Эхо прощаний

Том просыпается резко, будто кто-то гаркнул ему в самое ухо. Он вздрагивает от неожиданности и судорожно пытается разлепить глаза. В окно настойчиво льется пение птиц и солнечный свет, смешавшийся с пахнущей травами утренней свежестью. Ничто не предвещает беды, но Том чувствует некий дискомфорт, будто предчувствуя неладное. Он оглядывается на соседнюю кровать — так и есть. Младший снова встал с утра пораньше и смылся куда-то. — Биииииил!!! Биииилл!!! — кричит он слегка охрипшим после сна голосом. Никакого ответа, только птицы щебечут еще громче, будто стараясь перекрыть звук его крик. В доме он снова один. Том потягивается и отправляется в ванную, проклиная на чем свет стоит это родителей, это чертово лето и Билла. Билла больше всех. Он думает ему одному скучно. Ага. Как же. В это жаркое лето им по семнадцать. Это последнее лето перед поступлением в колледж и они сосланы родителями на все три месяца к бабушке, живущей в поселении еще более мелком и невзрачном, чем родной Магдебург. Тут нет никаких развлечений, да и дел, в общем-то никаких — только куры. О телевизоре пришлось забыть, радио элементарно не ловило, единственной музыкой было уже опостылевшее за все годы пение Билла и песни, разученные Томом на гитаре. И самое главное — никого их возраста в округе. Они фактически заперты, сконцентрированы друг на друге в этом маленьком мирке со стенами из деревянных балок и с садом на заднем дворе. Никуда не деться друг от друга. Вот Билл и сбегает. Последние три недели — каждое утро. «Наверное, ему не хватает личного пространства» — думает Том, принимая душ. Он прочитал это в какой-то книжке по психологии, и знал, что у близнецов это чаще всего проявляется очень ярко. Вообще-то, он считает это глупым. Конечно, мелкий бывает ужасно назойлив, болтлив и надоедлив, он раздражающе чавкает и постоянно фальшивит песни Агиллеры. А поет он постоянно. Но, все-таки, когда Том дома и в комнату заходил Билл — не заходил, вбегал с ошалелым взглядом, потому что «Том, я видел такую белку, обалдеть, рыжая-рыжая, и огромная как кот!» — Том откладывал книгу в сторону. Потому что Билл болтает. Том тянется рукой к вешалке для полотенец — может, и негигиенично, но полотенце у них с Биллом здесь тоже одно, как и все скудное имущество, привезенное из дома. Краешек Билла — левый, и обычно когда Том заходит в ванную с утра, край почти всегда уже мокрый. Тому-то ничего, а Билл поначалу брезгливо морщился. Наверное, Биллу действительно не хватает личного пространства. Том нащупывает рукой пустоту. Что-то тут не так. Том снова включает воду. Машинально. Последние две недели все не так. Младший не болтает, целыми днями он пропадает в роще, на залитой солнцем поляне. Читает или поет что-то, или просто смотрит в небо — ему все равно что делать, лишь бы не рядом с Томом. Старшему обидно до коликов в пальцах. Но он что — он ничего, он вообще не мастер разговоры разговаривать и Билл молчит. Наверное, так и нужно. Наверное все нормально и так и должно быть, после того, что случилось. Наверное, Том сам виноват. Тогда, третьего июля, было жутко жарко. Так, как не бывает вообще на природе, когда недалеко от дома плещется прохладное озеро. Так, что фактически плавились мозги и вылезать наружу из дома вообще никуда не хотелось. Они лежали почему-то на кровати Билла. Тот мычал какую-то назойливую мелодию, а у Тома не было сил даже заткнуть его — пересохшие губы не слушались. Билл прижимался к боку брата. От него было горячо, как от печки. Когда Том вспоминает все это, он думает, что виновата именно пресловутая июльская жара. Разжижающая мозги и замедляющая основные рефлексы. Том сам не знает, как это получилось. Да, они были заперты в этой глуши уже месяц, занять себя было совершенно нечем, целыми днями они были зациклены друг на друге… Им было по семнадцать и конечно, жутко хотелось. Терпеть не было уже никакой возможности, дрочить украдкой в душе — надоело. Может, конечно, у Тома и мелькали какие-то извращенные мысли по поводу Билла — но если и да, то все как-то мимо. Том действительно никак этого не планировал. Что Билл повернется так резко. Что прижмется так горячо и так сильно. Что глаза у него будут темные, с зрачком во всю радужку, а щеки раскраснеются — он видел Билла таким всего раз, когда тот пришел с вечеринки пьяным в стельку, да причем не только пьяным — от его одежды ощутимо несло дурью. О да, Билл хотел тогда трахать все что движется, а Том смеялся, отбрыкивался от него, снимая с него штаны и зажимал рот ладошкой, чтобы мама не услышала. И не было в этом никакого подтекста. Совершенно. А вот тогда, третьего июля, все произошло по другому. Том никак не планировал, что глаза Билла будут смотреть настолько цепко и серьезно. Что кровь в жилах у него словно вскипит, его будет лихорадить, и единственным лекарством для Тома станут губы Билла — почему-то, даже в такую жару дарящие прохладу. И уже тогда он совершенно не мог остановиться. Он помнит все смазано, будто правда был в бреду — острые колени, локти, ключицы, скользко, жарко, но отчего-то так приятно, и руки какие-то неумелые, все как-то неправильно и не туда, но тоже приятно, именно так, как хочется… Язык Билла оставлял мокрые дорожки на коже Тома, которые мгновенно высыхали, и он проводил их снова, рисуя узоры… Том помнит, как тяжело было дышать, будто воздух разом сгустился и раскалился. Он помнит мокрые волосы Билла и влажные простыни, помнит запах пота, контрастно мешающийся с запахом полевых цветов, доносившихся из окна… Он помнит, как было внутри Билла узко и жарко, как хотелось втрахать младшего в матрас, но темные глаза улыбались и Том никак не хотел сделать ему больно. Том помнит вспышки перед глазами, удовольствие на грани боли, судорожные движения, свои уставшие руки и лодыжки Билла на своей пояснице. Соль на губах младшего, после того, как все кончилось. И еще — жгучий стыд, разрывающий грудную клетку, когда они закурили как в плохом американском кино — вдвоем, замотавшись во влажную простынь, выдыхая дым в потолок. Определенно, во всем виновата была жара. Том трясет головой, пытаясь прогнать горячечные воспоминания и делает воду ледяной — чтобы не кстати возникшее возбуждение исчезло. Он думает, что за Биллом нужно идти и обязательно поговорить с ним. Именно сегодня. Подобрать в своем скудном словарном запасе нужные слова и объяснить…что-то. Нужные слова не подбирались даже в голове. Об этом Том думает уже третью неделю. Что-то определенно не так. Том понимает это, когда, разглядывая себя в зеркало, привычно отмечает их сходства и различия с Биллом. В голубом пластиковом стаканчике всего одна зубная щетка. Его, Тома, зеленая. Том давится беспокойным комком и опрометью бросается в спальню. Так и есть. Сумки нет на месте, футболки и джинсы Билла тоже исчезли. И полотенце. И зубная щетка. А самое главное — кеды. Билл всегда ходит на поляну босиком. Том бежит, не разбирая дороги, в наспех натянутых джинсах. Он примерно знает, во сколько отходит первый утренний автобус, и молит Бога — наверное впервые, неумело, отчаянно и со злобой — только бы не опоздать, только бы не опоздать! Ветер бьет его по щекам, будто наказывая за медлительность, за то, что не может бежать быстрее. Билл сидит у края дороги, жуя травинку. Рядом с ним — синяя спортивная сумка, волосы завязаны в аккуратный хвост. Тихо, будто здесь никогда в жизни не проезжали машины. С другого края дороги рассыпан песок, и ветер гонит по нему перекати-поле — Тому это напоминает начало какого-то идиотского вестерна. Он подлетает к Биллу в три шага, поднимает его за плечи и трясет, глядя прямо в глаза — слов у него нет, он расценивает это как предательство, как же, как же так… — Поставь меня на место, — голос Билла тих, но отнюдь не равнодушен. Он смотрит на Тома грустно и будто извиняющее. Том садится на землю, роняя голову на руки. — Хотя бы записку оставил. — А я оставил, — говорит Билл, глядя на дорогу. Том знает, каким-то чутьем, что он не высматривает автобус, а просто не хочет смотреть ему в глаза. — На холодильнике. — Я на кухне не был. — А. Понятно. Они молчат. Каждая секунда этой тягучей тишины отзывается невыносимой болью у Тома в затылке и в груди. Господи, почему Билл ничего не говорит?! Почему не объяснит? Он не знает, что Билл думает то же самое. — Ну и куда ты собрался? — спрашивает Том сквозь зубы. — В Берлин, — просто говорит Билл и грустно улыбается, будто это Том младший и несмышленый — не понимает, что «В Берлин» это ответ на все вопросы, пусть даже не заданные. — Зачем? — Учится. Буду поступать в колледж там. Не хочу в Магдебург обратно. Маме сам все расскажу, не волнуйся. Это не ты «не уследил». У Тома от негодования, кажется, внутри все переворачивается. — Совсем придурок, да? Это из-за того, да? Ну прости меня, прости, это я виноват, черт. Билл, ну твою мать, это же совсем ничего не значит, не имеет значения, давай просто все забудем и все будет как раньше, только не уезжай, пожалуйста!!! Как я без тебя?!.. Билл поворачивается к нему всем корпусом. — Том, — задумчиво говорит мелкий, словно и не было всей этой тирады, словно и не срывался у Тома голос, словно не было вообще ничего. — Понимаешь, иногда хочется убежать… От всего убежать — Билл неопределенно обводит рукой окружающее пространство. — Понимаешь? Том мотает головой. — Я знаю, что это из-за меня. — Ну тогда нас, раз так уже, — говорит Билл, и грустно улыбается. Тому кажется, что Билл старше его лет на десять. — Я много думал, Том… Наверное, даже слишком много. Но мне все равно не хватило. Я просто понял, что я не на том месте, здесь и сейчас. Я путано говорю, да? Том просто кивает. Молчать с Биллом всегда было удобно. — Всего слишком много вокруг. Мне нужно все это по полкам разложить, чтобы все устаканилось как-то… Нет, нет, дело не в том, что случилось, правда. Хотя что я вру — в этом тоже. Это просто стало отправной точкой. Мне давно хотелось этого, но сейчас….время просто пришло, Том, понимаешь? Я должен побыть один. Том не знает, как это так — чтобы Билл захотел побыть один. Он вообще слабо представляет себе их с братом, как две самостоятельные единицы. И это, наверное, неправильно. Поэтому, Том понимающе кивает, хотя ему очень больно и обидно внутри. — Если так хочется — беги. — Том. Не злись. Я знаю, что от себя не убежать. Ты — это я. Я не от тебя убегаю. Поэтому, я обязательно вернусь. Я обещаю. А ты жди меня, хорошо? Обязательно. Том не сдерживается и влажно целует Билла в губы. Тот не отвечает, но и не противится. Том отстраняется от него, когда слышит звук подъезжающего автобуса и скрежет шин. Билл обнимает его — крепко-крепко, и абсолютно по-братски. Он закидывает на плечо сумку и заходит в грязный старый автобус, махая рукой Тому на последок. Автобус отъезжает с противным скрипом и исчезает в зеленоватом свете, там, вдали, где деревья сливаются в одно сплошное пятно. Том плюхается на землю, достает из кармана пачку сигарет и закуривает. Солнце слепит ему глаза. Он приготовился ждать. До возвращения Билла еще 63485 сигарет и восемь месяцев. Finish