отчёты, он останавливается у спинки её стула, оглядывая бумаги, над которыми та сидит. — Поела бы, — сухо говорит тот, садясь на диван рядом с рабочем местом командира. Привычно закидывая ногу на ногу и пиля её взглядом. Холодным и отстраненным его называли практически все, однако по отношению к ней самой… наверное, какая-никакая забота иногда и проскальзывала. А потому лично она не считала Аккермана таким уж одиноким волком. — Ривай-Ривай… — она заливается, кажется, истерическим смехом. — если бы было на это время, то я бы непременно… непременно сделала бы перерыв на чашечку чая, — поправляет очки ученая, вновь беря в руки карандаш и начиная заполнять какие-то бумаги. И он закатывает глаза на это пренебрежительное отношение к самой себе. Дурочка. Не больше, ибо именно ему она потом может насесть на уши со своими проблемами. — Ханджи, я ведь серьезно, — оглядывая бардак в комнате, выдыхает мужчина. И вновь поднимается с дивана, подходя к столу. — В конце концов, ты ведь тоже человек, — он аккуратно снимает с неё очки, протирая салфеткой, что всегда была у него в кармане. — Будто так считают все остальные, — усмехается та, поднимая на него мутный взгляд. И хочется плакать. Она знает — с ним можно. — Четырехглазая, я что, слишком вежливо сказал? — уже раздражаясь спрашивает капитан. Подходя ближе к ней. И, о-о-о, она то знает, каков он в гневе. Вот только сейчас это был не гнев, всего лишь проявление заботы в грубой форме. А ей… не привыкать, будем честны. И потому она лишь злобно усмехается, пускай и не спервого раза подхватывая очки за оправу и надевая их на нос с горбинкой. А он… просто хмурится, беря в руки довольно большую стопку её бумаг. И разворачивается, немного цокая каблуками на сапогах, шагая в сторону двери. — Ты ещё… — отрывается от отчётов женщина, взглядом спрашивая то, что стало уже привычкой. А тот будто ловит её мысли и сразу же даёт ответ: — Зайду, — хмыкает тот, открывая дверь. — Спасибо, — только и слышит капитан за своей спиной, прежде чем дверь со скрипом захлопнулась, оставляя Зоэ наедине со всем этим ужасом.***
И он уходит с этой кипой, мысленно хотя остаться там. В её кабинете (или в её душе). Но выглядело бы это слишком странно, да и её отвлекать, наверное, не стоило вообще. Однако после потери… всех, кто был с ним знаком более, чем несколько лет, осознание начало бить в голове неутешительно звонко. Она — последнее, что у него осталось. А он, наверняка, — последнее, что есть у неё. И это не дружба или пустая романтика, это переросло в зависимость, от которой оба буквально захлебывалась каждый день. Из-за которой они уже по привычке стали выпивать пару чашек травяного чая по вечерам. Не столько чтобы успокоить нервы, просто чтобы немного побыть наедине. Однако, как хорошо, для них обоих нашлось замечательное оправдание, гласящие, что это всего лишь нервы сдают — старость ведь никогда не может идти на пару с радостью, правильно? А потому и Аккерман не может просто взять и отпустить все произошедшее. И потому действительно держится за эту безумную, словно за свой последний стержень. И поэтому каждый раз приходит и каждый раз слушает. Каждый раз сам выключает свет в её комнате. И каждый раз кладет её очки на тумбочку, чтобы та, ворочаясь во сне, ненароком не разбила их. Вообще, сейчас происходит, грубо говоря, зачистка. Вычистка всех титанов с полей от стены Роза до стены Мария. Сражением это уже назвать будет нельзя — после всего того ужаса… так, просто вылазки, что бывают обычно вовсе без потерь (однако Флока Ривай сам бы в пасть титану засунул, уж больно тот любил докучать капитану).***
— Эй, Очкастая, — бросает мужчина, заходя в её кабинет с чайником лично им заваренного чая. А потом с неким укором вздыхает, видя, что та ненароком успела заснуть прямо на рабочем столе. А сердце затапливает неподдельная нежность. — Ханджи, — чуть громче говорит мужчина, подходя к ней и ставя на край стола посуду. — давай просыпайся, потом спина болеть будет, — и снова грубость, граничащая с заботой. Снова настойчивый, но будто бы мягкий тон Аккермана. И в душе, которая, к слову, всё ещё существовала, сейчас одновременно и строились, и ломались мосты. Тот сам того не понимая нарушил давно данное самому себе обещание — никогда и ни к кому не привязываться. А потому смерть Эрвина он пережить как-то, но смог. А вот даже мысли о потери чокнутой имбицилы в очках… никак. А Зоэ медленно открывает глаза, тут же расплываясь в немного пьяной улыбке. И смотрит на него, наверное, с неподдельным доверием в глазах. И тянется к нему рукой, ухватывая за край домашней кофты. — А ты держишь слово, — поднимаясь со стула, говорит та, на что сам Аккерман лишь глубоко вздыхает, закатывая глаза, оглядывая комнату. Они познакомились, кажется, лет десять назад. Тогда оба они были зелёными, ещё не видевшими смерти, юнцами. Ещё тогда она начала смотреть на него с неким… уважением, посылая к черту всю его историю и жизнь до разведкорпуса. Закрыла глаза на это и начала общаться с эдаким отбросом общества. Сейчас, конечно, мало кто помнит того Ривая Аккермана, что разбойничал на улицах подземного города, держа в страхе людей. Сейчас он стал… спокойным. Относительно, естественно, буйный характер никуда не делся, просто залёг, возможно, временно на дно. Быть может, просто ждал своего часа. — Очкастая, ты вообще видела, в каком состоянии твоя комната, а? — бросает как бы между делом тот. И этот его ебучий тон… О-о-о, Ханджи его не только знала, но и полюбить уже давно успела. Всё-таки они проводили друг с другом много времени. И потому она, неловко пошатываясь, подходит к нему и заправляет прядь волос обратно в тугой хвост. И потому смотрит на его недовольное лицо, чуть ли не смеясь от счастья. Они ведь живы, какая кому теперь разница, сколько хлама содержит её кабинет? — Неужели решил навестить меня только для того, чтобы отчитать? — усмехается женщина, обходя мужчину и присаживаясь на диван. — про статус мой тебе не напомнить, коротышка? — она запрокидывает голову назад. На самом деле это — жест непосредственного доверия. Открытая шея ещё никогда не считалась зоной неуязвимой, а потому она… наверняка, верила этому вечно недовольному чистюле. — Тебе кто-нибудь говорил, что тебе стоит взять выходной? — садясь рядом с ученой, спрашивает Ривай. Отросшие волосы с челки падают ему на нос, чуть щекоча тот. — Конечно, — переводит та взгляд на капитана. — и я даже обещала подумать, — улыбаясь, шутит та. — И подумала? — Ну, — она складывает руки в замок, опирая локти на колени. — я планировала сделать вылазку к морю, как только зачистка меж стенами закончится, — говорит честно та. — вот тогда, наверное, и отдохну. А он снова закатывает глаза, на этот раз просто поражаясь её мастерству нести бред с самым серьезным видом. — Ханджи, — почти скрипит зубами тот. И хочет… да, хочет ей высказать всё, что думает о её дефиците сна. Отчитать её за то, что стала пропускать завтраки, засыпая под утро в обнимку с документами. Хочет хорошенько встряхнуть её, в попытке возвратить в реальный мир и показать всю абсурдность ситуации со стороны. Однако позже сдерживается. Осознавая, что поможет это ровным счётом никак. И что она уже на следующий день после серьёзного разговора забьёт на его слова, продолжая жить в точности так же, как и жила до этого. — Давай хотя бы сегодня ляжешь спать сейчас, — и тут же переводит взгляд на часы, стоящие на полке. Пол одиннадцатого. И мысленно аж цокает. Знает ведь, что вставать придется в семь утра. А потом переводит взгляд на командира, что лениво сейчас потягивается, устраиваясь головой на его коленях. — А в кабинете уберешься? — невинно спрашивает та, прикрывая глаза от усталости. — Уберусь, — только и слышит она, прежде чем отключиться.***
А море оказалось куда громче, чем он мог себе представить. Мощные волны с шумом бились о скалы каких-то пород, снося с них всю возможную живность. Однако вовсе не холодное. Волны пусть и были сильными, но холодной воду назвать было нельзя. А потому ребятня, быстро сняв с себя сапоги, тут же зашли в воду по колено. Слушая шум этого странного прибоя, постепенно расслабляешься. Чувствуешь, как перестают ныть измученные тренировками мышцы. И отдаешься моменту сполна. Около дня в поездке к этому месту, пару убитых на пути титанов, но не девиантов — кажись, их перебили уже всех. А выходя за стену Мария — простор, который ранее не видел, наверное, никто из приехавших. Но в этот раз спокойно, в этот раз обошлось без каких-либо происшествий и неожиданностей. И все… да, абсолютно все улыбались, общаясь друг с другом. По всей видимости, осознавая ценность жизни, которую смогли сберечь. — Эй, Ханджи, — кричит капитан, видя как Четырехглазая забегает в воду прямо за детьми. Глупо, наверное, со стороны это выглядит, но зато у неё сейчас взгляд не кажется таким уставшим, как раньше, теперь в ее глазах будто зажёгся тот старый огонёк, который может обозначать только неподдельный интерес человека к чему-то. И Зоэ тянется за чем-то на дно, удивлённо вскидывая темные брови. — Не трогай, вдруг оно ядовитое, — в его репертуаре, естественно. Грубо, зато доходчиво. Для всех, кроме, наверное, чудаковатой учёной, что сейчас с интересом рассматривала какие-то водоросли. И Ривай, цокнув языком, подходит ближе к берегу, снимая собственные сапоги.***
Ветер никогда не был влажным в городах. В частности потому, что стены с лёгкостью ограждали их от вообще любого присутствия бриза или прочих воздушных масс. Поэтому за стенами всё ощущалось… несколько иначе. Ветер трепал и перебирал каштановые волосы с какой-то новой силой и, кажется, старанием. А от моря в таких же темных глазах отражалась луна. Полная и немного голубоватая. И звёзды. Миллионы ярких огней, украшающих темное небо. Ханджи тихо чихнула, откидывая голову назад. — Луна сегодня красивая, — тихо, еле слышно прошептала та, завороженно наблюдая за искрами. Не различая ни тихих шагов позади себя, ни даже мирное похрапывание всего сто четвертого. Не хотелось думать о том, что будет завтра. Не хотелось ложиться спать, осознавая то, что на следующее утро на плечи вновь лягут обязанности, которые она изначально и видеть то не хотела. Времена, однако, меняют взгляды на жизнь, частенько кардинально и бесповоротно. Так, что потом и не вспомнишь себя той самой…молодой и полной надежд. Надежд на яркую и счастливую жизнь. Забавно, потому что сейчас Ханджи полностью осознавала участь солдата. И с недавних пор приняла её последствия — единственное, что оставалось такой как ей — ценить короткие моменты. Пусть пару минут в день, пусть пару секунд в месяц, когда она действительно могла на время забыть обо всем происходящем в этом страшном, пугающем мире. Мире, в котором, как оказалось, они сражались вовсе не против тварей, они сражались против людей. Возможно, злых. Быть может, бессовестных. Но всё же людей. Вода мягко бьёт по ногам, напоминая ей о том, что она всё ещё находится в реальности, а не на подкорке своего сознания. — И впрямь, — раздаётся рядом тяжелый мужской голос. И она резко опускает взгляд на капитана, медленно приходя в себя. Дышит неровно не только из-за мыслей, бесцельно бегающих в голове, но и из-за обстановки. Как было сказано ранее, они и впрямь сблизились в последнее время. Начали часто засиживаться допоздна в библиотеке или у него в кабинете. И, возможно, ей казалось, но Ривай стал чуть мягче. Может быть, что только с ней. И то лишь потому, что осознавал груз, свалившейся на неё. А может, колючий мужчина всё-таки решил пересмотреть свои взгляды на отношения с кем-либо. — Не думала, что ты не спишь, — Ханджи мягко улыбнулась ему, попутно делая пару шагов вглубь моря. А ступни до сих пор виднелись через теплую гладь морской воды. — Не хуже меня знаешь, — вздыхает тот, заворачивая штаны до колен и идя за женщиной. — бессонница так просто не отпускает. И он, пожалуй, прав. И вроде как решение кажется до боли понятным — купи себе трав или просто снотворного, живи и радуйся. Да вот только привыкание к чему-либо вырабатывается довольно легко и быстро. Так что и это всё рано или поздно перестало работать на измученных героях человечества. — Ага, — вздыхает женщина, всматриваясь в бесконечный берег с белоснежным песком. — ну, в конце концов, можно уподобиться Пиксису, — нервно пожимает плечами та, при этом как-то сдавленно хихикает. — Что, так не терпится уйти в запой? — Ещё бы, — разворачиваясь к белоснежному песку на пляже, хмыкает женщина. Сама того не понимая, делает шаг навстречу Риваю, фактически нависая над тем. — можешь не врать, я знаю, тебе тоже этого хочется, — наклоняясь к уху капитана, шепчет женщина, строя до боли довольную гримасу. И они, стоя ещё каких-то несколько секунд, перерастающих в минуты и постепенно в часы, завороженно перебрасывают взгляды то на друг друга, то на мраком покрытое море. А после медленно плетутся к берегу, зарывая мокрые пальцы в прохладном шершавом песке. И засыпают. Долго и мучительно, думая, казалось бы, каждый о своём. Вот только в конце концов их домыслы останавливались на одном и том же. Потребность в изменениях неизбежна.***
Захлебнуться в эмоциях хотелось сейчас как никогда раньше. Почувствовать, как лёгкие заполняет дым горечи и желание ощутить во рту едкий привкус чужой крови. И последовать за ними. Уйти, ничего не оставляя за собой. А потому она не находит никакого решения лучше, чем пьяно завалиться в комнату к Аккерману, к слову, с придурковатой улыбкой на губах и застрявшим в зрачках сумасшествием. Выкинуть очередную до ужаса неуместную шуточку, а после обмякнуть, сидя у него на постели — снять маску и поддаться истинному течению всех обстоятельств её посредственно дерьмовой жизни. И Аккерман, бросая взгляд то на отчёты, то на распластавшуюся на его кровати женщину, лишь нервно вздыхал, принимая её положение. — Ведь ты можешь… — в тот же самый вечер хотел было предложить капитан, отодвигая от себя на край стола приличную стопку бумаг. — Не могу, — тут же возразила командор. Снимая очки с лица и аккуратно (что, к слову, было вовсе ей не свойственно) кладя их на тумбочку. Взъерошивает густые темные волосы одной рукой, а другой начинает расстегивать ремни УПМ. — в любом случае, — добавляет она, поднимаясь на одних локтях и заглядывая в глаза напарника. — если не я, то они найдут кого-нибудь другого, — она вновь запрокидывает голову назад. — и этот кто-то будет страдать точно также, как и я. И врать не хотелось как минимум самой себе. Ведь абсолютно всё, что она сказала — правда. И всё, о чем она, наверняка, думала — тоже. А потому и Аккерман не противится ситуации — не в том положении, чтобы высказывать какие-либо недовольства. И он сидит за столом, перебирая новую стопку бумаг до тех пор, пока Ханджи не провалится в долгожданный сон. Чтобы после лечь рядом с ней, обвивая руками её талию, притягивая женщину ближе к себе. Чтобы запутаться носом в сальных волосах. Зато родных — он сам себя в этом уверял уже который месяц. И чтобы наконец почувствовать, что он там, где он действительно нужен. И там, где его действительно ждут.***
Он смотрит на нее с удивлением и страхом, застывшим в глазах. Думает и, кажется, знает, что хочет сделать та, подходя к Арлерту. И к горлу подходит ком, который сглотнуть, увы, не получится. — Армин Арлерт, — начинает та, заглядывая в глубокие голубые глаза юнца. — я назначаю тебя пятнадцатым командиром разведкорпуса. И ему хочется стереть себе память. Хочется верить, что это всего лишь очередной кошмар, из которого он сможет выбраться, проснувшись. Однако всё, что он тогда смог сделать, это сжать её накидку, сказав на прощание: — Посвяти… своё сердце. Не слыша, да и не слушая её толком, уйти, надеясь только на то, что сможет увидеть ее снова.***
Ногой подталкивая немного скрипучую коляску, она устало вздыхает. Заправляет за ухо потихоньку начавшую седеть прядь волос, шагает дальше. — Ещё не пожалела, что связалась с калекой? — отрываясь от чтения газеты, спрашивает мужчина. Она смеётся. Жалела? Да где уж там, она была счастлива. Почти каждый день буквально светилась от счастья, что переполняло её изнутри. И потому сейчас уголки её губ приподнимаются вверх, образуя несколько мелких морщинок, и она усмехается. — Конечно, ещё как пожалела, — рассмеялась та, сильнее толкая своего спутника. А по мужчине с первого взгляда нельзя было сказать, что ему всё это течение нравится. Но лишь с первого — они оба это прекрасно знают. Аккерман, щурясь, бросает на Ханджи выжидающий взгляд, следя за каждым плавным движением рук. — Уж как тебя угораздило вообще мою фамилию взять, — фыркает тот. Но вовсе не недовольно — тот просто научился шутить за те несколько лет, проведенных вдали от войны и боевых действий. — Сама до сих пор не понимаю… А он лишь закатывает глаза, поправляя воротник рубашки.