Делиться собой

— Так и будешь молчать? — Билл смотрит на Тома исподлобья и тяжело дышит, изредка сдувая падающую на лоб прядь волос. Тому продолжает мычать какую-то отвратительную мелодию, не обращая никакого внимания на близнеца. Младший сжимает кулаки. Из семи смертных грехов сегодня Билл больше всего ненавидит Алчность. Судя людей по себе, Билл не понимает, как можно не поделиться последним — будь-то деньги или кусок яблочного пирога. Но хуже, чем не поделится какой-то вещью, считает Билл, это не поделится….собой. По сути ведь, кроме себя самого, у тебя в этом мире ничего нет. Деньги тратятся, квартира может сгореть, за молодостью приходит старость… Но тепло души, та самая искорка, что тлеет в каждом из нас — неужели можно пожалеть огня, чтобы дать другой душе согреться? Билл жизненно важно не_быть_одному. Он любит своих друзей. И брата. Брата по-другому немного, но не об этом сейчас речь. В их компании он ощущает себя в своей тарелке, на месте, как книжка на библиотечной полке — тесно сжатый плечами таких же, как он. Тепло от этого. Сидя с Густавом, Георгом и Томом (ну Томом это априори — без близнеца Билл себя не то что на месте не чувствовал, он себя и цельным человеком не ощущал) на диване и смеясь над какой-то тупой комедией, Билл ощущает себя счастливым. Это кажется ему таких простым и элементарным, вот это счастье, что он не понимает, почему люди все еще бегают как муравьи в его поисках. Вот же оно — руку протяни, подтолкни тарелку с поп-корном к соседу, поймай теплый взгляд близнеца, положив голову ему на плечо — и вот оно, растекается теплым по венам, артериям, капиллярам… Может, так сложилось потому, что долгое время Каулитцы были изгоями. Тома это никогда не трогало так, как Младшего, он всегда был более самодостаточен и замкнут в себе. Он был…цельным, с самого начала, если можно так сказать, и ему вполне хватало общества гитары, себя самого и Билла. И то — брата не всегда. Младший же метался, готов был скрести длинными черно-белыми ногтями по стенам — черт бы побрал это самовыражение — так невыносимо было ему то одиночество и презрение, что ведром холодной воды каждый день выливалось ему за шиворот в школе. Билл вжимал лебединую шею в плечи, повыше поднимал воротник куртки и старался, идя по коридорам, больше смотреть себе под ноги. В глубине души он понимал, что нравится всем, как стодолларовая купюра, не получится. Но типично Каулитцевское упрямство не позволяло сдаваться никогда. Билл верил, что когда-нибудь люди полюбят его. На сцене Билл чувствовал себя Прометеем. И даже если бы его приковали к скале после концерта, и выпустили бы всех орлов мира клевать ему печень — Билл все равно бы ни на что не променял тот момент, когда искра разгорается в сотнях, тысячах благодарных глаз. Карие, голубые, зеленые, с макияжем или без, узкого разреза или европейского — во всех горело одно пламя. Билл оглядывается на Тома в такие секунды и отзеркаливает улыбку. Потому что без него не было бы этого костра. Если Том кремень, то Билл огниво. И хотя большинство считают Билла звездой, уж Младший-то лучше всех знает, что это Том — солнце, а он лишь линза, что проводит его свет и превращает в пламя. Билл часто говорит ему это. Том смеется и отмахивается, намереваясь перетянуть струны. Может и была в этом всем капелька тщеславия и гордыни, но больше открытости миру и искренней любви к фанатам. Билл не понимал, как можно не делиться самим собой с другими. А вот Том жадничал. Как сегодня, на правах Старшего. Конечно же, самые лучшие конфеты всегда Биллу, любой каприз Младшего не то чтобы подлежит исполнению, он уже исполнен и у его ног, ни одна мать так не заботилась о своем сыне, сколько Старший кудахтал над Биллом в свое время. Но Младшему тошнит от всех этих конфет, дорогих сигарет, любимых книг и поездок в любимые места. Ему даже от друзей и фанатов тошнит, если честно, когда Том закрывается. Как сегодня. Том не разговаривает с Биллом. Совсем. Как всегда, из-за мелочи. Билл как-то не так посмотрел на какого-то мужика в клубе, он вечно строит кому-то глазки, ну и скатертью дорога. Но из таких мелочей у Каулитцев всегда получается буря. Сошлись на том, что Билл все делает назло и специально, Том обреченно покачал головой и, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Билл обнаружил его на полу возле гримерки, насвистывающего какую-то до тошноты попсовую мелодию. Как всегда, Том не замечает брата. Билл бесится и ерзает рядом. — Так и будешь молчать? -… — Том, это реально за*бывает. -… Билл садится Тому на колени, ловит его за запястья и ждет. Том поднимает на него усталые глаза. — Если ты разозлился — наори, выскажись, поматерись в конце концов!!! Ревнуешь — ну побей посуду, как девица, я не знаю! Хочешь, ударь меня? — Билл, держа брата за сжатый кулак, приближает его к своему лицу. — Хочешь?! Том качает головой. — Только не молчи. Ты же знаешь, что это самое ужасное для меня и все равно бьешь в самое больное место! — Ты тоже так делаешь. Сердце Билла делает такой радостный кульбит от звука голоса брата, будто он не слышал его годами. — Как — «так»? — За самое больное. Ты же знаешь, что я могу ревновать тебя даже к микрофонной стойке. Особенно когда ты слишком активно трешься вокруг нее, — Том не смотрит брату в глаза, но он говорит, говорит с ним и этого достаточно, чтобы Билл чувствовал себя хорошо, спокойно, уверенно и живым. Теперь молчит Младший. Он просто подносит руку в переплетениях вен к своим губам и целует Тому запястье. — Когда ты молчишь, мне кажется, что я тебе не нужен, — шепчет Билл, оставляя влажные следы на руке брата. Как раз там, где у него самого вязью тянется претенциозное «Свобода 89». — Когда ты весь для других — мне кажется, что Я не нужен ТЕБЕ, — говорит Том и отворачивается. — Прости меня, — говорит Билл. — И ты меня прости. — Обещаешь больше не жадничать? Себя для меня? — Билл говорит путано, но Том понимает. Достоинство Тома — в том, что даже если бы Билл молчал, он все равно бы понял. — Обещаю. Обещаешь не раздавать себя другим направо и налево? — Том лукаво выгибает бровь и прикусывает колечко в нижней губе. Так, что Билл готов обещать что угодно. — Обещаю, — Билл поднимает ладонь, а Том переплетает их пальцы. — Ты нужен мне, — говорит Билл, пододвигаясь ближе и задевая губами губы брата. — Ты нужен мне всегда. Без тебя я нищий, я без тебя никто. Ты же солнце, я линза, ты помнишь? — Билл целует Тома в губы, влажно и сладко, щетина колется у обоих, но от этого еще больше бабочек в животе просыпается. А может, это всегда так, после примирения? — Тогда… только в твоей тени я могу сиять, — улыбается Том, проговаривая строчку из их песни и запускает пальцы в волосы брата. И тут уже не до разговоров становится обоим. Утром Билл, валяясь на кровати и чувствуя приятную боль во всех мышцах, не вспоминает ни о жадности, ни о смертных грехах, ни о фанатах у его ног. Он думает только о том, что делиться собой со всеми, конечно, здорово, но принадлежит он все равно только одному человеку. Его имя начинается на «Т», он старше его ровно на десять минут и сейчас спит, уткнувшись носом в подушку, а солнечный луч щекочет его за ухом. Fin