моя принцесса больна

      Митсуя говорит: «ты сильная».       Когда рука Тайджу чёрной тенью проскальзывает вверх по светло-розовой стене девчачьей комнатки, Юзуха за одну целую пять десятых секунды успевает нарисовать в голове его нежную улыбку и пушистые тёмные ресницы. Когда Тайджу швыряет её на пол гостиной, как подушку от дивана, она в тысячный раз прокручивает внутри себя его голос, как любимую песню из детского мультика про принцесс. Когда Тайджу целится в живот, Юзуха вспоминает какая у Митсуи ласковая ладонь. Как персик. Прислоняешь к лицу его мягкую кожицу, слегка шершавую, и водишь по губам вверх-вниз.       Сладкий вкус на языке перебивает кисло-соленое железо — Юзуха мысленно возвращается в свою комнату, слабо плюет на чистый ковёр, и темно-вишневая капля разбивается рядом с мизинцем.       Принцессы ведь никогда не корчатся от боли на холодном полу. Золушке наверняка спину колола грубая соломенная подстилка и под ногти врезались щепки деревянного пола, но Золушку ведь никто не бил, правда?       Горячие веки набухают, как две спелые ягоды. Она заторможенно переводит взгляд с его крепких ног выше — куда-то в область живота, вздымающейся груди.       Митсуя говорит: «ты смелая».       Тайджу открывает пасть именно в ту секунду, когда она проводит сухим языком по кровоточащей нижней губе и впервые за несколько минут подаёт признаки жизни, скрипит половицами. Голос Тайджу звучит, как рычание голодного животного: «ты такая ничтожная».       Медные кольца волос липнут к красному рту.       «Как и твой брат», — доносится сверху.       Ты тоже мой брат.       У Юзухи что-то колется на языке. Что-то нужное, острое, как иголка от шприца, которую нельзя уронить и потерять. Она пытается набрать в себя как можно больше воздуха, но после того, как тебе вдарили по печени — сделать это невероятно сложно.       Тайджу сверкает глазами. Тёмные брови его застывают, словно приклеенные, он кривит губы, шоркает пяткой по ковру и идёт к двери. На выход. Юзухе лишь бы не отключиться. Она затуманенным взглядом обводит татуировку на его здоровенной спине и чувствует, как прямо сейчас начнёт блевать собственными рёбрами.       — Не трогай Хаккая.       В трясине сознания вязнет его мерзкий смешок.       Хаккай наверняка сидит в самом дальнем темном углу, как маленький зверёк, ждущий своей участи. Он всегда зажимает уши ладонями, до звенящей, засасывающей боли. Его макушка дёргается с каждым ударом в соседней комнате.       Юзуха любит этого маленького зверька, который на три головы выше ее, если не на четыре.       Митсуя говорит: «ты умная».       Почему он так говорит?       Один раз они сидели в парке вдвоём: Хаккай опаздывал после дополнительных школьных занятий. Юзуха гладила указательным пальцем багровую корочку на своем колене, а Митсуя неожиданно резанул застоявшуюся тишину:       — Что ты делаешь? Не надо.       И спустя секунду:       — Так никогда не заживет.       У него кожа — белая и ровная, словно фарфор ценою в тысячу байков, на который она пялится минут пять не моргая. Сглатывает, кивает молча, опускает ноги и выдыхает устало, разглядывая трещину на подошве правого ботинка. Вчера она была совсем маленькая — сегодня забралась выше в сторону носка.       — Может быть знаешь мультик? — Митсуя вновь начинает неожиданно, пихая телефон в карман куртки, немного наклоняясь к Юзухе. Она ощущает его тёплое дыхание на щеке в эту секунду. Она думает, что он вот-вот обратно облокотится на лавочку, но Такаши остаётся близко. — Там три девчонки в разноцветных костюмах: красный, желтый и зелёный.       Юзуха не может сдержать улыбку. Её искусанные губы растягиваются, и изнутри во рту немного жжёт — там свежая ранка.       — «Тотали спайс»? — голос кажется немного грубее, чем есть. Это потому что она долго молчала.       — Да, точно, — Такаши реагирует моментально и сам улыбается, направляя взгляд куда-то перед собой. Как будто давая ей возможность лишний раз на себя позалипать. — Луна и Мана больше не хотят быть принцессами. Не знаю: к счастью это или сожалению.       У него кожа на костяшках пальцев немного обветрилась, и до утробного жужжания хочется коснуться её.       На нем ни единой ссадины. Митсуя похож на ванильный пломбир. Не замороженный. Не такой, чтобы зубы ныли и на них молотый лёд чувствовался. А растаявший. Нежный и мягкий. Контрастирующий с теплотой живого тела. Его розовые губы расслаблены, уголки рта опущены, печальные глаза раскрываются шире, когда он приподнимает голову, словно увидел что-то там, на другой стороне парка. Юзуха не в силах оторваться, чтобы посмотреть тоже. Ей кажется, она прибита к нему невидимыми гвоздями. Только Такаши боли не чувствует, а в ней уже крови почти не осталось.       — Ты умная.       Жгучий поцелуй куда-то аж по ребро, куда-то глубоко-глубоко, как капля йода, упавшая на срезанную бритвой кожу.       Такаши, сам того не зная, действует на подсознание, как сигарета на голодный желудок и в то же время –любимая конфета на язык. Тебе сложно держать равновесие, и мозг, кажется, на секунду задыхается в своей костяной броне, но какая же поразительная сладость — сидеть рядом с ним. Стоять, обедать, считать мелочь на проезд — находиться. Рассматривать аккуратно стриженные волосы, тёмные виски, чуть выбритые линии бровей у кончиков. Когда он смущается — он забавно розовеет. Когда злится — хмурится, немного опускает длинные ресницы и светлые глаза его как будто меняют оттенок.       Юзухе признаваться в том, что он лучшая её находка, не стыдно, но и не совсем приятно. Она росла, как сорняк. Она должна была склеивать собственную семью. Она должна была. Должна, должна, должна, тысячу раз должна была сквозь синяки, слёзы, обиды и ненависть – защищать. Ей даже мальчики не нравились. А тут он. И давно. И в каждом его движении — любовь. Юзуха бы поверила в его бога, потому что его бог несомненно мудрее бога Тайджу.       — Я? — она срывается в тот момент, когда Митсуя наконец-то смотрит в глаза. Ей кажется, что сердце её увеличивается и давит аортой прямо на легкие — дышать невозможно. — Смешно. Ты из-за мультика что ли?       — Да нет... — спокойно. Зрачки его медленно передвигаются вбок, вниз, потом снова целятся в неё. — В целом. Девочки тоже так считают.       — Серьезно? — в её хрипловатом голосе — смех.       — Серьезно, — он осторожно сдвигает светлые брови, приподнимает одну, наклоняет голову легонько, и серёжка, болтающаяся на левой мочке бережно царапает щеку. — Они говорят ты похожа на эту, которая самая умная у них... Сара.       — Сэм вообще-то, — Юзуха светится.       — Ой, — Такаши розовеет. — Ну да, Сэм.       Куда ей?       Куда ей? Его самый добрый Бог вылепил своими чудотворными руками. Ласково, но в то же время кропотливо. Каждый изгиб, ямочку, точечку прорисовывал, продавливал подушечками пальцев. Если бы Такаши был цветком, то чайной розой в императорском саду. Он бы цвёл в самой богатой оранжерее, в самой шикарной и драгоценной клумбе. С ним бы продавали самые дорогие открытки в сувенирных киосках. На него бы смотрели. Его бы хотели заполучить. Юзуха — это посконник. Куда ей к нему в клумбу?       — Не хотят быть принцессами, говоришь? — задумчиво.       — Нет. Хотят теперь точно такие же агентские штуки. Как объяснить им, что это не игрушки?       У него уголки глаз всегда так печально опущены. У Юзухи в детстве был игрушечный щенок с такими же глазками, завитыми длинными ресницами, розовым маленьким носиком. Его подарила мама. Сейчас нет ни мамы, ни щеночка. Есть два брата. Один из которых с каждым разом бьет больнее и опаснее. Бьет так, словно у Юзухи есть девять жизней. Но она не кошка, не принцесса. Она не в сказке. Она не восстанет с пробитым виском на последнем ударе сердца.       Такаши продолжает смотреть так, как будто у него изнутри все дребезжит и звенит, потому что ему очень хочется её к себе прижать и пожалеть, но он не станет, потому что она не позволит. Она шмыгает замёрзшим носом, заправляет сухой локон рыжих волос за ухо. Нервы коробит звук шаркающей подошвы по асфальту. Губы её автоматически кривятся, а Такаши продолжает оставаться спокойным. Продолжает ясно всматриваться вдаль, за неё, а Юзуха ловит себя на том, что лицо морщит точно так же, как Тайджу, когда недоволен.       У неё зубы скрежетать начинают от обидной мысли, что вчера она засыпала с бешеной головной болью, словно её погрыз оголодавший пёс, а Луна и Мана под тёплым пуховым одеялом на своих мягких кроватках. Они ежедневно ощущают его тёплые губы у себя на лбу, его ласковые ладони, поправляющие им простыни. Юзуха ощущает цепкие пальцы на мокрых щеках и холодную пряжку ремня. Они слышат его бархатный голос и «жили они долго и счастливо». Она, как Хаккай давится слезами в соседней комнате, и молитвы, льющиеся с верхнего этажа баритоном. Они чувствуют его гель для душа — молоко и мёд. По утрам — аромат вафельных трубочек с белковым кремом. Юзуха пропиталась горьким запахом мужского пота, железных гирь и крови.       — Кстати ты как так? — он кивает на её посиневшее колено.       — Упала на физкультуре.       Такаши поджимает нижнюю губу.       — Будь аккуратней.       Юзуха кивает головой. Да, если бы это от меня зависело.       Митсуя говорит: «ты красивая».       Один раз он буквально вытащил её из дома в торговый центр. Она лежала на холодной кровати, как скомканное одеяло, которое в спешке забыли расправить. Он сказал, что ему очень нужна её помощь, что ему больше не к кому обратиться.       Ей пришлось натягивать на себя джинсы и кофту с высоким горлом, потому что Тайджу не восхитила её уборка позавчера.       Она еле как расчесала волосы и перевязала шнурки на ботинках. Еле как дотащила своё ноющее тело до трамвайной остановки, потом до парковки магазина, где Митсуя скучал с плеером.       Ей кажется, она никогда не забудет его улыбку в тот вечер. Ей даже почудилось, что он непременно собирается поцеловать её. А она совсем ничем не пахнет. Пустая и полая пластмассовая фигурка.       Он тепло прижал её за хрупкие плечи к своей груди и проговорил в ушную раковину так плотно, что она почти оглохла на одну сторону. Он проговорил: «ты красивая».       «Ты красивая, пошли» — как-то так сказал.       Она могла бы заплакать, если бы не выжала из себя всё прошлой ночью.       На секунду Шиба потерялась. Даже не отразила, что он ведёт её за руку, что он большим пальцем пару раз потёр её ладонь, повернулся и улыбнулся ещё раз.       Митсуя Такаши — это большое солнце. И если не его лучи, то Юзуха бы исчезла.       Всё, чем они занимались — это выбирали детские книжки и раскраски. Пестрые и весёлые обложки, на которых либо феи, либо принцессы. Такаши говорит, что таких дома очень много. Девочкам уже не интересно. Нужны либо животные, либо супергерои. Девочки взрослеют и меняют приоритеты. Им начинают нравиться вымышленные мальчики, больше похожие на бунтарей и авантюристов, чем на нежных и внимательных принцев.       Юзуха откладывает попавшуюся раскраску с машинками, рассматривая рубчик темно-синего свитера, потом то, как его кристальные глаза бегают из стороны в сторону в поисках нужной книжки, то, как он напряжённо облизывает пересохшие губы — они из бледно-розовых превращаются в коралловые. Она наблюдает за ним и думает: «конечно, когда принц у них есть, зачем им ещё?»       — Устала?       При освещении магазина его волосы напоминают лаванду. Юзуха видела лаванду лишь на этикетке ополаскивателя для белья. Скорее всего, это что-то до восторга приятное.       — Да, если честно, — её палец скользит по полке и замирает в паре сантиметрах от его.       — Тогда поехали ко мне.       Дом Такаши не так далеко от её дома. Она бывала в нем раза два от силы. Возможно, она не вспомнит, в каком ящике лежит ложка для обуви, но подробно прорисует в голове детскую фотографию Митсуи на холодильнике. Когда Юзуха вновь замирает возле неё, он говорит: «Это Луна. Её идея».       На подоконнике стопка рисунков — домики, платья, собачки, кошечки, улыбающийся человечек со светло-розовым ёжиком волос. Над ним подпись: «братик». Он держит в одной руке яркое подобие букета, во второй что-то похожее на телефон. Митсуя бросает тёплый взгляд через плечо и произносит: «это я с плеером».       — Это мило, — Юзуха проталкивает застрявший в горле ком, поворачивается в его сторону, наблюдая, как он собирает длинной ложкой остатки молотого кофе из коробки. — Что ты слушаешь сейчас?       Когда Митсуя улыбается — у него в уголках рта появляются маленькие ямочки. Их с первого взгляда не увидишь. Юзухе кажется — она может с закрытыми глазами нарисовать его портрет. В темноте. Без красок. Её головные боли настолько сильные, что, возможно, боль эта способна перейти на бумагу в виде чернил.       — Мне очень нравится «Portishead» в последнее время. Знаешь? — его быстрые руки плотно завинчивают металлическую крышку.       Эта коробочка розовая с выцветшими сердечками. Они цветом его щёк.       — Нет.       Такаши никак не реагирует на ответ. Он ждёт, когда нагреется плита, когда кофе в турке начнёт шипеть и пениться. Юзуха шевелит пальцем свисающее вафельное полотенце с кухонной тумбы.       — А где девочки?       — На дне рождении у подруги, — Митсуя быстро пробегается взглядом по её бледным рукам, пока она на секунду утратила контроль и задумчиво замерла напротив. — Тебе с корицей?       — Да, давай, — она натыкается на его слабую улыбку и сама пытается нечто подобное изобразить.       — Что-то случилось? — парень спрашивает это, параллельно рыская в шкафчике с приправами.       Она сама себе напоминает детскую поделку из цветной бумаги. Чуть-чуть и разлетится.       — Нет.       — Точно?       — Точно.       Митсуя молчит пару секунд, игнорируя поднимающийся кофе.       — Ну смотри.       Юзуха отводит взгляд, продолжая маниакально надавливать пальцем на полотенце.       — Когда Луна или Мана скажут тебе, что влюбились. Что ты сделаешь? — в голосе неприкрытая горечь, и Такаши явно чувствует её. Он выключает плиту и крепко обхватывает ручку турки.       Митсуя похож на взволнованную мамочку, и Юзуху это немного забавляет.       — А они скажут? — звучит печально.       Кофейный запах наполняет собой кухню.       Шиба пожимает плечами.       — А почему ты спрашиваешь?       Сердце барабанит изнутри, и остаётся надеяться, что Такаши этой жуткой и предательской мелодии не слышит. А он достаточно близко. Переставляет ближе к ней полную белую чашку.       Юзуха забыла про кофе.       Она похожа на кровоточащую рану. Такая же яркая, болезненная. Настолько, что всё тело рваться начинает.       — Ты влюбилась?       — Нет.       Митсуя тормозит, прижимая ободок своей чашки к влажным губам, почти ударившись о зубы.       Смотрит исподлобья как будто испуганно, изучая её, словно неизвестное животное. Затем делает шумный глоток и так дружелюбно говорит:       — Пей, а то остынет.       Она улыбается краем рта и обжигается нагретым фарфором.       А позже, вечером, вернувшись домой, Юзуха разрыдается. Правда, беззвучно, потому что Тайджу ужинает внизу.       Еще позже Митсуя бережно потреплет её по голове и скажет:       «Я тебя уважаю».       И это будет похоже на хрустящее стекло меж зубов.       Она подумает, что лучше бы Тайджу выбил из неё мозги, но в то же время, если ей предстоит войти в Рай, то его нежная ладонь, перебирающая её спутанные волосы — станет успокоением после смерти.       И как будто это коротенькое действие, его окровавленный лоб, расстегнутая чёрная куртка, ласковый пронзительный взгляд и широкая улыбка — всё вместе вытащило её из чьей-то дьявольской хватки.       Она тогда впервые прослезится перед ним в той несчастной церкви в рождественскую ночь, понимая, что его ладонь на её макушке, его горячие пальцы среди её рыжих волос — это единственное, что может быть, и она согласна.       И когда Тайджу покинет дом спустя день, когда Хаккай станет чаще улыбаться, когда её царапины сойдут, она будет плакать всё так же беззвучно в одиночестве, но более сладко, чем когда либо.       Она скажет Хаккаю: «он мне как брат», и она обманет.       Принцессы живут счастливо до конца, но ведь Юзуха, как оказалось, не принцесса.       Она так думает. Пока так думает. Всё ещё так думает.